Элис Манро - Ты кем себя воображаешь?

Но на середине письма она замолчала. Не потому, что поняла, как некрасиво смеяться над Фло и выставлять ее на всеобщий позор. Роза не впервые так делала и отлично знала, что это некрасиво. Остановила ее, в сущности, эта самая пропасть: Роза вдруг заново осознала ее, переосмыслила и поняла, что смеяться тут не над чем. Упреки Фло были столь же бессмысленны, как протест против использования зонтиков или употребления в пищу изюма; но они были искренни и вырывались с болью. Они были единственно возможным плодом трудной жизни. Позор женщине, обнажившей грудь.

Другой раз Розе вручали награду. И еще нескольким людям вместе с ней. По этому случаю в одном из торонтовских отелей устраивалась торжественная церемония. Фло тоже послали приглашение, но Роза не думала, что Фло приедет. Просто, когда организаторы попросили список родственников, Роза подумала, что надо кого-нибудь назвать, а Брайан и Феба явно не подходили. Возможно, конечно, она втайне хотела, чтобы Фло приехала, — хотела ее впечатлить, подавить и наконец вырваться из-под ее тени. Это было бы вполне естественно.

Фло приехала на поезде, никого не предупредив. И добралась до отеля. Тогда у нее уже был артрит, но она еще ходила без палки. Она всю жизнь одевалась пристойно, сдержанно, в дешевую одежду, но тут, видимо, потратилась и с кем-то проконсультировалась. Она была в брючном костюме в сиреневую и лиловую клетку и в бусах, похожих на зерна желтой и белой кукурузы. Волосы закрывал массивный голубовато-седой парик, натянутый низко на лоб, как шерстяная шапка. В вырезе жакета и из-под слишком коротких рукавов виднелись шея и запястья — темные и бородавчатые, словно покрытые корой. Увидев Розу, Фло застыла. Она как будто ждала — не только чтобы Роза к ней подошла, но и чтобы кристаллизовались ее собственные чувства по поводу разворачивающегося перед ней зрелища.

Скоро это произошло.

— Ух ты, негра! — сказала Фло громким голосом, когда Роза еще не успела до нее добраться.

Эти слова прозвучали простодушно, удивленно и радостно, будто Фло любовалась Большим каньоном или увидела апельсины, растущие на дереве.

Фло имела в виду актера по имени Джордж, которому в этот момент вручали награду. Он обернулся поглядеть: может, это кто-то подает ему комедийную реплику? Фло в самом деле выглядела комическим персонажем, но ее изумление и ее подлинность пугали. Заметила ли она, какой поднялся переполох? Возможно. После этого единственного выкрика она замолчала — в крайнем случае отвечала односложно, не пожелала отведать ничего из еды и напитков, не пожелала сесть, но стояла, пораженная и непреклонная, среди толпы бородатых и увешанных бусами, одетых в стиле унисекс и бесстыдно демонстрирующих свое неанглосаксонское происхождение. Стояла, пока не пришло время посадить ее в такси, довезти до вокзала и отправить на поезде домой.

Тот парик Роза нашла под кроватью во время грандиозной уборки, которую устроила после отбытия Фло. Роза привезла парик в дом престарелых вместе с кое-какой одеждой, предварительно выстиранной или побывавшей в химчистке, а также запасом только что купленных чулок, талька и одеколона. Иногда Фло принимала Розу за врача и говорила: «Я не признаю женщин-докторов, убирайтесь!» Но при виде Розы с париком воскликнула:

— Роза! Что это у тебя — дохлая белка?

— Нет, — ответила Роза, — это парик.

— Что?

— Парик, — сказала Роза, и Фло принялась хохотать.

Роза тоже засмеялась. Парик в самом деле походил на дохлую белку или кошку, хотя Роза его выстирала и причесала; на него было неприятно смотреть.

— Боже мой, Роза, я подумала — что это она мне привезла дохлую белку? Если я такое надену на голову, то, пожалуй, кто-нибудь меня подстрелит!

Роза нахлобучила парик себе на голову, чтобы продлить веселье, и Фло так хохотала, что стала раскачиваться на койке взад-вперед.

Переведя дыхание, Фло сказала:

— Зачем у меня на кровати эти решетки? Вы там с Брайаном хорошо себя ведете? Не деритесь, это действует отцу на нервы. Ты знаешь, сколько желчных камней из меня вынули? Пятнадцать! Один большой, как куриное яйцо. Они у меня где-то лежат. Я привезу их домой.

Она принялась дергать простыни в поисках камней.

— Они были в склянке.

— Они уже у меня, — сказала Роза. — Я отвезла их домой.

— Да? А отцу показала?

— Да.

— А, ну, значит, вот они где, — сказала Фло, легла и закрыла глаза.

У Розы и ее брата Брайана было несколько тем, на которые они могли говорить спокойно, не опасаясь зайти в тупик из-за несходства принципов или декларируемых позиций. Одной из этих тем был Мильтон Гомер. Оба помнили тот случай, когда они вместе болели корью и на двери дома висело предупреждение о карантине — очень давно, еще был жив отец и Брайан еще не ходил в школу — и по улице к дому подошел Мильтон Гомер и стал читать объявление вслух. Они слышали, как он идет через мост, жалуясь, как обычно, громко, во всеуслышание. Когда Мильтон Гомер шел по городу, его всегда было слышно — он орал на собак и запугивал деревья и телефонные столбы, вспоминая какие-то старые обиды, если только рот у него не был набит конфетами.

— Я этого не делал, не делал и не делал! — вопил он, колотя по ограждениям моста.

Роза и Брайан отодвинули в сторону стеганое одеяло, которым Фло занавесила окно, чтобы они не ослепли.

— Мильтон Гомер, — уважительно сказал Брайан.

Тут Мильтон Гомер увидел объявление на двери. Он свернул с дороги, взошел по ступенькам крыльца и прочитал объявление. Он умел читать. Он ходил по главной улице городка и громко читал вывески.

Роза и Брайан помнили тот случай и соглашались между собой, что это была боковая дверь, куда Фло позже пристроила веранду; сначала там было только покосившееся деревянное крыльцо, и оба помнили, как на нем стоял Мильтон Гомер. Если объявление о карантине висело на боковом крыльце, а не на входе в лавку, значит лавку на карантин не закрыли; такая странность могла объясняться только тем, что санинспектор побоялся связываться с Фло. Роза этого не помнила; она помнила только Мильтона Гомера на крыльце — как он склонил голову набок и поднимает кулак, чтобы постучать в дверь.

— Корь, а? — сказал Мильтон Гомер. Стучать он все же не стал; он приблизил голову к двери и заорал: — А я не боюсь!

Потом он развернулся, но со двора не ушел. Он подошел к качелям, сел, взялся за веревки и принялся качаться — сперва мрачно, потом с нарастающей яростной радостью.

— Мильтон Гомер на качелях, Мильтон Гомер на качелях! — закричала Роза. Она перебежала от окна к лестничной площадке.

Пришла Фло — Роза и Брайан не знали откуда — и выглянула в боковое окно.

— Ничего им не сделается, — сказала она, удивив детей.

Роза думала, что Фло возьмет метлу и выгонит Мильтона Гомера. Позже она задавалась вопросом: может, Фло его боялась? Нет, вряд ли. Видимо, дело было в особых привилегиях Мильтона Гомера.

— Я не могу сидеть на качелях после Мильтона Гомера!

— Ах ты! А ну, марш обратно в постель!

Роза вернулась в темную вонючую комнату, полную кори, и стала рассказывать Брайану историю, которая, как она точно знала, ему не понравится.

— Когда ты был маленький, пришел Мильтон Гомер и взял тебя на руки…

— Нет!

— Пришел и взял тебя на руки и спросил, как тебя зовут. Я помню.

Брайан подошел к лестнице:

— Правда, что Мильтон Гомер приходил и взял меня на руки и спросил, как меня зовут? Правда? Когда я был маленький?

— Скажи Розе, что он и с ней то же самое сделал!

Роза знала, что это вполне возможно, хоть и помалкивала насчет себя. Она не знала точно, правда ли помнила, как Гомер Мильтон держал Брайана на руках, или ей кто-то об этом рассказал. Каждый раз, когда в каком-нибудь доме появлялся новый ребенок — в совсем недавнем прошлом, когда дети еще рождались дома, — Мильтон Гомер уже был тут как тут и просил позволения увидеть ребенка, а потом брал его на руки и произносил речь, всегда одну и ту же. Смысл речи заключался в том, что если ребенок выживет, то следует надеяться, что он будет вести христианскую жизнь, а если умрет, то следует надеяться, что он отправится прямиком в рай. В общем, то же, что и при крещении, хотя Мильтон не взывал к Отцу и Сыну и не использовал воду. Он все проделывал от себя лично. В эти минуты на него нападало заикание, которым он обычно не страдал, — а может, он заикался специально, чтобы придать важности моменту. Он широко открывал рот и раскачивался взад-вперед, сопровождая каждую фразу сопением.

— И если дитя… если дитя… если дитя… выживет…

Много лет спустя Роза воспроизводила эту сцену в гостиной у брата — качалась взад-вперед, декламируя речитативом, и каждое «если» вылетало у нее изо рта, как шипение бомбы, готовой взорваться и принести большие потрясения в человеческую жизнь.