Сергей Солоух - Рассказы о животных

Без стыда, без мук душевных или угрызений совести. В пустоте и чистоте. И от этого еще мучительнее, еще страшнее, тяжелее, поскольку все это не объяснимо, не ясно, не понятно, за что, за что же наказание? И почему? Бессонница. Безо всякого Гомера, часов, трусов и парусов. Лишь клещи. Невидимые клещи. Тиски, струбцины. Не выкричать, не выплюнуть, не выблевать. И не умереть.

Только лежать. Лежать как трупу. Вытянув ноги, вытянув руки. Без движенья и мысли. Лежать как мертвому, но от него, счастливого, холодного и беззаботного, в отличие, всем телом ощущая дикое, безумное давление. Внутреннее и внешнее. Ломающее, душащее, пугающее бесконечностью и безысходностью. В полтретьего. Без воздуха. Не видя ничего, не слыша и не понимая.

Ну почему? Ну почему?

Откуда-то из-за окна, из самого глубокого, запутанного и бездонного подземелья ночи, из самой вязкой, тошнотворной ваты тьмы зло и внезапно рыкает машина скорой помощи, просясь под шлагбаум третьей городской. Белая машина с красной полосой. Белые беленые стены больничных коридоров с зеленой до пола отбивкой антисептическим кафелем. И совершенно уже белые простыни. Сероватые, голубоватые, шершавые, пупырчатые, как снег на льду реки в субботу, по которому бежит и вьется бесконечная лыжня. От никогда не замерзающего устья Искитимки к давно и намертво в небо и реку вмерзшим быкам нового моста. Впереди широкая и круглая спина отца в стеганой куртке. Спина качается. Скрипит болонья, постукивают лыжи, мелькают палки, дышит снег…

Как он ненавидел мальчиком эти прогулки между ледяными, одноцветными, вернее не имеющим цвета вовсе, перетекающими из одного в другое небом и землей. И как он счастлив, что они были. Редкие, томительные и однообразные. Да, были, были, были, и теперь… теперь только они, они и больше ничего еще способны перевести его на ту, другую сторону ночи. Туда, на свет. Где разум, по большей части, еще справляется, и тело тоже, с необъяснимостью и бесконечностью ужаса и боли.

А к немцам ехать все равно надо было. Акты гнали. Счета-фактуры требовали. Прошла неделя, и Игорь нашел в себе силы. Собрался.

И снова начал с глупости. Поехал как обычно. Через Кутоново, Афонино и Дальние горы. И напоролся на мертвого щенка. Грязный, запущенный, сам на себя махнувший Киселевск, не убираемый никем и сам за собой не подбирающий. Плевок на карте, в центре которого кошку, задавленную ночью, затем упорно раскатывают день за днем неделю, две колесами всех видов и размеров до состояния половичка. Тряпочки для ног. Засаленной бархотки.

Белому, толстенькому, с мерлушковым загривком, густо обсыпанным угольным въедливым гнусом, повезло больше. Удар его отбросил на обочину. На гребень небольшого снежного увала все тем же грифельным ветром, тоскливо и однообразно загрунтованного мертвенной серой мутью. Туда, на серый снег, где колеса не могли щенка достать. Могли люди. Но не захотели. Не стали. И он, большой и толстый, лежал окоченевший на смерзшемся, слежавшемся сугробе. Можно подумать, спал.

Да, можно было бы подумать – спит, если б не угольная патина. Ничем не прерываемый слой сажи, укрывший за неделю равномерно все, что не двигалось. Остановилось. Ограду заметенную, сугробчик и воздуха лишенный шар щенка. С колбасами еще смешных и детских лап.

По офису «КРАБ Рус» гуляли сквозняки и грузчики. Солнечные столбы из распахнутых дверей вываливались прямо в коридор. Внезапно оголенные стены кабинетов стыдливо демонстрировали подтеки разной природы, пятна, выцветшие полосы на офисных обоях и паутину. Очистка помещений завершалась. Но главный бухгалтер, как и обещала, ждала Игоря. В ее угловом, девичьем покое уже не было высоких шкафов с папками и книгами, но стол с бумагами и скромный кубик несгораемого шкафчика на тумбочке, все там, где и всегда, еще давали ощущение убежища. Места, пока что заговоренного от ухарского ветра кругом бушующего бардака.

– Ну что за люди? – в сердцах пожаловалась сухая и бледная, словно из воска сделанная женщина. Она забрала бумаги Игоря, проверила, все аккуратно подколола, сложила в папочку, а затем, вдруг протянув ему чужой какой-то счет, предложила полюбоваться: – Нет, вы скажите, ну где еще такие в наше время находятся?

– Какие?

– Ну такие, что в сумме не выделяют НДС?

Это был счет на бампер для «ссанг-йонга» от какой-то такой ничтожной и малюсенькой конторки, что даже стандартного и вездесущего 1С у них не было. Листочек счета был натурально сделан вручную в ворде или икселе.

– А почему вы-то платите? – удивился в свою очередь Игорь. – У вас разве машины не застрахованы?

– Были, – ядовито заметила фарфоровая женщина. – Но вы же знаете Роберта Бернгардовича…

Она глянула на Игоря затравленно и даже виновато.

– Все у него кругом мошенники и жулики. И потому мы три недели назад разорвали договор на КАСКО со старой страховой, а с новой подписали только позавчера.

«Ах, вот в чем дело, – злорадно подумал Игорь, сразу припомнив Альтмана на корточках перед уродливой машинкой, бормочущего “десятка, если просто подлатать, а под замену – тридцать”, – значит, нашел самого левого левака».

Сумма счета была чуть меньше девяти тысяч.

– Зато какой он у вас рачительный и экономный, сын прогрессивного писателя-антифашиста.

– Кого, кого? – изумилась такому повороту темы даже эта лишенная пигментов женщина, в жилах которой текла, наверное, не кровь, а сыворотка, полупрозрачная, молочная, способная тихо и долго кипеть, шипеть, но не расплескиваться пузырями и не взрываться.

– Простите, – смутился Игорь, – глупая шутка. Не знаю, почему-то вдруг сорвалось. Писатель был такой – Бернгард Келлерман… Любимый автор нашего директора, в школе, наверное, долго проходил…

Главный бухгалтер ЗАО «КРАБ Рус» внимательно и долго смотрела на Игоря Валенка, а он на нее. И странное, совсем ненужное, необязательное понимание возникало и крепло между Игорем Ярославовичем Валенком и это женщиной по имени Вера Петровна Шиш.

– Да хоть бы и Гржимека, – вдруг резко оборвала она на этом взаимный процесс порозовения и покраснения. – От этой рачительности…

Еще секунду-две тому назад Игорю казалось, что взволнованная, растревоженная, раздосадованная бухгалтерша вот-вот ввернет, решится на точное и верное определение «немецкой»… фашистской рачительности, фашистской скаредности… но Вера Петровна не решилась.

– …от этой рачительности, вы знаете… рачительности и экономии, честное слово, один убыток…

И снова стала бескровной, как свечка, огненным мотыльком вспыхнувшая неизвестно отчего и тут же погашенная первым же легким дуновеньем, холодным язычком нечаянного сквозняка. Вера Петровна Шиш, в имени которой и фамилии не было вообще, да и не предполагалось кубиков-слогов хозяйской неразделимой троицы Крафтманн, Робке унд Альтмайер. Ни одного.

Большая лестница, по которой Игорь поднялся в разоренный офис «КРАБ Рус», была перегорожена огромным неразъемным шкафом. Как-то так неудачно его завели между перил грузчики, что ничего, кроме крика, не ходило теперь и не двигалось между четвертым этажом и третьим АБК ШУ «Филипповское».

– Пойдемте, – предложила Вера Петровна, которая из кабинета вышла вместе с Валенком и направлялась в бухгалтерию шахтоуправления, куда-то на второй. – Это надолго. С той стороны коридора есть маленькая запасная лестница.

И в самом деле, узкие непарадные пролеты, из разряда тех, что этажи соединяют в старых хрущевках, обнаружились в дальнем конце коридора за туалетами. На маленькой этажной площадке прямо на кафельном полу стояли разнообразные цветочные горшки. И лишь один отдельно, по-царски на старом, низком, крашенном грубой масляной краской табурете.

Игорь узнал знаменитую азалию Бурке. Она стала еще прекраснее. Длинные косы ее побегов давно переросли широкое устье горшка и щедро свешивались теперь, кудрявились по всей его окружности волнами гибких, мелколистных прядей, усыпанных, словно волшебными бантами, розовой россыпью нежных, новогодних, елочных цветов. Невероятно. С тех пор как Альтман занял кабинет директора, цветы оттуда были вынесены, и Игорь даже не подозревал, что где-то они полгода или даже больше жили, не скрючились, не высохли, не умерли…

– Что это тут вся ваша красота? – спросил Игорь Веру Петровну с удивительно уместной для главного бухгалтера фамилией. Шиш.

– А куда ее девать? – пожала плечами женщина без крови и воды. – Был у нас, если помните, чудаковатый парнишка Герман, он у себя держал, ушел, я поливала, когда могла, ну а теперь не знаю, может быть, тут кто-то сжалится…

– А если я?

– Что вы?

– Я сжалюсь, – ответил Игорь, – я заберу…