Татьяна Соломатина - Роддом. Сериал. Кадры 1–13

— Да! Зачем вы с ними это делаете?!!

— Ох, Сергей Иванович, раз существуют поздние медицинские аборты, должен же их кто-то делать? После того, что неграмотные мужчины делают с неграмотными женщинами. И я не умение читать, как вы понимаете, имею в виду. — Татьяна Георгиевна замолчала и тяжело вздохнула. Маргарита Андреевна состроила ей мину: «Ты чего?!» Заведующая махнула рукой и насмешливым тоном продолжила: — Возможно, когда вы, Сергей Иванович, станете дизайнером одежды, придёт к вам клиент и захочет сшить себе трусы из кожи питона. И сошьёте, куда денетесь! Если вы, конечно же, станете востребованным дизайнером одежды.

— Что вы сравниваете! — театрально заломив руки, крикнул интерн.

— Действительно, Тань, сравнение неуместное, — ехидно вставила неутомимая Марго, доставая пиджак с завёрнутым в него плодом из шкафчика Сергея Ивановича. — Ему за трусы из кожи питона заплатят больше, чем ты за год получаешь. К тому же он может отказаться шить эти трусы, а к тебе в отделение если баба направлена — фиг ты откажешься… Пиджак, Сергей Иванович, в химчистку сдайте, не поленитесь. Хороший же, дорогой. Иди-знай, что у той бабы было!

— Я к нему не прикоснусь! Выкину!

— Чего это хорошую дорогую вещь выбрасывать?! — возмутилась рачительная старшая. — Правда выкинете?

— А вы думаете, я смогу его после этого носить?! — истерично воскликнул сентиментальный переросток. — И никакой он не дорогой. Ткань только. А шил я сам.

— Смотри-ка, ничего сшито… очень даже… — внимательно разглядывая пиджак, констатировала Маргарита Андреевна. — Пожалуй, я себе заберу. Папаше своему отдам, у вас с ним один размерчик — он у меня такой же щупленький.

— Марго! — строго одёрнула её Татьяна Георгиевна.

— Забирайте! — выкрикнул интерн.

— Сергей Иванович, вставайте, — мягко обратилась к интерну заведующая. — Давайте, ножками, ножками… Идёмте, мы вас с Маргаритой Андреевной чаем напоим.

Одним чаем дело не обошлось. Пришлось вызывать анестезиолога с внутривенным релаксирующим коктейлем. А затем — звонить папе безутешного Сергея Ивановича. Чтобы забрал свою «нежную сладкую сы́ночку» домой.

— Иван… простите, как ваше отчество? — обратилась Татьяна Георгиевна к родителю, любезно препровождённому из приёма к ней в кабинет, где на её собственной койке посапывало, всхлипывая, великовозрастное недоразумение.

— Для вас, Татьяна, просто Иван! — расплылся в обольстительной улыбке папаша.

— Для вас — Татьяна Георгиевна, — надменно сказала уставшая заведующая. — Иван, — продолжила она более сдержанно, без металла в голосе, — медицина — не совсем подходящее занятие для вашего парня.

— Я знаю, что он тряпка! Но его покойная мать так хотела, чтобы он стал врачом! Хотя он с детского сада только и делал, что рисовал всякие тряпки, шил всякие тряпки и наряжал в эти тряпки кукол, тряпка! Он даже себе одежду сам начал шить чуть не с пятого класса.

— Так отец хотел или мать? Что-то папа с сыном путаются в показаниях.

— Мать хотела. Ну и я. В память о ней. А этот придурок всё шьёт и шьёт. Полуобъём бедра, понимаешь!

— Что?

— Это я ему такую кличку недавно дал. Он загорелся идеей шить трусы. Вы, Татьяна Георгиевна, знаете о таком? О полуобъёме бедра? А как он виртуозно штопает даже самые дорогие брендовые тряпки — никто и с лупой не разберёт!

— Понятия не имею о полуобъёмах! Об объёме циркулирующей крови — пожалуйста. Швы по разным авторам умею накладывать. А о полуобъёме бедра — не слышала. — Она улыбнулась. — Мне искусство штопки только по живым тканям известно.

— А этот пришибленный знает. И, что характерно, — вы будете смеяться! — отличные трусы шьёт, поганец!

— Не буду смеяться. Трусы шить — тоже дар, между прочим. Ну и тем более, зачем тогда медицинский?

— То есть рождённый ползать летать всё-таки не может? — скептически усмехнулся Иван, так же похожий на своего сына, как арабский жеребец на декоративного кролика.

