Камен Калчев - Новые встречи

— Что еще за приятель Аспаруха? — приступил Борис, пристальнее вглядываясь в жирную, расплывшуюся физиономию бывшего бакалейщика. — Какие могут быть приятели у Беглишки?

Сильвупле начал с жаром рассказывать, как дружил Мантажиев с некоторыми компаньонами искырского предприятия, а с Желю был на короткой ноге, на «ты», словно друг детства. В последнее время, однако, Мантажиев сильно разочаровался в Беглишки и избегал с ним встреч. Желю пытается их примирить, но получится ли что из этого — господь знает, потому что Беглишки стал чуждаться всех.

Объяснения Сильвупле были так сбивчивы и путаны, что пьяный Борис с трудом следил за нитью рассказа. Почему Мантажиев разочарован, что обидело Беглишки, в чем заключается задача Желю и почему все заплетено и замотано в клубок, в котором не найти ни конца, ни начала, — в этом он разобраться не мог. Распалившись, Сильвупле вдруг наклонился к самому уху Бориса и под большим секретом сообщил, что в стране готовится политический переворот и что Симеончо[10] совершил поездку вдоль южной границы. Вначале Борис не понял, о каком перевороте идет речь и кто такой Симеончо, поэтому Сильвупле пришлось разматывать запутанный клубок.

Борис слушал, слушал, стараясь что-нибудь понять, но поскольку с уст оратора буквально не сходило имя Беглишки, терпение его лопнуло, он приподнялся и выкрикнул:

— Беглишки подлец! Что ты мне без конца о нем твердишь? Я не желаю слышать об этом подлеце!

Сильвупле вздрогнул, оторопело посмотрел на сына — не спятил ли, мол, но Борис повторил с еще большей ненавистью:

— И Гатю подлец!

Желю застыл с разинутым ртом. А Борис уже совсем мрачно объявил, стукнув кулаком по столу:

— Ты тоже подлец! Все вы подлецы…

И, схватив стакан, он выплеснул ракию в лицо растерявшемуся оратору.

— Заговорщики!

— Борис, Борка! Что с тобой? Постой! Не шути!

— В тюрьму вас! Идиоты!.. Тунеядцы!.. Пройдохи!

Так и не удалось Желю до конца изложить свои политические позиции. Он прилагал отчаянные усилия, чтобы замять скандал, но Борис не унимался. Он продолжал орать, что Аспарух Беглишки и Гатю мерзавцы, и грозил убить обоих, пусть только попадутся ему на глаза.

— Убью! — вопил он. — Где ни встречу! Убью!

Сильвупле перепугался не на шутку. В один прекрасный день он собрал свой чемоданчик, сел в поезд и исчез из города, будто испарился.

Угрозы Бориса достигли ушей Беглишки. Узнал о них и Гатю. Уже испытавший на себе кулаки Бориса, он не сомневался, что этому озлобленному неудачнику, который всегда его недолюбливал, ничего не стоит привести их в исполнение. Беглишки же, при всей его трусости, не поверил — мало ли что мог наболтать человек в пьяном раже. «Полает, как собака, и перестанет, — думал он и продолжал работать в общежитии, стараясь остаться в тени. — Просто надо реже попадаться ему на глаза, не зря ведь говориться: с глаз долой — из сердца вон…» И Аспарух избегал встреч с Борисом, надеясь, что громы отгрохочут и снова наступят солнечные дни спокойствия.

Но однажды, вскоре после суда, его вызвали в отдел кадров и без лишних слов вручили приказ об увольнении в связи с «непригодностью» и «аморальным поведением, несовместимым со служебным положением». Аспарух прикусил губу. «Дело дрянь», — подумал он, подозрительно глядя на слово «непригодность».

Протестовать Беглишки не стал, боясь, что любой его протест, независимо от характера, будет расценен как бунт. Поэтому он счел наиболее благоразумным пойти к Руже Орловой и в разговоре выяснить «некоторые обстоятельства», связанные с увольнением. Ружа приняла его и внимательно выслушала.

Беглишки поинтересовался, в каком значении употреблено слово «непригодность». Как его надо понимать? Вкладывается ли в него политический смысл или только чисто профессиональный, что более вероятно. Ружа разъяснила, что «непригодность» связывается здесь с «низким моральным уровнем», иначе говоря, своим поведением на суде, а также в других местах он опорочил себя и не может после этого оставаться на работе в общежитии, где живут и воспитываются молодые работницы. А то, что его до сих пор держали на этом месте, — большая ошибка, за которую и она как директор будет в ответе.

— Помилуйте, — побледнел Беглишки. — Почему вы должны отвечать? Я ни в коем случае не хотел бы причинять вам неприятности… Если надо, я готов всю вину взять на себя и стоически вынести все. При чем тут вы? Меня это будет угнетать всю жизнь. От вас я видел только добро… Почему вы должны страдать из-за меня?

