Олег Рой - Нелепая привычка жить

Он шагал по тропинке среди зеленеющего леса и думал о всяких пустяках. О фильме «Призрак оперы». О том, что так и не узнал, как называется тот цветок на окне кафе, с резными листьями и волосатыми черенками. О кукушке, которая вдруг ни с того ни с сего начала куковать в один из его прошлых приездов сюда. Начала и прекратила. Он тогда не придал этому никакого значения… Как и поваленному дереву. А ведь бабушка Вера предупреждала. Она была очень мудрой, его старая бабушка Вера. И всегда говорила: что бог ни делает, все к лучшему.

«Это что же получается, бабуля, — спрашивал он про себя, — то, что я сейчас умру, тоже к лучшему? Я, молодой, полный сил мужик, только что впервые в жизни встретивший настоящую любовь, едва-едва успевший понять, как надо жить, через несколько коротких минут покину этот мир? Быть может, я уйду в другой, где будешь ты, мама, дед, тетя Маня, Сашка Семенов… Наверное, если вы все там, то там хорошо. И все-таки я туда не хочу!»

Он вдруг понял, что ему очень хочется жить. Хотя нет, хочется — неподходящее слово. Он всей душой стремился, рвался жить! Все его существо, вплоть до мельчайших клеточек, просило, требовало жизни. Вот этого леса, ароматов цветов и молодой травы, пения птиц, солнца и неба… Вкуса горячего кофе и жаренной по бабушкиному рецепту картошки с солеными огурцами. Музыки, Долькиного смеха, Любушкиного негромкого голоса, нежного прикосновения ее рук, тепла ее тела… Он, оказывается, всегда так любил жить! Только не замечал этого. Некогда было замечать… А умирать он не хочет. Пусть даже там будет в сто раз лучше. Все равно не хочет.

Пока не встретишься с глазу на глаз со Смертью, не вступишь в этот странный диалог, сохраняется иллюзия, что впереди бессчетное множество минут, месяцев, лет. Можно хоть каждый день начинать «новую жизнь», а можно и этого не делать, откладывая все важное и нужное «на потом». Вот будут выходные… Вот закончу школу, и тогда… Вот устроюсь на работу… Вот пойду в отпуск… Но вдруг пробивает твой час, и понимаешь, что этого «потом» не будет уже никогда. Годы прожиты впустую, и виноват в этой своей бездарной, бессмысленно прошедшей жизни только ты сам. Уж кому, как не ему, Виталию, было это знать. Даже после разговора с ней, когда он знал, что ему осталось всего ничего, он, как ни пытался, не смог использовать это время с пользой. Почти все оно ушло на суету…

Наверное, даже те, кто дожил до глубокой старости, болезней и немощи, о которых она говорила ему в последний раз — и те жалеют свою жизнь и не хотят расставаться с ней. Они тоже чего-то не успели, недоделали, недолюбили… Просуществовали десятилетия рядом с чужими для них людьми. Не закончили главное дело своей жизни, или, скорее всего, его даже и не начинали… И в последний миг так же, как он сейчас, отчаянно сопротивляются, не хотят уходить, цепляются за этот мир ослабевшими пальцами, готовы на все, только чтобы сохранить для себя это солнце, эту листву, эти звонкие птичьи голоса…

Впервые самодельное кресло из причудливых корней у стены сторожки было пусто. Но он знал, что это ничего не значит, и не ошибся. Словно почувствовав что-то спиной, обернулся к лесу и увидел, как из-за деревьев на поляну выходит она. Зеленое свободное платье, венок из полевых цветов в длинных спутанных русых волосах. Нежные босые ножки, тонкие руки, хрупкая грация юных движений. Девочка-май.

— Что уставился? — засмеялась она. — Не ожидал? А я ведь говорила тебе, что могу быть всякой. В том числе юной и прелестной. Ну и как я тебе, нравлюсь?

— Нет, — честно сказал Виталий. — Ты мне не нравишься. И все, что связано с тобой, тоже не нравится.

Она расхохоталась еще громче:

— Что же, в неискренности тебя не упрекнешь… Но хватит пустой болтовни. Я пришла услышать твое последнее слово.

— Ты говорила, — напомнил ей Малахов, — что последнее слово всегда за тобой?

— Молодец, не забыл! Ну что же… Помнишь нашу первую встречу?

— В казино?

— Да. Ты тогда подумал, что я не игрок, — и ошибся. Я очень люблю играть. Вот как с тобой. Просто игры у меня другие.

— И чем закончилась наша игра? — торопливо спросил он. — Кто из нас выиграл и кто проиграл?

— Ты это скоро, очень скоро узнаешь, — пообещала она. — Но сначала я хочу узнать твое решение. Думаю, напоминать условия нет нужды? Итак, кто из вас уйдет сегодня со мной? Ты или она?

Ответ у Виталия был давно готов. Не зря он бессонной ночью колесил в машине по городу, не зря сидел в своем кабинете под портретом Рокфеллера, спрятав лицо в ладони, и думал, думал, думал… Да, Лана предала его, обманула гадко и подло. Да, она желала ему смерти, более того, решила его убить, да что там, не просто решила, а практически организовала его убийство. Но он не желал своей бывшей жене зла и тем более смерти. Даже если нужно было заплатить за это собственной жизнью. Как бы это ни было тяжело…

Он уже собирался сказать об этом, когда она вдруг снова спросила:

— Ну? Скажи мне, чего же ты хочешь?

Ответ сорвался с языка сам собой, прежде чем Малахов успел понять, что он говорит.

— Я хочу жить! — выкрикнул он.

Вот они, три самых простых, самых главных слова. Он произнес их, ни на что особо не надеясь. Просто потому, что хотел их услышать. Последний раз. Их сказало его тело, его душа, все его существо — хотя разум приготовился совсем к другому ответу.

Она спокойно кивнула, явно не услышав для себя ничего нового.

— Вот как? И ты тоже… Ну что ж, вы все это говорите. Даже скучно. Хоть бы кто-нибудь придумал что-то другое…

— И что теперь будет? — потерянно спросил он.

— Будет то, что я захочу. Ведь решения здесь все-таки принимаю я, верно?

Она посмотрела на него так, что его вдруг бросило в дрожь — настоящий морозный озноб посреди теплого, почти летнего дня.

— Нет-нет, постой! — спохватился Виталий. — Я не могу так. Я передумал! Пусть лучше я! Я, слышишь?!

Смерть в образе девочки-мая глядела на него с ироничной улыбкой:

— Да успокойся ты! Перестань так психовать. Теперь уже все равно ничего не изменишь. На самом деле я уже давно все решила. Помнишь, я как-то говорила тебе, что иногда мне для этого бывает достаточно одной случайной фразы?

— И что я сказал? — растерянно спросил он. Она покачала головой:

— Это сказал не ты. Это сказала, прощаясь с тобой, некая женщина… Ты ведь знаешь, что все это время я наблюдала за тобой? А вокруг тебя постоянно были разные люди. Потому, волей-неволей, я общалась и с ними. И именно это определило твою судьбу.

Малахов силился вспомнить, что же такое ему говорили последнее время при расставании, но у него ничего не получалось. Что-то такое действительно было, вроде бы важное, но что…

А она тем временем снова глядела с усмешкой. И он понял по ее лицу — пора.

— Последний вопрос, — торопливо произнес Виталий, как будто в этот миг для него не было ничего важнее. — Зачем все это? Зачем ты приходишь к нам, разговариваешь с нами?

Она пожала голыми, не тронутыми загаром плечами:

— Неужели не ясно? Чтобы вы поняли.

— Поняли — что?

— Как надо умирать, глупый! Или наоборот — как надо жить. Он хотел сказать что-то еще, но она не позволила, подняла тонкую обнаженную руку и с неожиданной силой толкнула его в грудь. Малахов пошатнулся и не устоял на ногах, его буквально отбросило на лавку. Перед глазами все завертелось, поплыло, и в этом калейдоскопе, точно кадры в фильме, стали всплывать отдельные лица — бабушка Вера, девочка Надежда, женщина Люба… Вот мелькнул улыбающийся Сашка Семенов, показалась где-то вдали мама Зина — совсем молодая, в своем любимом нарядном синем платье в крупный цветок. Долька в ее «готическом прикиде» махала ему рукой из окна, Наташа, голая, с полотенцем вокруг головы, прижимала к груди ветки цветущей вербы, Джозеф, пыхтя, тащил булыжник «с Красной площади», Лана сидела на пуфике перед трюмо и расчесывала платиновые волосы, а за ее спиной стоял Аркадий и шутливо отдавал честь: «Сэр, есть, сэр!»

Открыв глаза, Виталий понял, что лежит в неудобной позе поперек скамейки у сторожки. Поляна была пуста. Может, он уже умер и перенесся в другой мир? И что — там все в точности так же? Такая же избушка лесника, такое же кресло из корней, так же щебечут птицы и пахнет весенним лесом? Не похоже… Он воспользовался древним как мир способом проверки и ущипнул себя за руку. Больно.

Малахов с трудом поднялся на ноги — голова гудела не хуже, и, пошатываясь, кое-как добрел до машины. Сергей испуганно бросился навстречу:

— Виталий Палыч, что с вами?

— Теперь ничего… Так, что-то нехорошо сделалось. Но уже все в порядке. — Малахов выдавил из себя улыбку, и это ему даже удалось. Он забрался в «Лексус» и попросил: — Поехали в город, что ли…