Андрей Войновский - Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

Сон? Видение? Впрочем, и ежу понятно, что не экскурсия в зоологический музей. Хотя… Однако все равно, что бы это ни было, но, несомненно, польза для меня в увиденном огромная. Во всяком случае, теперь-то уж ты, парень, точно знаешь, как относиться к самому себе. Без розовых очков. И, как выясняется, совсем несущественно то обстоятельство, что уже прожил на этом свете большую половину своей жизни. Уверен, что не каждому выпадает счастье воочию, пусть и во сне, с такими щепетильными подробностями посмотреть на себя со стороны. Вне всяких сомнений, Грибничок, есть в тебе тяга к хорошему, и тебе не чужды благородные порывы, но все же в целом – ты у нас особь малосимпатичная. Местами даже слишком. Только не надо раньше времени посыпать себе голову пеплом. Как известно, нет предела совершенству. Ведь можно совершенствоваться как в одну, так и в другую сторону. Как со знаком плюс, так и со знаком минус. Главное – у нас всегда есть право выбора. Да, банально. Соглашусь. Однако это так.

Я посмотрел на часы. Они показывали без пяти восемь, а за окном был пасмурный и промозглый осенний октябрьский вечер две тысячи пятого от Рождества Христова. Это сколько же я спал? Получается, весь день. Больше двенадцати часов. А говорят, что люди видят сон всего лишь за какие-то считаные секунды до пробуждения. Правда это или нет – не знаю. Думаю, никто не знает. Я только знаю одно – благодаря, естественно, времени, – проспал сегодня днем больше двенадцати часов. Невиданная роскошь. И вот теперь сиди и думай: за что такие подарки судьбы, если у мартеновской печи ты не стоишь и вагоны с углем не разгружаешь? Да и уж если честно говорить, все, на что ты способен, это иногда грамотно пить водку и при этом за той же рюмкой многозначительно рассуждать. Причем, что характерно, рассуждать о чем-нибудь. Не более. «Короче, парень, совершенствуйся».

Встав с дивана, доведенным до автоматизма движением схватился за пульт. Нервным и резким нажатием пальца на кнопку включил телевизор. Кстати, совершенно не понимая – зачем? Привычка, наверное. Лишь бы был какой-то фон. Не так одиноко.

Кажется, по каналу «Россия» крупная фирма (название не запомнил) на васильевском спуске проводила какую-то акцию, скорее всего к чему-то приуроченную. И, судя по всему, это был уже финал широкомасштабного празднества. На фоне Кремля Юлия Савичева, «Чай вдвоем» и «Иванушки-Интернейшнел» не то по очереди, не то хором вдохновенно пели гимн России. Конечно же в третьей, в последней редакции. Надо отдать должное нашим звездам шоу-бизнеса: пели неплохо. Во всяком случае, запись была сделана профессионально, но я, глядя на экран, вдруг неожиданно подумал… о битве под Сталинградом. Во как, дорогой читатель. Ведь если бы тогда сапог немецкого солдата ступил на левый берег Волги, то, уж во всяком случае на территории «советской» Европы, уродливый коммунистический гибрид из возвышенных идей, выстрелов в затылок и колючей проволоки перестал бы существовать. И какие бы ни появлялись периодически, как в булькающем болоте, пузыри, трактуя свою, «истинную» правду об этой войне, все же тогда, в сорок втором, Сталинград наши деды врагу не отдали. О цене потерь и пролитой крови говорить не хочу. У нас и так расплодилось слишком много умников, рассуждающих как на эту тему, так и вообще о чем-нибудь.

Да, я почему-то вспомнил о Сталинграде. А потом я вспомнил и о Курской дуге, но это уже было лето сорок третьего, после чего всем стало ясно, что войну мы выиграли. Оставалось дело за малым – за временем.

Один мой хороший друг недавно рассказал мне о случае, свидетелем которого был его отец. Я сразу же оговорюсь: при всем моем уважении к моему хорошему другу, рассказавшему эту историю, считать это достоверным историческим фактом права не имею, но думаю, что в логической плоскости происходивших тогда событий подобный случай вполне имел право на существование.

В конце сорок третьего в Москве Сталин, приехав в Дом Союзов и терпеливо прослушав несколько предложенных его вниманию вариантов нового гимна Советского Союза, поднялся на сцену и, подойдя вплотную к изрядно побледневшему дирижеру хора, спросил его:

– А вы мне можете, товарищ, сейчас исполнить «Боже, царя храни»? Но чтобы по-настоящему. С сердцем в душе. Понимаешь?

– Так точно. Сможем, товарищ Сталин, – слегка заикаясь, ответил вождю всех народов хормейстер в погонах.

– Ну так и давайте. Я слушать буду.

В зале Дома Союзов, на том самом месте, где через десять лет будет стоять красный гроб с телом самого великого вождя всех народов, тогда, в конце сорок третьего, в сопровождении оркестра возвышенно, торжественно двумя десятками отборных голосов грянул дореволюционный гимн России «Боже, царя храни».

За то время, пока в сопровождении оркестра два десятка отборных голосов исполняли дореволюционный гимн, Сталин, как завороженный глядя в пол, ни разу не пошевелился. Он не шелохнулся. И лишь когда отзвучала последняя нота, генералиссимус несвойственным для него резким движением поднялся с кресла партера и, обведя тяжелым взглядом стоявшее рядом с ним по стойке «смирно» окружение, каким-то глухим, загробным голосом произнес:

– Вот чтобы было так. Ясно? – Сказав это, медленным шагом вышел из зала Дома Союзов. Того самого печально знаменитого Дома Союзов, из парадного подъезда которого немало будет вынесено гробов с телами «сильных мира сего» этой не поддающейся здравому смыслу эпохи. И тысячу раз будет прав гениальный в своей простоте непонятно откуда возникший в глубинах моего подсознания старик в замызганной шапке-ушанке: «…по мне, дамочка, любовь… она всегда такая, какая она есть. Настоящая, значит. А все другое – это не она. Это тогда, как у вас, городских. С нюансами».

Почему я вдруг вспомнил одного из так называемых героев моего сна Карпа Тимофеевича? Наверное потому, что, когда хоронили вождя всех народов, тысячи людей были насмерть раздавлены тысячами других людей, но ведь в тот страшный день невольного палача с его жертвой, уверен, объединяла искренняя, беззаветная любовь к своему тирану. Вот это, наверное, и есть та самая любовь, которая с нюансами. Правда, этот ужас случится только чрез десять лет, а тогда, в конце сорок третьего, пускай и с «нюансами», моя страна уже жила в предвкушении победы. По-прежнему нескончаемым потоком с фронтов шли похоронки родным и близким погибших, и по-прежнему победоносно мы освобождали свои города к очередной знаменательной дате, нисколько не заботясь о людских ресурсах. Тогда этих ресурсов Кремлю, судя по всему, хватало. Я думаю, не только наверху, но и вообще мало кто тогда об этом думал. Главное – победа над ненавистным врагом, и любые средства для достижения этой цели оправданы. Ведь мы не просто выстояли – мы обрели самосознание. Мы чудовищу сломали хребет. Впрочем, не стоило бы замалчивать и тот факт, что это самое чудовище воевало со всем миром всего десятью миллионами. Однако мы его одолели, взвалив на себя, бесспорно, основную тяжесть войны. Мы заслужили уважение, и теперь, после Тегерана, у нас появились союзники даже среди тех, кто никогда не одобрял выбор нашего пути в светлое будущее. И, невзирая на то что безотказная мельница ГУЛАГа исправно перемалывала человеческие кости в надежном тылу, а на передовой штрафные батальоны шли в смертельную атаку под неусыпным бдительным оком заградительных отрядов Смерша, страна жила ощущением невероятного душевного подъема. Наверное, война просто поглотила эти самые «нюансы», не оставив народу, ощущавшему себя тогда единым целым, иной альтернативы для радости, кроме скорейшей победы над злейшим врагом. И вполне возможно, что вышеизложенные факторы предопределили, а затем и подвигли самого вождя всех народов к принятию решения о создании для Великой Державы вместо идеологически устаревшего «Интернационала» нового гимна, по своей значительности, по своей торжественности превосходящего прежний. За два с лишним года побед и без того окрепшая как на фронтах, так и в тылу идеология требовала жирной точки, и пятнадцатого марта сорок четвертого года трое безусловно талантливых людей эту точку и поставили, создав поистине великое произведение. И говорю я об этом без тени сомнения и без всякой иронии: великое произведение, – только речь о другом. Пятнадцатого марта сорок четвертого страна узнала, что у нее теперь есть новый гимн. Действительно, какая же страна без гимна? Если у страны нет гимна – это не страна.

С момента создания нового гимна прошло каких-нибудь тридцать три года. Срок сравнительно небольшой. В масштабах космоса – секунда, миг, мгновение, а по земному времени – всего-то прожитая жизнь Христа: с рождения – до Голгофы. Даже в маленьком, едва заметном лесном ручейке за тридцать три года утекает несметное количество воды, но кому-то по судьбе не хватает этих лет для жизни, а кто-то, прожив вдвое больше, так и не удосуживается понять какой-то очень важный для себя, главный смысл своего существования. И все же мы не космос – мы его песчинка, и тридцать три года – это тридцать три года: и Сталин давно у Кремлевской стены, и Хрущев отшумел, и сладко засыпает во время трансляции съездов одна шестая часть суши под убаюкивающее пережевывание звуков главного орденоносца Советского Союза… Конечно же в стране давно назрела объективная необходимость в значительных серьезных переменах. И безусловно, к лучшему: