Тинатин Мжаванадзе - Лето, бабушка и я

— Фу-у-у-у-у, — скривилась я, излишне живо представив картинку. — Это же несправедливо!

— Кто же спорит, — согласилась бабушка, поливая салат уксусом. — Справедливости вообще нет. Раз так от нас хотят — что ж, надо впустить это в свою голову. Знаешь, что твой дед делал?

— Ну, — слушала я.

— Я с тремя маленькими детьми на съемной квартире кручусь целыми днями, как сумасшедшая — старалась успеть все до его прихода с работы. Быстро старенькое скину, обмоюсь в тазике, платье нарядное надену и сажусь, как кукла, на тахту! Потому что твой дед сказал — чтобы я не видел свою жену в халате и за стиркой!

Поскольку дед был в семье кем-то вроде личного святого, все сделанное или сказанное им уже давно превратилось в легенду или даже точнее — в апокриф. Про себя я подумала, что великий дедушка был довольно необычный тиран.

— А еще он меня водил в школу танцев, — заулыбалась бабушка. — Краковяк, мазурка и полька. И собирался еще на танго меня поводить, чтобы мы вместе танцевали, но не успел.

Бабушка выглянула во двор.

— О баба дает, — пробормотала она. Я высунула голову следом и не увидела никаких баб, только новый муж тети Цили выбивал ковер.

— Внуки уже большие, а она опять замуж вышла! — воскликнула бабушка.

— Это плохо, что ли? — не поняла я.

— Ей-то хорошо. Вместе везде ходят, даже на море — оденутся с утра в спортивные костюмчики и почапали ногами махать на свежем воздухе. Ну, и ему тоже хорошо, — заключила бабушка.

— Ты у нас такая красивая, могла бы тоже замуж выйти, — поддела я ее, предвкушая реакцию. — Ты же за генерала могла выйти!

Бабушка собрала губы в букетик и прогудела свой смех, лукавый и печальный.

— Где он, мой генерал…Могла, конечно. Меня с тремя детьми звали, но я не хотела. Я ждала мужа.

— А потом, когда он… когда его уже не было?

— Зачем мне был кто-то хуже, чем он? Таких, как дед, больше не было. А детей я и сама вырастила. Женщина, если нужно, столько сможет, что на ее месте пять мужиков надорвутся.

Она снова бросила взгляд на Цилиного старичка.

— Молодчина эта Циля: кто ни попросит, она соглашается. Хорошо стареть вместе, — вздохнула она. И добавила: — …наверное.

Самолет разорвал тишину деревенского лета и пробил уши всего живого нечеловеческим грохотом.

— Зурна! Чтоб вас, — недовольно проводила его бабушка взглядом, — летают и летают, Бога беспокоят. И чего на земле не сидится?!

Я оторвала ладони от ушей и проследила за белой полосой через все небо, оставленной самолетом. После стихшего рокота снова стали слышны летние жужжащие звуки.

— Самолеты же нужны, — вступилась я за летчика. — Так быстрее передвигаешься!

— От такого шума ничего путного быть не может, — не уступала бабушка. — Хорошо, пусть летают, а космонавты?! Вот им чего надо в небе? Понаделали дырок, теперь Земля без защиты осталась.

— Ба, ты и против пионеров небось, — поддела я ее.

— Не против, что они мне плохого сделали, — мирно ответила бабушка, обрывая оранжевые цветки бархатцев. — Но толку особого тоже не вижу. Лучше бы они вас в школе чему-то полезному учили, а то — Бога нет.

— А что, есть? — хитро надавила я на больную мозоль.

— Еще одно слово… — предупредила бабушка.

— Нету-нету, что он мне сделает?

— Геенис купри, геенис цецхли[32]! — воскликнула бабушка, швыряя собранные цветки в передник. — Имей уважение к старшим, что из тебя вырастет, невоспитанная корова!

Я уже отбежала на безопасное расстояние, так что оттуда могу слушать угрозы с кротким видом.

— Иди сюда, помоги мне, — сердито позвала бабушка.

— На порог не наступай, — указала она попутно.

— А что будет?

— Слишком много вопросов, молчи и делай, как я говорю, — отрезала бабушка. — До чего своевольная, ужас. Лучше пол подмети, чем языком без толку молоть.

Я увлажнила веник под краном, отряхнула, понесла в комнату. Задела бабушкину ногу.

— Ты что делаешь! — свирепеет бабушка.

— А что? — испугалась я. — Запачкала?

— Сегодня родилась? Нельзя веником человека касаться — дай на него наступлю.

Очень хочется сказать что-то ядовитое, но сегодня я и без того бабушку довела, лучше помолчу.

— Хазэика, подай на хлеб, мир этому дому, — раздалось с улицы. Я схватила монетку в двадцать копеек и понеслась было к воротам, но бабушка удержала меня, отобрала монетку, усадила на стул и быстро-быстро проделала загадочную процедуру: поводила монеткой по часовой стрелке вокруг моей головы, приговаривая:

— Болезни, несчастья, сглаз, неудачи, аварии, наговоры, клевета, порча — пусть все уйдет от моей девочки, аминь!

Голове стало как будто легче.

— А того человека не жалко, кому ты это все передаешь?

— Беги уже, а то уйдет, — подтолкнула бабушка, — ты меня такой знаешь, что я кому-то свои несчастья передам? Эх, пустоголовая!

И добавила:

— Твой враг.

Возвращаясь от ворот, начала свистеть: с пальцами никак не получается, а губы трубочкой — очень даже.

Бабушка грозно высунула голову в окно, не говоря ни слова.

— Что?! — удивилась я. — Это же не в доме, а во дворе!

— Ты сегодня голову на солнце не перегрела? — ядовито поинтересовалась бабушка.

— Ой, ну ты тоже — что ни сделаю, ничего нельзя. Если я такая плохая, сдайте меня в приют!

— Поздно уже, — не удержалась бабушка. — Куда такую дылду в приют — живи уже с нами!

Некоторое время, взаимно обиженные, посидели в разных углах.

— Вечером хорошо бы сходить на источник желаний, — туманно сказала в пространство бабушка. — Интересно, кто со мной пойдет.

Я молча дуюсь, но уже готова фыркнуть: ну кто с ней пойдет, если не я?!

Наступило очередное лето, и мы тяжело вздохнули.

Летом у нас спокойной жизни не было.

Маму каждый год приглашали в приемную комиссию, и если кому неизвестно, то любой нормальный человек на ее месте трогал бы от счастья небо — непыльное хлебное место.

— Нас кто-то проклял — чтобы ты жил на одну зарплату, — грустно шутил папа, но даже эти невинные шутки повергали мою честную неподкупную маму в шок.

— И кого я вырастила, — рассуждала бабушка, кладя трубку после очередного умоляющего звонка абитуриентки, поступавшей на биофак.

— Пусть подготовятся, все знают, что я никого не режу, — пожимала плечами мама.

В этот период наш дом осаждали, как крепость Масада: на подступах к дому, в подъезде, возле входной двери, в телефоне, в окнах, в кастрюлях, в утюге — везде, просто везде змеились родители, жаждущие дать своему ребенку высшее образование!

— Меня нет дома, — предупреждала мама, и мне приходилось нагло врать и изворачиваться в ответ на прямой вопрос: а мы только что видели, что калбатоно[33] Нино вошла в дом, куда же она делась?

— Она ушла к соседке, там давление высокое, и до вечера не придет, — пританцовывала я возле телефона.

После экзаменов вся семья снимала маски и бронежилеты, валилась без сил и выдыхала.

…Как-то раз именно в пост-экзаменационную пору пришел к нам какой-то дядя — пунцовый и с красивым свертком.

Вы помните, какую ценность представляли при совке полиэтиленовые пакеты с картинками — это был атрибут шикарной жизни, их с трепетом аккуратненько складывали в бельевом шкафу, носили их вместо пляжных сумок, а в особых случаях дарили, вложив в них подарки — и ценность пакета была ничуть не меньше ценности содержимого. А еще советские люди собирали коллекции импортного мыла… Но сейчас не об этом.

…Так вот, дядечка держал в руке такой соблазнительный глянцевый супер-пупер-разымпортный пакет с ковбойской девушкой, что от восторга я утеряла способность соображать и только представила себе, как я положу в этот пакет ноты и пойду на музыку, и все будут на улице смотреть, какая я крутая.

Как сомнамбула, я утвердительно кивнула, что, мол, калбатоно Нино дома, и пошла как привязанная провожать гостя до светлейшей. Повинуясь немому приказу, мы с бабушкой синхронно вышли из гостиной и заняли подслушивающие позиции в спальне.

Все началось очень миленько.

Дядечка рассыпался в глубочайшем почтении, и высочайшем уважении, и нижайшем чем-то там (мы не расслышали), представился отцом абитуриентки М. и выразил семиэтажную благодарность за удачное поступление дщери на заветный биофак. Мама холодно сказала, что девочка была превосходно подготовлена и поступление — целиком ее собственная заслуга.

— Ишь, заливает, — нетерпеливо прошептала бабушка. — Интересно, что в пакете? Пеньюар, может? Тебе в приданое положим…

— Фу, — обиделась я. — Он же чужой дядька, разве можно белье преподу дарить? Может, бамбанерка[34]? А я как раз шоколад терпеть не могу…