Тинатин Мжаванадзе - Лето, бабушка и я

— Ишь, заливает, — нетерпеливо прошептала бабушка. — Интересно, что в пакете? Пеньюар, может? Тебе в приданое положим…

— Фу, — обиделась я. — Он же чужой дядька, разве можно белье преподу дарить? Может, бамбанерка[34]? А я как раз шоколад терпеть не могу…

— Ну да, тебе лишь бы сулугуни в день три раза трескать, — съязвила бабушка.

Происходившее за стенкой интересовало нас до изнеможения, поэтому прения прекратились и продолжилось прослушивание.

Дядечка холода в мамином голосе не почуял, зато на похвалу своему чаду отреагировал так бурно, что чуть не рухнул на колени с готовностью жевать паркет, однако был приведен в чувство вопросом: дело у вас какое, мол, дорогой товарищ?

Товарищ, судя по мычанию и блеянию, был в сильном смятении и не мог разродиться.

— Нет, тут не пеньюар, — в раздумье сказала бабушка. — Тут дело посерьезнее будет!

— Деньги?! — прошептала я с надеждой, наши глаза встретились — о, как мы поняли друг друга!!!

Дядечка разливался так витиевато и сложно, что в суть его речи въехать без переводчика нечего было и надеяться. Что-то насчет неземных достоинств калбатоно Нино мы усекли, и что он никак не может оставить эти достоинства без награды, и что он в курсе относительно ее кристальной честности, и что его семья будет в страшном горе и сделает коллективное харакири, если…

— Там, наверное, рублей двести, — примонтировавшись ухом к двери, предположила бабушка.

— Какие двести?! Все триста! — Моя версия казалась мне верхом наличности в человеческих руках. Я пустилась распределять финансы: — Первым делом купим мне велосипед и джинсы…

Бабушка послала мне уничтожающий взгляд:

— Как раз для твоих штанов и будет твоя мать продавать свое достоинство!

— А для чего же еще? — обиделась я.

Бабушка со вкусом стала загибать пальцы:

— Во-первых, сделаем ремонт…

Тем временем дядечка так замучил маму диким количеством невнятных фраз, что та решилась прервать его более решительно и призвать к действиям: что надо-то, говорите!

— …на ремонт все равно не хватит, — с жаром отвоевывала я долю в семейном бизнесе, — а так хоть меня прилично оденете!

Бабушка скептически спросила, сколько эта приличная одежда стоит:

— …хотя девочка в штанах — какие уж там приличия…

— Двести пятьдесят, — без запинки ответила я. — Джинсы «Левайс». Только самые клевые.

И пожалела о том, что сказала, потому что сначала у бабушки закатились глаза, и она стала ловить воздух, потом выпала челюсть, а потом рука по привычке потянулась к моим косам, и полились всякие ругательные пассажи:

— Ты же в девках состаришься, дура, хоть не скажи нигде такую глупость! Господи, да на такие деньги год жить можно! Ладно бы рублей десять, а то — двести пятьдесят! Да тебя свекровь в порошок сотрет, если она у тебя будет, конечно…

Ловко уворачиваясь от бабушкиных цепких пальцев, я зашикала, потому что обстановка в гостиной накалилась. Судя по всему, несчастный дядечка покаялся-таки в том, что его делегировали с миссией вручить калбатоно Нино пошлую и банальную денежную благодарность — мизерную! мизерную! — и он надеется, что его правильно поймут, потому что иначе ему не жить.

Мы с бабушкой ждали переломного момента не дыша. Сейчас нам было все равно, на что тратить деньги, потому что они запросто могут превратиться в пыль.

…Дядечка очень зря надеялся, что его правильно поймут. Знаменитая непримиримостью ко всяким провокационным и мягкотелым элементам маманя была взбешена тем, что потратила столько времени на выслушивание преступного бреда. Мимо дверей спальни прогрохотала скандальная процессия выдворения незадачливого дарителя вон.

Вон!!! Калбатоно Нино, кладезь всех мыслимых человеческих достоинств, с позором спустила дядечку с пакетом — с моим пакетом! — с лестницы и вслед наказала не появляться в радиусе трех километров от дома. Грохот беспощадно захлопнутой двери поставил последнюю точку в наших с бабушкой радужных перспективах.

— А вы чего сидите как индюшки?! — Мама изумленно обозрела наши расстроенные физиономии.

Мы с бабушкой переглянулись.

— Да ничего! — выпалила бабушка. — Что, уже посидеть нельзя?!

Перед сном мы долго вздыхали и перебирали утраченные мечты.

— Да хоть бы сама оделась, твоя мамаша, а то ходит в одном платье, лектор называется, — бурчала бабушка. — Чуть что — сразу кастрюли! Зачем человеку столько кастрюль?!

— Чего уж там, — скорбно отвечала я. — И джинсов мне не видать, и пакетика…

Утром, идя в школу, я открыла дверь и… Пакет лежал на пороге и улыбался мне, как родной. На его боках красовалась роскошная девица в джинсах, сапогах и ковбойской шляпе, обещая лучезарное будущее.

— Ма-а-а-а-а-а!!!!!! — заорала я как резаная. — Делай что хочешь, но пакет я не отдам!!!

Вся семья вылетела в прихожую. Бабушка вытащила из пакета… пеньюар. Белый.

— Как вы мне все надоели, — вздохнула мама в крайнем утомлении. — Мама, ты плохо влияешь на мою дочь!

— Ты совсем уже очумела. Ну может человек тебе подарок сделать?! — возмутилась бабушка. Мама махнула рукой и пошла от нас отдыхать.

Брат сообщил, что на Западе никто не ходит с пакетиками — это дурной тон!

— Дай я примерю, — скандалила я с бабушкой, которая увертывалась от меня с пеньюаром в руках.

— Нет, пусть лежит, надо уже приданое собирать. — Бабушка была тверда, как алмаз.

— Зато пакетик мой! — восторженно гладила я полиэтиленовое чудо.

В тот день на ненавистное сольфеджио я шла с большим удовольствием, потому что проклятые ноты болтались в пакете с ковбойской девушкой.

Мне грех жаловаться на своего персонального Ангела-Хранителя: с того дня, как он расправил свои нежные новорожденные крылышки на моем правом плече, у него не было ни сна, ни покоя.

Кто же знал, что ему достанется такая нервная работа? До поры до времени он спасал меня в самых критических ситуациях, спасал не один раз.

Что бы вспомнить?

Ну вот когда я в три года упала с лестницы без перил спиной на железную печку и даже не поцарапалась, а только напугалась;

или когда бесстрашно забежала примерно в том же возрасте прямиком в море, поглотившее меня целиком, и минуты две меня искали всем полуобморочным пляжем;

или когда незнакомая тетка с лживыми глазами попросила бабушку на бульваре прогуляться со мной до угла и вернуться («Ах, это же вылитая русалочка!»), а сама дала деру, а бабушка что-то просекла и быстренько побежала за ней и вырвала меня обратно;

или — а, вот еще — когда в первом классе в школьном пустом дворе ко мне подсел урод, разносивший телеграммы с почты, и попытался утащить в соседний подъезд, и на мой дикий вопль выбежала крохотная техничка тетя Галя и шваброй прогнала маньяка, — в общем, много чего было, где Ангел показал себя молодцом и не дармоедом.

Однако они ведь тоже устают или отвлекаются, и незачем на них обижаться — в конце концов мы и сами должны чему-то учиться с годами, а не сидеть всю жизнь под стеклянным колпаком и сенью белых крыльев.

В тот день я шла домой мимо «Детского мира» и кинотеатра «Пионер» по сонной, параллельной большому миру улочке, где находилась тишайшая станция скорой помощи и ряд итальянских двориков с причудливыми балконами. Там улочка-то — всего пара сотен метров, и я не знаю, на что зазевался мой Ангел, сидевший на правом плече: может быть, длинные тени от клонящегося к закату июньского солнца его убаюкали, или какой-нибудь ничейный котенок на потресканном асфальте под китайской розой умилил, но, во всяком случае, Ангел совершенно точно не занимался своими прямыми охранными обязанностями, и случилось так, что именно в этот миг появился с другого конца улочки виденный мною миллионы раз мальчик по кличке Дон Педро.

Ничего особенного не происходило — он шел по своим делам, я возвращалась домой с хора и приняла на всякий случай вид заносчивый и равнодушный, но все-таки на мгновение смутилась и тут же вспомнила, что волосы у меня сегодня красиво распущены, и одета я в новенькую хоровую форму (синяя юбка с жилетом и белая блузка, как стюардесса) — хоть мама и следила за плотностью заплетания моих длинных кос-канатов, но ведь каникулы, черт побери, и мне уже тринадцать лет! Я успокоилась, но в это время — в это самое длинное мгновение в моей жизни — солнце светило прямо Дону Педро в лицо, и он щурился, и клонил голову набок, и его черные волосы отливали синевой, и он был одет в потертые джинсы и «ковбойку», и что-то нес в руке, а другой рукой заслонился от солнца и посмотрел на меня, улыбнулся и помахал рукой, и мое беззащитное нутро оказалось в момент смято ураганом, и мы чинно прошли друг мимо друга и даже не обменялись парой слов, потому что мама всегда говорила, что быть сдержанной и высокомерной — это самое правильное и вообще единственно допустимое поведение для девочки, и я пошла себе дальше, а мой Ангел-Хранитель, позорно проворонивший самую коварную опасность, переполошенно осматривал меня со всех сторон — что, что?!