Кристофер Ишервуд - Мемориал. Семейный портрет

- Я бы с удовольствием.

- Так смотри, не забудь. Вот, на тебе адрес.

- Сразу после Рождества и зайду.

- Ну, счастливо тебе. Чай был дивный, спасибо.

- Спасибо, что пришла.

- До свиданья, Лили.

- До свиданья, Мэри. Поцеловались.

* * *

Трясясь в автобусе по дороге домой, Мэри так и видела перед глазами Лили - худая, бледная, белокурая женщина храбро улыбалась в дверях своей одинокой квартиры. Бедняга Лили. И что она на Рождестве будет делать?

Вечером вдруг осенила идея. Почему б, например, не устроить в Галерее выставку акварелей Ричарда и Лили? Люди теперь падки на такие штуки, десятые годы в моде, и вообще - почему бы нет, ну, просто разнообразия ради? Хотя - Лили, скорей всего, и слушать не захочет. Не будет она ничего продавать. Не стоит и заикаться.

Странно, сегодня из головы не идет Десмонд. Иной раз неделями не вспоминаешь. Может, я заболела? Да нет, здоровье в полном порядке. И глубинное какое-то появилось ощущение собственной силы. Сильна - и стара. Будущее не пугает, с прошлым покончены счеты. Теперь уж оно не саднит душу, не ранит, прошлое. И все же, все же только подумать - Дик, мама, папа, Десмонд - столько всего было, случилось, и так, кажется, немыслимо много всего, и так все неимоверно сложно, запутано, что, если бы мне, семнадцатилетней девчонке, принес кто-то книгу, сказал: на, смотри: вот что тебе предстоит - как перед экзаменом с кошмарно трудной программой, заартачилась бы: нет, нет, не могу я, мне такого не одолеть! А ведь ничего, одолела, до самого до последнего пунктика. И в конце концов все гладко сошло, и, в общем, ничего такого особенного, ничего потрясающего. И так все быстро кончилось!

* * *

- Мэри - королева Виктория! - кричали все хором у Гауэров после концерта.

- Но вы все уже, наверно, видели!

- И мы все снова горим желанием посмотреть!

- Ну ладно, - сказала Мэри с улыбкой, - раз уж вы такие милые-хорошие. Но только это самое распоследнее представление на какой бы то ни было сцене.

- Врушка! - крикнул Морис.

V

Эдвард сидел за столом в своей комнате, у окна, глядящего на вязы, на черный канал, на трамваи, потренькивающие вокруг громадного, холодого фонтана на Лютцовплатц. Смерклось почти совсем. Настольная лампа выхватывала белый блеск изразцов, а сверху присел на печь металлический ангел, державший в руках венок. Эдвард зажег сигарету, вскрыл оба письма, доставленные вечерней почтой.

Начал с того, что от Маргарет:

Никакого "исключительно изящного" предлога я изобрести не смогла, а потому выложила Мэри все начистоту. Сошло, кстати, куда благополучней, чем я ожидала. Собственно, она, по-моему, не так уж безумно и опечалилась. Я сказала: ты же знаешь, какой он у нас, Эдвард, - и она согласилась, что да, все мы знаем, какой он. Скажи спасибо, мой дорогой, что мы этого не знаем.

Ну вот, вовсю наступают праздники, так что это мое тебе поздравление с Рождеством. У меня сегодня совсем рождественское настроение, несмотря на гнусную морось. Так что пожелаю тебе (и себе), чтобы этот год был самый прекрасный и оба мы чтобы побольше радовались, каждый как хочет и как умеет.

Милый мой, ты сегодня как-то особенно близко. И так у меня хорошо на душе, даже странно. (Если честно, я была на коктейле в мастерской у Билла. Но это в скобках.) Почему-то такое, я чувствую себя невероятно уверенно. То есть относительно нас с тобой. Все наши мелкие эскапады и завихрения сейчас вдруг мне кажутся такой дребеденью по сравнению с тем фактом, что мы друг у друга есть. Да, Эдвард, что бы там ни случилось, а это - незыблемо. И все остальное не в счет. И я теперь совершенно уверена, что по мере того как мы будем стареть, эта связь между нами будет все крепче и крепче, а то, другое, все больше и больше будет сходить на нет. Оглядываюсь на этот год и ясно вижу, как все это получалось. И, поверь мне, еще будет получаться.

Счастливого тебе Рождества, любовь моя, и спокойной ночи, мой милый.