— Кто для чего рождён и что ему с этим делать — дело деликатное. И уж точно — не наше с вами. А если и наше, то до тех самых годков пяти-шести. Дальше — не навреди. А я сыном, умеющим виртуозно штопать или трусы шить, гордилась бы! — Татьяна Георгиевна немного помолчала. — Иван, ваш сын сегодня пытался оживить плод от поздняка. Позднего аборта. Такого аборта, что обыватели именуют «искусственными родами». Это жестокая операция. Несложная, но жестокая. И «на выходе», извините за несколько неуместную терминологию, мы имеем вполне себе сформированный плод. Такой, что очень похож на новорождённого. Только меньше. Ручки у него, Иван, ножки, у такого плода. Личико… Чаще всего они рождаются уже мёртвыми, потому что мы убиваем их внутриутробно. Вы же понимаете, что тот, кто виртуозно штопает и шьёт трусы и поправляет на живых желанных младенцах чепчики, содрогнётся, увидав такое. Я уже не говорю о его неспособности хоть когда-нибудь выполнить такую операцию. Очень редко, Иван, такие плоды рождаются… не совсем мёртвыми. Они нежизнеспособны. И плюс-минус быстро умирают. Иногда акушеркам приходится кое-что предпринимать, чтобы не длить то, что люди привыкли называть страданием… Даже вы, Иван, слегка побледнели. А ваш сын сегодня заперся с подобным плодом в подвале. Когда мы его оттуда выманили, он ещё долго бился в рыданиях у меня в кабинете, обвиняя всех акушеров-гинекологов и меня лично во всех грехах и предсказывая адовы муки после смерти. Не обрекайте его на адовы муки ещё при жизни. Всё равно из него приличного врача не выйдет.

— Я его в терапию отправлю.

— Я не сказала, что из него не выйдет приличного акушера-гинеколога. Я сказала, что из него не выйдет приличного врача. В терапии тоже всякое случается, знаете ли… Я рапортую о случившемся начмеду, главному врачу и профессору, курирующему интернов. Если вам важно не то, кем будет ваш сын, а будет ли он вообще — разрешите ему заниматься тем, что ему по душе. Пока не поздно. Я вообще не понимаю, как он медицинский вуз окончил! Хотя так, как их теперь там учат… В общем, забирайте его отсюда для начала, — Татьяна Георгиевна кивнула на койку. — А дальше — дело ваше. В моём отделении его больше точно не будет.

— Татьяна Георгиевна, вы свободны сегодня вечером? — огорошил её папаша Сергея Ивановича. — Вы не замужем, я — вдовец…

— Откуда вы знаете, что я не замужем? Ах, ну да… Времена меняются только в виде дверей.

— В смысле?

— В смысле снимите вашему чувствительному болтуну квартиру, купите хорошую швейную машинку, и пусть занимается, чем хочет… Судя по костюму, рубашке и ботинкам, деньги у вас на эти мероприятия найдутся. И сегодня вечером я занята. И завтра, на всякий случай, тоже. Я занята по вечерам на всю мою оставшуюся жизнь.

— Зря, Татьяна Георгиевна. Зря!

— Очень даже может быть. Но я не желаю проводить вечера с человеком, ломающим мой характер. Он у меня уже слишком установившийся, — усмехнулась заведующая. — Так что не обижайтесь, Иван. Ничего личного. Вы красивый мужчина и как только отселите сынишку и забьёте на его жизнь — толпы молодых девиц просто накинутся на вас.

— И всё-таки, если передумаете… — Иван протянул Татьяне Георгиевне визитку. Она отрицательно покачала головой. Он положил визитку на стол и, подхватив под руки пошатывающегося и всхлипывающего сынишку, отчалил.

В кабинет тут же заскочила старшая акушерка и цапнула со стола визитку:

— Иван Спиридонович Волков, генеральный директор ООО «Мандала».

— ООО… чего?! — прыснула Татьяна Георгиевна.

— Манда, блин, ла! Манда-ла-ла-ла! — подхватила Маргарита Андреевна.

— Господи, даже страшно предположить, за что его общество ограниченно отвечает! — утирала выступившие от хохота слёзы заведующая обсервацией. — За чистые земли будд? За шерстяные ниточки для детского творчества, коим нынче увлекается иное бабьё? Это может быть что угодно! Алмазные диски для болгарок, например.

— А может, он торгует этими самыми… — зловеще начала старшая акушерка.

— Марго!

— Ла-ла-ла-ми торгует! В любом случае дядя видный. И машина у него — блеск! Какого ты отказалась?!

— Маргарита Андреевна, я не хочу иметь ничего общего с человеком, не понимающим собственного ребёнка. И вообще, чего ты лезешь в мою личную жизнь?

— Никуда я не лезу! У тебя личной жизни нет, так что лезть особенно некуда. Я бы этому гадёнышу, сынку его, ещё бы и по жопе выписала. Забыла, как он тут нам целый час лекцию слёзную читал? Убийцами называл, а?!

— Тут он прав. Поздний аборт — убийство.

— Ты что, даже на него не рассердилась?

— За что на него сердиться? Доктор на больных не обижается, — Татьяна Георгиевна улыбнулась.

— Ну, ты вообще… Чистый Будда.

— Ага. Сейчас, мандалу в душ свожу — и светиться начну.