Кристофер Ишервуд - Мемориал. Семейный портрет

- Вкусно?

- Высший класс.

- Нет, ты только скажи, заправка точно такая же, нет? Он старательно вдумывается.

- Может быть, следовало бы чуть-чуть еще подбавить этой штуковины - петрушка на вид, но не петрушка, ну, как ее?

- Да. Ты прав. Совершенно точно.

Потом он лежал и смотрел, как она стоит у мольберта. Работает споро, решительно, как-то победно касаясь холста и про себя улыбаясь. Знал: любит она, чтоб лежал тут как тут, на веранде, или под тем эвкалиптом. Если уйти в одиночестве в город, или через мол к Пампелонне, воротясь, обнаружишь, что она почти ничего не сделала. От тоски по своему любимому котику-песику.

А сама все подбивает прогуляться немного. Быть независимым.

- Кажется, старый Морель завтра гонит машину в Сент-Ра-фаэль. Не хочешь смотаться?

- Не особенно. А ты?

- О, мне работать надо.

- Спровадить меня надумала. Она смеется:

- Сам знаешь прекрасно, что нет.

- Так поехали вместе.

- Давай, если я тебе нужна.

- С чего ты взяла, что можешь быть не нужна? И оба остаются дома.

Часто осеняла догадка: а ведь если заявиться домой вдреба-дан, она бы только обрадовалась. Даже хочет, чтоб вел себя гнусно. Поощряет отлучки по вечерам. Вот и брел добросовестно к узенькой гавани: рыбачьи лодки, три кабака и бардак, кичащийся непристойностью допотопного, от старости моросящего фильма. Иногда чуть ли не до утра там просиживал - трепался с художниками, в карты играл. Поджарые, тонкие, ломкие французы, теребя сигареты, медленно заводят себя, как пружины, под жужжание разговора, чтобы в первую же паузу с налету вклиниться со своим "Je suppose que…" Маленькие, грязноватые, настороженные испанцы, мрачно трагичные, но все равно почему-то смахивающие на парикмахеров. Ленивые, громадные русские с множеством жен. И почти ни единого англичанина. Вот за это - большое спасибо. Но все равно - такая тоска.

1. "Я считаю, что…" (франц.)

Тоска - как ностальгия по всему миру сразу. Вот именно что - хорошо исключительно там, везде там, где нас нет.

Если вечером оставался на вилле, сидел вместе с Маргарет на веранде. Читали друг другу вслух. Или в покер играли, с двумя саквояжами, на которых были карманы для карт. А в двенадцать - спать. Целовались:

- Спокойной ночи.

Маргарет и Тереза делали все по дому. И рад бы помочь, да разве они дадут.

- Женщинам нужно работать, мужчинам нужно спать, - усмехался он.

Она только смеялась своим тихим, победным, обескураживающим смехом. Иногда он был прямо невыносим, этот смех. Будто треплют тебя по головке.

Пристрастился к купанью. Уходил к Пампелонне, на огромный, пустынный пляж, как костями, усеянный выбеленными отбросами моря. Теченья тут были опасны. Иногда, обозлясь, нарочно ее мучал тревогой. И - каждое утро эти упражнения на веранде; лежал растянутый, распятый, голым телом впивая солнце. Кожа забронзовела. Совершенно голый, распираемый бешеной энергией, исполнял этот комически-религиозный обряд: упасть, вытянуться, отжаться. Она смотрела, улыбалась. И, как заметишь на себе ее взгляд, сразу стыдно делается, кураж как рукой снимает.

А еще ходили под парусом, с сынком смотрителя маяка. Часто пропадали вдвоем с утра до заката. Маргарет приходила на берег - встречать.

- Напишу-ка я, пожалуй, портрет Мими, - она как-то сказала.

- С какой радости?

- Великолепнейший тип. Очень даже красивый по-своему. Такое в нем звериное что-то.

- Правда? - Ощутил раздражение и укол вины бог весть от чего. - Ей-богу, Маргарет, - прибавил с самой своей неприятной ухмылкой, - ты людей описываешь, как няня детишкам в Национальной галерее.

Но прогулки с Мими после этого прекратились. Другой мальчик, Гастон, с превеликой радостью его заменил. Один глаз у этого Гастона смотрел в одну сторону, другой в другую.

Несколько дней спустя поинтересовался, заговаривала ли она с Мими про портрет.

- Ничего не говорила.

- Почему? Уверен, он будет в восторге.

А Мими, оказывается, вовсе питал слабость к Маргарет. Нашел какой-то предлог, объявился на вилле. И Эдвард - при

1. Перефразированные строки из стихотворения Чарльза Кингсли (1819- 1891) "Три рыбака" - "Мужчинам нужно работать/ Женщинам нужно рыдать".