Взялся за другое письмо: Дорогой Эдвард,

пишу, чтобы поблагодарить Вас за щедрое участие в подписке на пользу Клуба. Жаль, что Вас самого здесь нет, помогли бы нам с нашим рождественским вечером. Надеюсь, он удачно у нас пройдет.

Есть одна вещь, о которой я бы Вам непосредственно сообщил, если б только узнал, что Вы собираетесь уехать из Лондона. Скоро я стану католиком. Вас это, может быть, удивит. Меня и самого даже еще больше, наверно, бы удивило, если б мне год назад вдруг такое сказали. Точно не знаю, когда именно приму первое причастие, но скоро. А до той поры я решил ничего не говорить ни Мэри, ни маме, но вот захотелось Вам сообщить. Распространяться на эту тему для меня невозможно. У меня вовсе нет намерения Вас обращать, расписывая, как это со мной случилось. Просто - у меня такое немыслимое чувство покоя. А Вы меня знаете и поймете, что для меня это значит. Стоит ли упоминать о том, что я по-прежнему буду здесь работать.

Примите мои самые лучшие пожелания и поздравления с Рождеством и Новым годом.

Эрик.

* * *

Долгий свист прорезал тьму под вязами на берегу канала. Он встал со стула, открыл окно, выглянул:

- Франц?

- Эдвард?

- Держи.

Достал из кармана ключ, бросил.

- Есть. Поймал.

Еще минута - и распахнулась дверь.

- Ну, Эдвард, как дела, старикан?

Франц скинул пальто, пиджак, шарф. Потом привычно двинулся к зеркалу, подробно расчесал волосы карманой расческой. Налил в раковину воды, вымыл руки.

- Как делишки? - спросил Эдвард.

- Погано.

- Опять с отчимом разругался?

Франц кивнул, потом не то рыкнул, как зверь, не то хохотнул, быстро, тремя перехватами, прошелся на руках по диванной спинке.

- Роскошно, - усмехнулся Эдвард. Взял со стола разрезальный нож, спросил: - А так умеешь?

- Нет. И как у тебя только получается? Покажи!

- Просто же, как апельсин.

- Нет. Ты покажи. Покажи еще разок.

- Что это? - он спросил, чтоб переменить тему, показывая на длинный шрам на предплечье у Франца.

- А это на прошлый май. У сестренки. Полиция нам окно расколошматила автоматной очередью.

- Так ты что - коммунист?

- Ну еще чего.

Франц расхохотался. Спросил вдруг:

- А у самого тоже шрам? - Он даже вздрогнул. И не думал, что видно. - И откуда это у тебя?

- Пулю в себя пустил.

- Несчастный случай, что ли?

- Нет. Умышленно. -Где?

- Здесь, в Берлине.

- Когда?

- Прошлой зимой.

- Так чего ж ты не умер?

- Потому что врачи ваши немецкие такой дошлый народ. Отсюда вот пулю и вытащили.

Франц рассмеялся. Эдвард спросил:

- Не веришь?

- Ясное дело, не верю.

- Почему?

- С чего тебе стреляться^го? С такими деньгами. Невнимательный взгляд порхнул по комнате, застрял на

письмах. Франц вдумчиво их разглядывал.

- Эрик? Твой друг, что ли, в Лондоне? -Да.

- И то и то по-английски? -Да.

- Почитай оттуда чего-нибудь. Как звучит, послушать охота. Бледно улыбаясь, он стал читать:

Собственно, она, по-моему, не так уж безумно и опечалилась. Я сказала: ты же знаешь, какой он у нас, Эдвард, - и она согласилась, что да, все мы знаем, какой он. Скажи спасибо, мой дорогой, что мы этого не знаем.

Помолчал, спросил:

- Ну как, понял?

- Местами.

- Например?

- В общем, что-то тут насчет ценности вроде какой-то. "Дорогой" - это ж ценный, да?

- Да.

- Ну. Выходит, я по-английски понимаю! - Франц улыбнулся самодовольно, угостился сигаретой: - Нет, ты расскажи мне все ж-таки. Откуда он у тебя, по правде, шрам этот?

- Я сказал уже.

- Нет. По правде. Это на войне, да?

- Ну, если тебе так хочется.

- Ты был на войне?

- Был.

- И много немцев поубивал?

- Порядочно.

- Тогда я тебя убью. - Франц схватил его за горло. Но почти сразу посерьезнел. - Жуть, наверно, была.

- Было чудовищно, - он сказал.

- А знаешь, - Франц заговорил очень серьезно и явно повторял то, что слышал от старших, - эта война… лучше бы никогда ее не было.

This file was created

with BookDesigner program

[email protected]

04.05.2015