Закир Дакенов - Вышка

Старшина смотрит на дорогу.

Шины шуршат.

Камушки постукивают.

Ему нужен был всего один солдат, и он увез меня из наполовину опустевшего лагеря, и теперь мы ехали по оранжевой равнине к месту службы, в какой-то маленький городок.

Я опять закрыл глаза. От толчка открыл — и увидел перед собой зеленые ворота с багровой звездой в центре. Старшина жал на гудок.

Ворота дрогнули — и звезда стала разъезжаться на две половинки, между ними росла щель… Нос «Москвича», покрытый толстым слоем желтой пыли, вошел между половинками звезды — проплыл за окном чей-то живот, перетянутый ремнем, рука, прижатая к бедру… Остановились у светло-желтого двухэтажного здания.

Это здание было единственным, со всех сторон его окружал бордового цвета каменный забор, а над ним высились стоящие вплотную пятиэтажные дома… Я сидел на водопроводной трубе в маленьком тихом дворике, курил сигарету — старшина дал. На балконе одного дома стояла беловолосая девочка в одних трусиках; она обеими руками прижимала к себе вздыбленного черного кота и говорила, заглядывая ему в глаза:

— Не будес маму свою слусаться — мама ласелдится и отдаст тебя бабаке… Будес слусаться, говоли!.. — Кот беззвучно открывал розовый рот с мелкими белыми зубами, жмурился…

— Лауров, ко мне!

Я вскочил и пошел к двери, где исчезла спина старшины.

Мы прошли мимо застывшей фигуры дневального, глаза его быстро блеснули, оглядев меня всего. Поднялись на второй этаж; старшина привел меня в спальное помещение. Там было тихо и светло. Гладкие, твердые на вид койки… блестящие полы… тумбочки под белыми салфетками… вдоль стены — шинели, нарукавные знаки тянутся одной линией.

Старшина показал мою койку и сказал, что я могу пока отдыхать. Во дворе.

Я опять вышел во двор, сел на прежнее место. Тишина…

Тут за воротами послышался шум, они расползлись — и во двор хлынула колонна солдат в касках и с автоматами. Сбоку, резко выбрасывая длинные ноги, шагал тонколицый сержант, беленький, черноглазый. Придерживая рукой сумку с противогазом, он отбежал задом и звонко крикнул надвигающейся на него колонне:

— На месте-е… стой!

Колонна замерла. Сержант пробежал мимо меня в здание и вскоре вышел обратно, крича:

— Оружие сдать, умываться, строиться на ужи-ин! Справа по одному бего-ом марш!

Брякая снаряжением, пробежали солдаты, бросали торопливый взгляд, бежали дальше. После них не спеша прошли другие: со значками на белых хэбэ, в пилотках, зацепленных за макушку. Один, белокурый и с очень синими глазами, остановился возле меня.

— Ты кто? — спросил весело. И руку упер в бедро.

— Как это?.. Солдат, как и ты.

— Э-э… Тебя что, не научили, как с дедами разговаривать? Встать!

— В чем дело, Вайгель?

В дверях стоял капитан с глубоко проваленными темными глазами. Бледное его лицо с обтянутыми скулами, крутой подбородок… Белокурый вытягивался изо всех сил. Я тоже.

— Вайгель, ты помнишь Гаджиева? — устало проговорил капитан.

— Так точно, товарищ капитан.

— Где он в данное время находится?

— В ИТК[4], товарищ капитан.

— Так вот, Вайгель, я могу и тебя туда отправить, — натягивая кожу на скулах, сказал капитан. — Надо будет — полроты туда отправлю. Ты меня понял? — Глаза капитана горели темным огнем.

— Так точно, понял.

Вайгель исчез. Капитан перешагнул то место, где он стоял, и пошел к воротам.

Во двор сыпались солдаты, уже налегке, шли к умывальнику в углу двора.

— С учебки? — Остановился рядом ефрейтор, с выпуклым гладким лбом, кривоногий. Полотенце на плече. — Сколько до приказа? — спросил как-то участливо.

— До какого приказа?

— У-уу! Да ты моей смерти желаешь, — скривился ефрейтор. Так же кривясь, обернулся и крикнул одному из пробегающих мимо: — Жарков! Сюда иди.

Возле него тут же вырос солдат, на две головы выше, прижал огромные в рыжих волосках кулаки к бедрам, приподнял блестящий от пота подбородок. Ефрейтор указал на меня пальцем:

— Жарков! Вот тебе чека, не да-ай бог… — Ефрейтор прижал руки к груди, закрыл глаза. — Не дай бог, он не будет знать, сколько до приказа. Я его не трону, а тебя — забью, как мамонта. Ты меня понял?

— Так точно, гражданин дедушка! — выпалил тот, подаваясь вперед.

Ефрейтор отошел раскачиваясь. Жарков навис надо мной:

— Запоминай: приказ о демобилизации 27 сентября. Осталось шестьдесят дней, вот и считай каждый день. Ошибешься — бить будут. Понял? — Он возвышался надо мной, и голос его гудел, как из бочки. А глаза бегали по сторонам.

На ужине я сел рядом с ним. Передо мной стояла хлебница, я протянул руку. Жарков толкнул под столом коленом, прошипел, глядя в миску:

— Подожди ты… еще дембеля не взяли! Руки с той стороны стола ныряли и ныряли в хлебницу. Наконец в хлебнице остался только черный хлеб и два куска белого. Я потянулся и взял один. Лицо напротив смотрело на меня. Оно выгнуло черную бровь — под черным треугольником застыл неподвижно глаз. Только чуть подрагивает в центре влажный зрачок… И — вдруг мелькнуло что-то, и все исчезло…

Оглушительная чернота залепила все вокруг. И оттуда, из черноты, доносилось:

— Чека!.. Опух?.. Кто… разрешил… белый хлеб…

В черноте вспыхивают и плывут, плывут алые прозрачные пятна. Гул вокруг. Откуда-то пробивается светлое дрожащее пятно — лицо.

И я ударил в это пятно. Изо всех сил.

…Белый-белый подоконник наваливается на лицо, холодит… Чей-то крик насквозь пронзает голову:

— Бегом в умывальник! Бегом, я сказал!..

Потом я очутился возле каких-то сарайчиков. Вокруг было темно и тихо. Очень тихо было… С той стороны, откуда-то издалека, слышались команды, потом — стук сапог, и все стихло.

Я сидел, обхватив голову, чтобы она не лопнула, тягуче сплевывал и никак не мог сплюнуть.

Послышались шаги…

— Э, как тебя…

Мутно поблескивает пряжка… штык-нож… Это дежурный по роте. Лица в сумерках не видно, да и… зачем оно?

— Сиди тут, пока рота не обобьется. Спросит кто-нибудь, скажешь, с лестницы упал.

Я кивнул и знаками попросил закурить. Он дал мне сигарету, пыхнул коробком:

— Оставь себе. Только не сори тут…

Я затряс горящую спичку. Не глядя, сунул в коробок. Вспышка осветила лица. Коробок упал. Белый дым поплыл по темной земле.

Ночью я проснулся оттого, что с меня сдернули одеяло. В темноте светились три багровых огонька.

— Пошли, — сказали негромко.

Я слез на холодный гладкий пол. Начал одеваться.

— Не одевайся, сапоги только…

Пошли. По тусклому коридору метался скрип сапог. Потом — в туалет. В туалете — яркий немой свет. Тишина, только вода где-то: кап-кап…

— Это ты Утебаева ударил? — спросил один и придвинулся.

Я молчал, чувствуя противную дрожь в коленках. Кап-кап… — слышалось где-то.

— Вспышка с тыла!

Я упал на холодный кафель. В голове опять потемнело пробилась жгучая боль, застучала в тяжелую бровь.

— Отжался писят раз.

…На счет «сорок один» руки не выдержали. Пнули ногой. Еще…

Медленно, всем телом дрожа от усилия, приподнялся на онемевших руках.

— Сорок.

Опускаюсь. Только бы не коснуться грудью пола — не засчитают.

— Двва-а…

На счет «пятьдесят» — упал.

— Вставай, пошли.

Встал.

Пошли.

Двор.

— Вокруг плаца бег-гом марш!

Запрыгало в глазах звездное небо. Далекие звезды — запрыгали… Круг. Еще круг. Еще… Откуда-то сверху доносились громкие голоса, смех. На бегу запрокинул голову — на освещенном балконе стояли люди. Потом там пискнула гармошка — и полилось:

Те трое стояли на ступеньках и время от времени слышалось:

— Быстрей! Быстрей!

Скакало в глазах — то яркий балкон, то черный плац… Круг. Еще круг… Еще… Перевернулось — черное и желтое… И черное полетело на меня…

Я стоял на четвереньках, изо рта текло. Будто чья-то резкая рука скрутила внутренности — выворачивало наизнанку, душило.

Потом ослепил свет — коридор. Маячит лицо дежурного. Толкнули к нему:

— Твой до утра.

— Ведро, тряпка — в туалете, — голос дежурного. — Первый, второй этаж… актовый зал… учебные классы…

За несколько минут до подъема дежурный отправил меня в столовую накрывать завтрак.

— Э-э, воин! — остановил кто-то после завтрака. — Пачиму такой грязный? Лень постираться? Времени не хватает?..

— Р-рота, строиться на утренний осмотр! Лейтенант зацепился за меня взглядом, остановился. По смуглому лбу поползла вверх черная бровь, как вопросительный знак.

— Чей это солдат? — спросил, слегка откидываясь назад.

— Мой, товарищ лейтенант, — голос сержанта. Я стою первым, рядом с ним, и голос через его плечо отдается во мне. — Он только что прибыл.