Гарри Гордон - Пастух своих коров

— Покажи.

Женщина порылась в сумке и вытащила стограммовый граненый стаканчик с креветками. Сверху накинула еще две штуки — с походом.

— А чего они такие бледные, — поинтересовался Доцент, — они, что, прямо с Ленинграда?

— Ой, что вы такое говорите, — возмутилась женщина, — чисто с Санжейки, муж ходил на баркасе…

— Ладно гнать, — улыбнулся Доцент, — и почем?

— Двадцать копеек стаканчик, чтобы вы были здоровы…

— А на Привозе, значит, восемьдесят — за литровую банку.

— Взял разгон, — рассмеялась женщина, — а рубчик не хочешь?

— Давно, значит, не был, — кивнул Доцент, — значит, десять стопок — два рубля.

— Чистая прибыль — сто процентов, — подытожил Фейхтвангер, — правильно. Считайте, что сами поймали, только на Привозе.

— Что вы говорите, — азартно возразила женщина, — где вы видите чисто? А соль? А газ? А на трамвай! А рано вставать!

— Сдаюсь, — засмеялся Доцент.

Генерал высыпал креветок на край жести, соскреб со стенки стакана оранжевый усик.

— Как вас зовут?

— Ой, какая разница, можно Мила.

— Давайте, Мила, выпьем на «Вы».

— Такие солидные мужчины, — покачала головой Мила, — ну, давайте… А вино хорошее, — одобрила она, утирая губы. — А там, наверное, — она кивнула на санаторный пляж, — пьют не такое.

— Такое, такое, — посмотрел на Генерала Доцент.

— Ну, допивайте, — вздохнула Мила, — мне стакан нужен.

— Ради Бога, берите, — Фейхтвангер вытряхнул капли, — теперь мы так допьем.

— Мила, у меня к тебе просьба, — серьезно сказал Доцент, — ты ведь сейчас туда?

— Ну?

— Так бери с них по тридцать копеек.

— А по сорок не хочешь, — засмеялась Мила, — они у меня ручные.

— Наш человек, — одобрил Фейхтвангер. Мила раскланялась и побрела к пролому.

— Слышь, Генерал, — задумчиво сказал Доцент, — операция намечается.

Генерал расслабленно и важно, покачивая плечами, прошелся по белому шелковому песку. Народу было немного — по одному, по двое, вдалеке жестикулировала небольшая компания. В мокром песке прибоя изредка торчали зарытые бутылки — одна, считал Генерал, сразу три, банка компота, еще одна, еще… Надо бы ближе к пирсу… Есть! Она была косо зарыта по плечи, белая пластиковая головка призывно светилась. Генерал посидел перед ней на песке, неторопливо искупался, вернулся на будто уже привычное место, полежал мечтательно, незаметно озираясь, встал, рванул бутылку, плюхнулся в воду и поплыл на боку, оглядываясь после каждого вдоха. У оконечности пирса, держась за ржавую стойку, методично разводил ногами Доцент.

— Ну, — разжал он посиневшие губы, — замерз как цуцик.

— Держи.

Неторопливо, брассом, Генерал поплыл обратно. На берегу было все спокойно. Медленно и бессмысленно шевелились редкие пляжники. Генерал вдруг задохнулся, как от морозного воздуха. Давно, очень давно он не чувствовал себя таким свободным и чистым.

Из переодевалки вышел чемпион мира по шахматам. Генерал поздоровался. Чемпион застенчиво ответил. Генерал неожиданно подошел к нему вплотную, похлопал по животу и, ликуя, произнес:

— Слышь, Толян, ну и пузень ты себе надумал! — и вприпрыжку, размахивая руками, нырнул в пролом.

Безымянное вино — размокшая этикетка, вероятно, осталась в песке — оказалось жидким и кислым, — алиготе, а то и вовсе ркацители, но пили его весело, «за нашу победу». Генерал рассказывал об опасностях, подстерегавших его, о каком-то пыхатом дядьке, глядящем с подозрением исподлобья, о презрительном взгляде симпатичной дамочки. Фейхтвангер мелко подпрыгивал на месте без трусов, объясняя, что нормальные люди увеличивают градус, но в убавлении его есть нечто такое… Никто, впрочем, не опьянел, да и с чего…

— Вижу цель, — сказал Генерал, и прозрачная бутылка плашмя шлепнулась в посиневшее, слегка вечереющее море.

— Прекратите немедленно! — к ним торопливо приближался, оскальзываясь на гальке бежевыми штиблетами, аккуратный свежестриженный блондин в кремовых брючках и голубой «бобочке» с погончиками. — Как вам только не стыдно, взрослые люди! Здесь граждане отдыхают и ходят дети, а вы вон стекол понабивали! Так вот почему позавчера…

«Он из санатория, это точно, — размышлял Фейхтвангер, — а вот кем он там? Маленький начальник. Зав. столовой? А может, врач? Нет, врачи, как известно, циники, при чем тут дети. Шеф-повар? Но повара тоже циники, только проще и душевней. Скорее всего, представитель какой-нибудь, мало ли, и кроме того, конечно, стукач».

Вычислив Представителя, Фейхтвангер отряхнул руки, вытер их о бедра и сел под стеночкой, наблюдая.

Доцент между тем вдохновенно читал Представителю лекцию о подводных течениях на шельфе, об абразивных свойствах песка, об осенних штормах и весенних накатах, о том, что под бутылкой глубина колеблется на отметке от восьми до двенадцати, — так что, когда года через два прибой выбросит эти осколки, ваши дети сильно обрадуются, потому что стеклышки будут округлые, матовые, сахарные…

— Не сметь изгаляться! — с новой силой завизжал заслушавшийся было Представитель, — всякая шпана будет мне тут мораль читать! Все! Очищаем этот берег от нежелательного элемента… и пидарасов!

Генерал, не совсем понимая, что происходит, неприязненно смотрел на глубокие ухоженные тени вокруг крыльев носа и под нижними веками Представителя, на показательные ушки. Слова «шпана» и «элемент», и упоминание о «пидарасах» пробудили его. Генерал неожиданно зарыдал, вернее, взрыднул. Справившись, он выдохнул и ударил Представителя кулаком в лоб. Тот сел на камни, сидя же попятился, вскочил и побежал, не оглядываясь, в дырку. Доцент провел рукой по бритой голове:

— Пацаны, линять надо потихоньку. Мало ли…

— Я посижу еще, — кротко сказал Фейхтвангер, — только трусы надену.

Генерал с разбегу бросился в море и поплыл по-деревенски, саженками. Доцент поднял велосипед, лежащий под стенкой, аккуратно положил на багажник тапочки, тренировочные штаны и футболку и побрел вдоль воды — тощий, мускулистый, в послевоенных плавках со шнурком сбоку, похожий на изгнанного из рая натурщика.

Фейхтвангер проводил его недолгим взглядом, снял с головы колпак и стал читать газетные заголовки.

Генерал вздохнул, снял газету с одежды, но читать не стал, а встряхнул за плечи рубашку цвета хаки с полевыми погонами генерал-майора. Ловко надел ее и пробормотал, будто извиняясь:

— Вот, племянника хотели нагнать из Политеха, пришлось пойти отмазывать.

— И отмазали?

— А куда они денутся! — повысил голос Генерал, притопывая ногой в коричневом мокасине.

Он поднимался по крутой тропинке, и лампасы его невыносимо горели среди жухлых августовских трав.

Фейхтвангер прислонился к стенке и прикрыл глаза. Некоторое время багровели во мраке лампасы, затем растворились бесследно, шуршал в гальке прибой, лопались пузыри пены, вскрикнула чайка, пролетел клочок тихого разговора и женского смеха, зашевелился запах полыни, не горький, а скорее пыльный.

— Между прочим, — жестко сказал Плющ, — кроме бара существует еще картинная галерея. А?

Карл поднял голову, с трудом удержал фокус на оливковом твердом лице Костика. Лицо выражало брезгливое сочувствие.

«Если уж Плющик встревает с такими замечаниями — дело плохо!»

До завязки Константин Плющ числился в Союзе алкоголиков за номером два. Даже цифирка была вытатуирована на бугорке между большим и указательным пальцами левой руки.

Союз помещался в скверике на Греческой площади возле «Украинских вин» и насчитывал действительных членов десять человек. Алкоголики «в законе» обсуждали текущий момент, международное положение и сложные, изменчивые коллизии в современном искусстве. Если кто-нибудь из членов выбывал, по причине смерти, или психушки, или, реже, отъезда куда-нибудь навсегда, Союз пополнялся лучшими из кандидатов.

Члены Союза пользовались кредитом в окрестных винарках, и, естественно, никогда не стояли в очередях.

Возглавлял Союз Герман Антропов, импозантный мужчина лет сорока пяти с повадками европейского премьер-министра средней руки. Антропов разъезжал по области на «Москвиче», колхозы выбирал передовые и знатные, входя в кабинет председателя, неразборчиво рокотал роскошным баритоном «Педераствуйте!» и легко заключал договора на комплексное исполнение наглядной агитации.

Если возникали неожиданные заминки, и начальственные дядьки молча тупили взоры, Герман доставал из кожаного бумажника справку, из которой следовало, что «Герман Сергеевич Антропов является прямым наследником великого крепостного художника Антропова А.П., что дает ему моральное право и нравственные обязательства хранить и множить гуманные традиции подлинно народного искусства». На справке стояли две печати — художественного Фонда УССР и Отдела пропаганды при обкоме КПСС. Дядьки растроганно и уважительно кивали тяжелыми головами.