Валери Тонг Куонг - Простишь – не простишь

Разве я выбился бы в люди без образования? Для тебя, сынок, я подготовил совсем другую жизнь. Тебе по утрам выжимают сок из целого апельсина, ты берешь с полки и надеваешь то, что тебе нравится, покупаешь любую книгу, какая потребуется в школе, спишь до последнего, особо не утомляешься. Не нужно пить тошнотворный горький цикорий, носить, стыдясь, штаны немыслимого цвета и фасона, потому что мама нашла две пары на распродаже, – самые прочные, теплые и дешевые! Не приходится подниматься ни свет ни заря, тащиться на автобусе до вокзала, потом – на электричке до города, затем – на другом автобусе до школы или до библиотеки. В любую погоду, осенью, зимой, весной и летом, при свете и в потемках едешь один, сам не свой от страха. Боишься собственной тени, скрипа своих башмаков, урчания в животе. Мелкий сопливый пацан, а кругом полно пьяниц, торчков и прочих отбросов. Уже всякого навидался и знаешь, что здесь часто умирают и вообще долго не живут. Взять хоть моего папаню, он и до пятидесяти не дотянул…

Я трудился изо всех сил, потому что попросту хотел выжить. Тебе, Мило, не нужно бороться за существование. Пока что нет такой необходимости, даст бог, ее и не будет. Поэтому ты не знаешь, что значит карабкаться вверх, обдирая колени и локти. У тебя нет стимула. Ты учишься добросовестно, но без фанатизма. Посредственно. Вот что меня доводит до белого каления. Посредственность – мой удел, не твой. Деды были быдлом, родители – рабочими, я стал частью «среднего класса», а тебе предстоит покорить вершину. Хочу, чтобы ты взлетел выше солнца. Всех превзошел, всего достиг, добился всеобщего восхищения и признания.

Твоя мама того же мнения, хоть у нее на то совсем другие причины. Ей кажется, что, поднявшись по социальной лестнице, ты окажешься в полной безопасности, и ничто дурное… Неважно. У нас за плечами разный опыт, однако мы пришли к одному и тому же выводу. Ты должен стать самым-самым, чтобы никакая возня и грызня тебя не коснулись.

Я раздраженно ответил:

– Нет, Мило. Никакого «потом». Мы с мамой поедем покупать плитку для бассейна. Кстати, ты знаешь, сколько стоит бассейн? Ты любишь плавать, верно? Так вот, отнюдь не все могут себе позволить такую роскошь. На бассейн нужно заработать. Трудись и ты. До обеда хорошенько позанимайся. Какое у тебя расписание? Поподробней, пожалуйста.

Сын тяжело вздохнул. Он не хотел бросить мне вызов, выразить презрение. Скорее покорился неизбежности, как всякий разумный человек.

– Мы с мамой вчера обо всем договорились. Маргерит поможет мне с английским.

– И еще историю античности повторите. Твоя тетя участвовала в археологических раскопках в Италии, они тогда обнаружили древнеримскую виллу. В этом учебном году вы проходили историю античности, я не ошибся?

– Мы с ней покончили, пап, зачем она мне?

– Мило, познания нужно углублять. Тебе крупно повезло, можешь пообщаться с настоящим археологом. Грех не воспользоваться. Все, разговор окончен.

Боже, ну почему я не обнял Мило на прощание?! Неужели нельзя было хоть на минуту забыть о роли сурового отца, которого я изображаю с таким трудом? Почему я ни разу не похвалил тебя, не признался, что горжусь тобой? Ты у меня такой сообразительный, ловкий, остроумный, смелый, великодушный!

Я так часто восхищался тобой, однако не подавал виду, суровый, неумолимый, закованный в броню родительского долга. Промолчал и в тот день, когда узнал от твоего одноклассника, что некий громила, здоровенный и сильный, пытался тобой помыкать, но ты не поддался. Он набросился на тебя с кулаками, сбил с ног, а ты поднялся и вновь дерзко ему ответил, глядя прямо в глаза. Никакие синяки и ссадины не заставили тебя покориться. В конце концов забияка отстал, понял, что не на того напал.

Вместо того, чтобы тебя поздравить, воздать должное твоей отваге и мужеству, я обрушился на школьное начальство, которое смотрит на драки сквозь пальцы…

Странное у меня устройство: слова одобрения рождаются в душе, но так и не слетают с губ. Я всегда боялся тебя ослабить слишком бурными проявлениями любви и восторга.

Прихожу домой поздно, усталый после бесконечного рабочего дня, до смерти хочу обнять тебя, приласкать, но замечаю брошенную спортивную сумку и принимаюсь пилить нерадивого сына.

Вижу твои превосходные оценки за год, однако скрываю радость и прицепляюсь к единственной заниженной, которую поставил всем известный придира и зануда.

