Грегуар Поле - Неспящий Мадрид

— Вы торопитесь?

— Мне надо быть в Опере в восемь часов.

— Ничего, это полчаса.

— Не больше.

Хосуа достает мобильный телефон и отходит, чтобы его не слышали, по тротуару вдоль легкого крыла дворца, к пласа де Орьенте, где толпятся группки людей, перетекая от одного аккордеониста к другому. Вдалеке, но по прямой, в перспективе дворца высятся кирпичные, каменные и бетонные башни на пласа де Эспанья, на фоне неба, которое от их освещенных громад кажется темнее. Там и сям в вышине светятся окна, печально зависнув в ночи, где не должно остаться ничего невидимого. Аккордеон, на котором играет Федерико Хара, соединен проводом с прямоугольным усилителем, лежащим в чемоданчике на колесах — такой багаж берут с собой в салон в самолете, — он как раз туда помещается. Один из спецэффектов усилителя окутывает звук на манер эха и придает его музыке искусственную и чарующую прелесть бесконечности. Федерико Хара первый аккордеонист на пласа де Орьенте со стороны дворца и собора. Метрах в пятидесяти, ближе к Эспанья, стоят другие, и возле Оперы тоже есть. Выглядывающие из потертых шерстяных митенок пальцы бегают по клавишам, извлекая жалобные ритмы нестройного танго, но вот он замечает слева, у полицейской машины, группу из пяти-шести человек, которая приближается к зоне его влияния. Все долговязые, белокуро-белые. Федерико Хара резко обрывает танго и начинает без перехода единственный мотив Марлен Дитрих, который он знает: «Falling in love again»[17]. Он выслеживает их, как дичь, ждет, когда они подойдут поближе, чтобы улыбнуться им заученной улыбкой.

Между елями, круглыми фонарями и клумбами, которые делают пласа де Орьенте излюбленным местом старой, но все еще красивой Грасиэлы Маты, крича и смеясь бегают дети, присаживаются в своих больших анораках на корточки, чтобы подобрать камешек, прогуливаются родители, со счастливым видом надзирая за чадами, черный пес хватает мяч и несет, развивая грациозную, мощную, великолепную, документальную скорость гепарда-охотника в африканской саванне, вытянутый горизонтально хвост на бегу задевает меха Грасиэлы Маты, та, шарахнувшись в сторону, теряет равновесие и падает на плиты с неожиданной для своих почти восьмидесяти лет гибкостью. Хозяин пса спешит ее поднять, пугается, расспрашивает старую даму и рассыпается в извинениях, а Диг, пес, положил мяч на землю и сидит, подобравшись, готовый снова бежать, хвост ходит ходуном, пасть открыта, часто дышит, взгляд устремлен на хозяина, словно говорит: скорей бы мяч вернулся в руку человека, чтобы снова полететь в направлении, всегда непредсказуемом, с силой, заранее неизвестной, непременно наделенный невероятной возможностью становиться невидимым, нематериальным, хоть его и направил красноречивый жест человеческой руки, и возникать вновь из ниоткуда, невзирая на бросок, в славной руке хозяина.

— Простите, сеньора, мне очень жаль, вы не ушиблись, с вами все в порядке?

Бабушка Хуана, хозяина, два дня назад сломала шейку бедра, он только сегодня днем навещал ее в клинике.

— Спасибо, молодой человек, со мной все в порядке. Я просто споткнулась, ничего страшного.

Жена Хуана, Марта, совсем молодая женщина, не далее как вчера вечером завела речь о страховке — надо бы заключить договор, а также пожаловалась, уже не в первый раз, на расходы, связанные с содержанием его глупой собаки.

— Прошу прощения, сеньора, не надо мне было позволять моей собаке бегать, где ходят люди, я знаю, но…

— Да не переживайте вы, молодой человек, бросьте, ничего не случилось.

— Не знаю, как вас благодарить, сеньора, мне неловко…

— Вы благодарить меня? Не пойму за что, но если уж вам очень хочется доставить мне удовольствие, то почитайте мои книги.

— Ваши книги?

— Последняя еще стоит в витринах и есть в покете, вам это не будет стоить дорого.

— А… простите, но что это за книги?

— Грасиэла Мата, вам это ничего не говорит, молодой человек?

— Э-э, нет, то есть имя да…

— Вот и хорошо! Прочтите последнюю: «Шесть жен». Вам понравится: у каждой из моих героинь есть собака и они их обожают. То есть кроме одной, но сами увидите.