— Это уже другой вопрос, Беглишки, — сказала Ружа, — предоставьте нам самим думать об этом… А сейчас будьте любезны освободить кабинет, я очень занята.

Ружа взглянула на часы.

— Очень прошу меня извинить, — поклонился он, — за то, что отнял у вас несколько минут драгоценного времени… Вы так перегружены…

Аспарух не договорил. Пришел конец, это ясно. Не сводя глаз с Ружи, он слегка попятился, еще надеясь, что она на прощание подаст ему руку. Ружа руки не подала. Это лишь подтвердило горестное убеждение Аспаруха. Он задом открыл дверь, опять поклонился и так же закрыл ее, очутившись в полутемном коридоре. Огляделся — никого; это показалось удивительным — он ждал ареста. Водрузив на голову свою белую фуражку, он стал медленно спускаться по лестнице, которую измерял тысячи раз, строя радостные проекты и планы на будущее.

Беглишки без промедлений сел в автобус и отправился в город.

Времени терять нельзя. Надо уладить дела с Викторией, сложить вещи и как можно скорее убраться из города, чтобы о нем забыли. Как ни соблазнительна картина, нарисованная Мантажиевым, предчувствие никогда его не обманывало. В Софии дело другое — там легко потонуть в водовороте большого города, никто тебя не знает. А тут и сны твои знают. К тому же в последнее время около него вертятся глупые и легкомысленные люди, досаждая ему своей безответственной болтовней. Аспарух ничего не имел против того, чтобы мечты их сбылись. Разве не сам он подстрекал их, хотя и издали и очень осторожно?

Но эти люди утратили чувство меры. И Мантажиев, и Желю Манолов, совсем выбитый из колеи, да и Сокеров, хотя ему, как бывшему юрисконсульту, следовало быть более осмотрительным… Даже этот дурак Филипп Славков, которого на каждом шагу подстерегают кулаки, и тот взялся разъяснять международную политику… Благо хватило догадки убраться в деревню, пока утихнет буря.

Одолеваемый страхами и сомнениями, Аспарух лихорадочно раскидывал умом. Поднимаясь к себе в мансарду, чтобы сейчас же заняться сборами к отъезду, Беглишки увидел стоявшего возле двери Гатю. Это неожиданное посещение испугало Аспаруха. Он остановился несколькими ступеньками ниже и с содроганием измерил гигантский рост возчика.

— Что ты тут делаешь, Гатю? — спросил он, ухватившись за перила.

— Жду тебя.

Бумажка в руках Гатю ясно говорила о том, что с ним произошло. Прозорливый философ не нуждался в объяснениях. Бросив только: «И тебя?» — Аспарух извлек связку ключей и стал молча отпирать дверь. Он делал это так медленно и торжественно, словно бы в последний раз. Руки у него заметно дрожали, как ни старался он сохранить твердость и уверенность. Дважды повернув ключ, он нажал на дверную ручку и предложил гостю войти.

— Прошу, Гатю, прошу!

Аспарух чувствовал, что судьба сближает его с этим человеком, как ни противен он ему был своим невежеством и грубостью. А впрочем, когда судьба их разделяла? Они всегда были одинаково несчастны и одинаково гонимы, так что отвращение — это одно, а идеалы — совсем другое. За идеалы их преследовали, подвергали гонениям… За них…

Аспарух откашлялся, будто поперхнувшись собственными мыслями. «Идеалы, — повторил он про себя с иронической усмешкой, — идеалы! Мои идеалы и идеалы Гатю!» И скептически поджал губы, ощутив кислый запаха пота, которым пахнуло от возчика. Гатю в это время с трудом усаживался на низенький стул, предложенный хозяином.

— Ну, что же теперь? — беспечным тоном спросил Аспарух, стараясь приободрить павшего духом Гатю. — Драться будем или сдаваться?

Гатю ничего не ответил, да и вряд ли понял, что от него хотят, занятый разглядыванием справки. Протянув ее после долгого молчания своему покровителю, он спросил:

— Как нам быть-то? Чего делать будем?

— Что тут поделаешь, Гатю! — сказал Аспарух, — Станем искать работу, вот и все.

— Как так искать работу?.. Нешто я… Что я им сделал? Пил… А кто нынче не пьет? Кто не пьет?.. Уволь они меня из-за листовок или еще из-за чего, другое дело, а то… за пьянство, за разложение… Да я… Один я, что ли, пьяница?.. Ты вот не пьешь… Тебя за что увольняют? Ладно, я пью, а ты?

Аспарух укладывал в чемодан какие-то бумаги, искоса поглядывая на расстроенного возчика, который не переставал сокрушаться и негодовать. Он с любопытством на-наблюдал, как гнев Гатю нарастал с каждой минутой. А когда возчик разразился невнятными угрозами в адрес директора фабрики, Аспарух шутливо спросил: