Роальд Даль - Скачущий Фоксли

Письмо я обычно писал в туалете, в чулане или же я ванной — где угодно, лишь бы только туда не мог заглянуть Фоксли. Однако много времени у меня не было. Чай мы пили в половине пятого, и к этому времени должен был быть готов гренок для Фоксли. Я каждый день жарил для Фоксли ломтик хлеба, а в будние дни в комнатах не разрешалось разводить огонь, поэтому все «шестёрки», жарившие хлебцы для хозяев своих комнат, собрались вокруг небольшого камина в библиотеке, и при этом каждый выискивал возможность первым протянуть к огню длинную металлическую вилку. И ещё я должен был следить за тем, чтобы гренок Фоксли был: 1) хрустящим, 2) неподгоревшим, 3) горячим и подан точно вовремя. Несоблюдение какого-либо из этих требований рассматривалось как «наказуемый проступок».

— Эй ты! Что это такое?

— Гренок.

— По-твоему, это гренок?

— Ну…

— Ты, я вижу, совсем обленился и толком ничего сделать не можешь.

— Я старался.

— Знаешь, что делают с ленивой лошадью, Перкинс?

— Нет.

— А ты разве лошадь?

— Нет.

— Ты, по-моему, просто осёл — ха-ха! — а это, наверно, одно и то же. Ну ладно, увидимся попозже.

Ох и тяжёлые это были денёчки! Дать Фоксли подгоревший гренок — значит совершить «наказуемый проступок». Забыть счистить грязь с бутс Фоксли-значит также провиниться. Или не развесить его футболку и трусы. Или неправильно сложить зонтик. Или постучать в дверь его комнаты, когда он работал. Или наполнить ванну слишком горячей водой. Или не вычистить до блеска пуговицы на его форме. Или, надраивая пуговицы, оставить голубые пятнышки раствора на самой форме. Или не начистить до блеска подошвы башмаков. Или не прибрать вовремя в его комнате. Для Фоксли я, по правде говоря, и сам был «наказуемым проступком».

Я посмотрел в окно. Бог ты мой, да мы уже почти приехали. Что-то я совсем размечтался и даже не раскрыл «Таймс». Фоксли по-прежнему сидел в своём углу и читал «Дейли мейл», и сквозь облачко голубого дыма, поднимавшегося из его трубки, я мог разглядеть половину лица над газетой, маленькие сверкающие глазки, сморщенный лоб, волнистые, слегка напомаженные волосы.

Любопытно было разглядывать его теперь, по прошествии стольких лет. Я знал, что он более неопасен, но воспоминания не отпускали меня, и я чувствовал себя не очень-то уютно в его присутствии. Это всё равно что находиться в одной клетке с дрессированным тигром.

Что за чепуха лезет мне в голову, спросил я самого себя. Не будь же дураком. Да Стоит тебе только захотеть, и ты можешь взять и сказать ему всё, что о нём думаешь, и он тебя и пальцем не тронет. Эй, да это же отличная мысль!

Разве что… как бы это сказать… зачем это нужно? Я уже слишком стар для подобных штук и к тому же не уверен, так ли уж он мне ненавистен.

Так как же мне быть? Не могу же я просто сидеть и смотреть на него как идиот!

И тут мне пришла в голову озорная затея. Вот что я сделаю, сказал я самому себе, — вытяну-ка я руку, постучу его слегка по колену и скажу ему, кто я такой. Потом буду наблюдать за выражением его лица. После этого пущусь в воспоминания о школе и при этом говорить буду достаточно громко, чтобы меня могли слышать и те, кто ехал в нашем вагоне. Я весело напомню ему, какие шутки он проделывал со мной, и, быть может, поведаю и об избиениях в раздевалке, чтобы слегка смутить его. Ему не повредит, если я его немного подразню и заставлю поволноваться. А вот мне это доставит массу удовольствия.

Неожиданно он поднял глаза и увидел, что я пристально гляжу на него. Это случилось уже не первый раз, и я заметил, как в его глазах вспыхнул огонёк раздражения.

И тогда я улыбнулся и учтиво поклонился.

— Прошу простить меня, — громким голосом произнёс я. — Но я бы хотел представиться. — Я подался вперёд и внимательно посмотрел на него, стараясь не пропустить реакции на мои слова. — Меня зовут Перкинс, Уильям Перкинс, в тысяча девятьсот седьмом году я учился в Рептоне.

Все, кто ехал в вагоне, затихли, и я чувствовал, что они напряжённо ждут, что же произойдёт дальше.

— Рад познакомиться с вами, — сказал он, опустив газету на колени. — Меня зовут Фортескью, Джоселин Фортескью. Я закончил Итон в тысяча девятьсот шестнадцатом.

В английских школах младший ученик, прислуживающий старшекласснику.