Твоя мама недовольна: «Это уж слишком! Так нельзя!»

По твоим глазам заметно, что ты разочарован, поскольку ожидал похвалы. Я и сам на себя злюсь, но по-прежнему молчу.

Мне в голову вдруг приходит ужасная мысль. Если ты сейчас умрешь, то так и не узнаешь, как я люблю тебя…

Врачи утверждают с полной ответственностью: «Мило непременно очнется».

Кабинет мне совсем не понравился. Голые стены, пустота. Пара медицинских справочников на полке, несколько шариковых ручек в пластиковом стаканчике, и больше ничего. Ни семейных фотографий в рамочках, ни дипломов, ни растений с мясистыми глянцевыми листьями на подоконнике. Нет милых обыденных вещей, которые успокаивают, внушают уверенность, что судьба больного зависит от такого же человека, как мы, с нормальными заботами и радостями. Тут я с беспокойством вспомнил: по городку ползли слухи, будто больницу вскоре закроют. Значит, сейчас все бегают и хлопочут, лучшие специалисты и персонал давно пристроились куда-то еще, кто же позаботится о моем сыне?

В довершение всех бед наша лечащая оказалась блондинкой, неопытной – на взгляд, лет тридцати пяти, не больше, – с противными прыщами на лбу и очень заметным акцентом. Я не удержался и спросил, откуда она. Врач в ответ протянула мне руку и широко улыбнулась:

– Доктор Наталья Начева, очень приятно. Я приехала из Болгарии. Вас это смущает, мсье?

– Ну что вы, конечно нет, – неуверенно соврал я.

На самом деле меня смущало и напрягало решительно все. Женщина, да еще молодая, да еще иностранка, да к тому же блондинка… Страшный унылый пустой кабинет. Меня буквально затошнило от отвращения. Селеста глянула с осуждением, сделала большие глаза. Увы, в панике забываешь о вежливости: мне не было стыдно. Доктор Начева стоически сделала вид, что ничего не заметила, и принялась подробно рассказывать о состоянии Мило на данный момент. Черепно-мозговая травма средней тяжести, свод черепа поврежден, пришлось извлекать осколки кости, вследствие удара образовалась значительная гематома, реакции нарушены и замедлены, врачи постоянно измеряют внутричерепное давление, назначена седативная терапия.

Наш сын погрузился в глубокий сон. Пока неизвестно, долго ли он продлится.

– Но он непременно очнется, ручаюсь!

Есть и хорошие новости. Тут я с сомнением хмыкнул. Многочисленные исследования позволяют с уверенностью утверждать, что грудная клетка в целости и сохранности, все внутренние органы нормально функционируют, суставы и связки в полном порядке, ни единого перелома конечностей, только ушибы, ну, еще бок пропорот и со щеки полностью содрана кожа. Иными словами, кроме черепно-мозговой – ничего серьезного.

– А что вы скажете о последствиях травмы, доктор? Какие осложнения могут возникнуть?

Прежде я слушал ее со страхом, думая лишь об одном. Вот сейчас она произнесет что-нибудь ужасное, непоправимое. Инвалидность. Задет спинной мозг. Церебральное расстройство. Односторонний паралич. Полный паралич. Тетраплегия[3]. Однако ничего такого я не услышал. Поэтому пришел к выводу, что мы чудом избежали самого плохого. Испытание, конечно, не из легких, но в скором времени все наладится.

К сожалению, доктор Наталья Начева еще не успела сказать нам самое главное. Она отвела со лба белесую прядь, придвинулась поближе, ласково взяла за руку Селесту, затем меня, будто на спиритическом сеансе. Наверное, надеялась таким образом ослабить напор потока информации, смягчить удар, не понимая, что подобные приготовления пугают, а не успокаивают.

– О последствиях еще рано говорить, мсье. Сперва Мило должен очнуться. Потом через сутки или через двое его осмотрит невролог. Мальчик перенес травму, болевой шок, тяжелейшую операцию. Понимаете, мсье?

Если бы я хоть что-то понимал! Мой единственный сын, красивый, зеленоглазый, веселый, подвижный, живой, восприимчивый, энергичный, которому все сулили прекрасное будущее, всего за какие-то жалкие два часа превратился в живой труп, опутанный проводами, катетерами, капельницами. Ему вскрыли черепную коробку, у него в мозгу копались, затем накачали его обезболивающим. Абсолютно чужие, незнакомые люди упорно боролись за его жизнь, оперировали, перевязывали, несли, укладывали, облегчали страдания.

А где были мы в это время? Всего в двух шагах от больницы родители, мать и отец, ни о чем знать не знали, сидели себе у нотариуса в мягких удобных креслах а-ля Людовик XV и лицемерно умилялись, слушая его речи о бесчисленных добродетелях дарительницы и бесконечных обязанностях тех, кто принял ее дар.