Маргарет - ему сообщил про портрет. Мальчишка страшно обрадовался. Тут уж естественно. Маргарет некуда было деваться. И хуже этого портрета она, ей-богу, в жизни ничего не писала. Такая дешевка, нагло прущая завлекательность. Как-то вернулся домой - а она свое прелестное творение вешает у него в спальне. Буквально взорвался:

- Убери ты эту гадость куда подальше!

И портрет в конце концов был преподнесен самому Мими. Надо думать, на маяке он занял почетное место.

* * *

И вот, вечером как-то, Маргарет вдруг спросила:

- Эдвард, ты долго еще намерен здесь оставаться?

- А куда ты хотела бы двинуться?

- Ты меня неправильно понял. Я… я понимаю, иногда тебе хочется быть одному. Ты вовсе не обязан себя чувствовать связанным.

- Тебе тут разве не нравится? - неловко промямлил он.

- Ну почему. Если тебе нравится.

И на этом кончился разговор. А через несколько дней она объявила:

- Эдвард, на той неделе я еду в Париж.

Вот и все. Виллу эту в одиночестве больше двух дней невозможно было выдержать. Подался в Марсель, и дальше, пароходом, в Константинополь. Осенью был снова в Париже с легкой простудой. Встретились. Сказал ей:

- Видишь, я к тебе бегу, едва палец порежу. Она засмеялась:

- Милый. Да мне ж только того и надо.

* * *

Но им хорошо было вместе. Много бродили, разыгрывая из себя янки, впервые попавших в Париж. Купили очки в роговой оправе и разговаривали, как им это представлялось, с американским акцентом. Затея, правда, сразу иссякла, когда напоролись на одного исключительно симпатичного скульптора из Каролины и пришлось перед ним оправдываться за свое поведение.

Скоро перебрались в Лондон. Маргарет обосновалась у себя в мастерской, он снял квартиру. Но являлись повсюду вместе - приглашали как женатую пару. Бесконечно оба острили на эту тему - особенно Маргарет. Мэри была особенно трогательна, прямо прелесть. Эта ее тактичность, бережность, ненавязчивое как бы благословенье - ну просто с ума сойти.

Маргарет говорила:

- Что за чудо эта наша Мэри. Потрясающая невинность. - И прибавляла: - Ах, Эдвард - если бы только они тебя знали как следует!

Такие шуточки задевали. Она избрала неверный тон; юмор был слегка натужный. Наедине теперь оставаться не очень тянуло. Зато в гостях они неизменно блистали, как вышколенные актеры, разыгрывая свой спектакль на двоих.

Собственно, и на вилле уже обсуждалось то, что он сформулировал, как "наш долг перед соседями". Он тогда говорил: "Конечно, надо бы как-нибудь попробовать. Чем черт не шутит. Попытка не пытка". И Маргарет хохотала: "Только подумать, Эдвард, а вдруг я тебя излечу".

И вот как-то раз, в мастерской, воротясь после особенно буйной попойки, они было попытались - и оказалось ужасно смешно, ничуточки не противно, - но начисто безнадежно. Сидели в постели и хохотали, и хохотали. "Ох, Эдвард! - хохотала Маргарет (потому что тоже прилично наклюкалась), - я теперь уже с мужчиной спать не смогу. В решающий миг всегда тебя буду вспоминать".

- Боюсь, что должен вернуть тебе твой комплимент.

* * *

Весной опять подались на юг, по пути на несколько недель застряв в Париже. И - всего-ничего пробыли на вилле, как вдруг новость: всеобщая забастовка. Он порывался сразу вернуться.

- Что тебе-то там делать? - она спрашивала, забавляясь, хоть в то же время, кажется, под некоторым впечатлением.

Не мешало бы сначала определиться хотя бы, на какой надо быть стороне. Ах, как она его высмеяла. Он злился, как мальчишка.

- Ты не понимаешь. Свершается нечто важное. Революция, может быть. А ты хочешь, чтоб я тут торчал, прятался в этой проклятой стране.

- Почему не сознаться, милый, что просто тебе скучно? Ужасно было обидно. Отчасти верно. Отчасти - обычная

бабья философия. Мелькала мысль - может, бросить ее. Стала бы цепляться, удерживать - и бросил бы за милую душу. Но нет уж, не на такую напал. Дни текли. И наконец пришло письмо от Мэри, и оказалось, что все вместе взятое, конечно, просто-напросто лопнуло, как кошмарный мыльный пузырь. Блеф. Морис какую-то машину водил. Они с Энн служили в столовой. Письмо кончалось:

"Нам дико вас не хватало. Вот бы вы развлеклись".

- Уж прости, - сказала Маргарет, - такая досада, если это из-за меня ты в конце концов не поехал.