Диг — это сука — проявляет признаки нетерпения. На травке газона она, присев, метит гипотетическую территорию, после чего удаляется рысцой, со степенной и чуть пугающей безмятежностью борзых. Вот она обнюхивает чемоданчик на колесах, где еще сохранились запахи и ароматы первого владельца и покупателя, у которого его не так давно украли и чье имя, адрес и номер телефона так и остались на этикетке, которую даже не потрудился снять наглый вор: ЖАН-КРИСТОФ ЛЕРКЕН, 11, СКВЕР АМБИОРИКС, 1000 БРЮССЕЛЬ, БЕЛЬГИЯ.

Грета, чьи белокуро-белые букли выбиваются из-под крошечной розовой шляпки, скорее декоративной, чем необходимой, тихонько тянет руку к морде собаки, та вытягивает шею, подставляя голову под ласковую ладонь рослой немки. Петер рядом с ней тщетно пытается говорить по-испански без густого немецкого акцента и мало что понимает на наречии аккордеониста. Федерико пытается угодить ему, начиная один за другим разные мотивы из своего репертуара в поисках того, которого, похоже, дожидается Петер.

— Esa no, otra. Es así: taa-ta-ta-tataa[18].

Нина отходит от группы и делает снимок. От вспышки срабатывает рефлекс у Федерико Хара, который тотчас протягивает руки: «Give me, give me camera, I take picture of you»[19]. В момент щелчка фотоаппарата Диг внезапно вывернулась из-под руки Греты, откликнувшись на зов своего хозяина Хуана, и рослая немка наклонилась вперед, словно пытаясь поймать что-то падающее.

— The girl move, she move, I make other[20].

Но Петер, будто настойчивость аккордеониста пробудила в нем чисто туристический страх перед продавцами сувениров и прочей дребедени, Петер мрачнеет, почти силой вырывает из рук Федерико Хара фотоаппарат, возвращает Нине, та убирает его в чехол, и немцы удаляются, не оборачиваясь и не оставив ни единой монетки бедняге музыканту, который, усевшись, вновь принимается играть прежнее танго, но вдруг, словно осененный идеей мести, переходит на «К оружию, друзья, вставайте все в строй, пора, пора крови гнилой омыть наши поля»[21], после чего с лукавым и удовлетворенным видом начинает, видно, по ассоциации, «Елисейские Поля» Джо Дассена, мотив, на который раскошеливаются все французские туристы и который тихонько подхватывает, не понимая, откуда он взялся, ломким старушечьим голосом Грасиэла Мата на своих высоких каблуках.

Грасиэла стоит неподвижно, поглядывает на часы, 7.53, пора уже девушке появиться, не то их места продадут парочке стервятников из тех, что кружат у касс Оперы в надежде поживиться тем, что теряют опоздавшие.

Черные туфли Грасиэлы, выглядывая из-под длинного мехового манто, напоминают замерший язык колокола, человека-колокола на пласа де Орьенте, среди толпы людей, бегающей детворы и круглых фонарей. Вот и девушка спешит к ней, в вечернем туалете, волос не видно, они убраны под круглую шляпку — дорогой атлас говорит о том, что это элегантный аксессуар, а не шутовской наряд. Под мышкой у нее пухлая пачка сшитых листков, на титуле напечатано жирным шрифтом имя автора вымышленное: Аманда Фурия, — заголовок — No dormía Madrid, и подзаголовок курсивом — novella[22].

Грасиэла:

— Как ты похожа на свою тетю, детка!

— Неужели?

— О да, ты опаздываешь.

— Я думала, в восемь часов…

— В восемь часов начало. Надо было все-таки прийти чуть пораньше. Надеюсь, нас еще впустят.

Колокол Грасиэла поворачивается на 180 градусов и, в сопровождении девушки с бумагами под мышкой, быстрым шагом направляется к Опере, покидая зону, где заканчивается Джо Дассен, пересекая другую, где аккордеонист без особого энтузиазма наигрывает коплу, а затем последнюю, где скрипач пиликает нескончаемое адажио Альбинони под расслабляющий аккомпанемент оркестровки на синтезаторе.

Большие вращающиеся двери втягивают двух женщин и выплевывают их в фойе Оперы. Грасиэла извлекает из своей сумочки от Вюиттона два билета и протягивает их билетерше, которая первым делом успокаивает ее насчет времени — еще ничего не началось, возможно, даже будет задержка на добрые четверть часа, возникла маленькая проблема с баритоном.

— С доном Джованни?

— Да-да, с ним, без него не могут начать…

Билетерша, извинившись, просит женщин немного подождать, она сейчас вернется. Грасиэла с девушкой видят, как она устремляется на другой конец фойе, рыжие кудряшки подрагивают на темной форме. Толкнув какую-то дверь, она исчезает на несколько секунд и появляется вновь, опять бегом, кудри вразлет. Она держит в руке книгу и, залившись краской, скорее от робости, чем от бега, протягивает ее Грасиэле: