Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2012)

— Вы думаете, что мандат Наркомпроса вас защитит? — спросил Горанов.

— У меня нет таких иллюзий, — ответил Комаровский, — но я делаю свое дело, ради которого сюда приехал. Я не политик и не общественный деятель, я архитектор-реставратор и мыслю своими категориями.

— То есть вы считаете, что защита атрибутов царизма — ваша забота?

— Вы меня как будто не слушаете. Я — архитектор-реставратор, меня интересуют не атрибуты царизма, а исторические памятники. Если бы в домике начала восемнадцатого века жил не царь, а какой-нибудь крестьянин, он не стал бы для меня менее ценным. К тому же я не предлагаю сохранять этот домик здесь, я обещаю увезти его в Москву в течение недели. Так что у вас с этим домиком не будет никаких проблем.

— Меня отпустили, — сказал Лосеву Комаровский, — но, уходя, я попросил Горанова, пока домик еще не увезен, организовать его охрану силами ОГПУ. “Смелый вы человек, — произнес главный начальник, — впрочем, я ценю храбрость. Я сейчас же распоряжусь организовать охрану домика. Но только до пятницы. В субботу его уже не должно тут быть”. Я подумал было, не попросить ли у него людей для разборки домика, — улыбаясь, сказал Комаровский, — но решил, что не стоит играть с огнем, можно и обжечься.

Они подошли к Соборной площади, с которой были хорошо видны две большие фрески на фасаде собора с восточной стороны. Лосев по просьбе Комаровского сфотографировал фасад с фресками, затем отдельно алтарные апсиды, а потом они обошли вокруг собора. Комаровский более десяти раз просил запечатлеть то одну, то другую деталь храма.

Несколько любопытных мальчишек, заметивших необычное действо, увязались за Лосевым и, заглядывая в окуляр камеры, надоедали расспросами.

Наконец Комаровский решил, что видов собора с наружной стороны больше не требуется. Он подошел к боковому входу в собор, достал из кармана ключ, открыл дверь и, отогнав мальчишек, тоже норовивших пролезть в храм, впустил Лосева, зашел сам и запер дверь. Избавившись от помех, Лосев вздохнул с облегчением.

Комаровский не сразу стал давать указания, что и как фотографировать, и Лосев был этому рад. Он ни разу не был в этом соборе. Когда он был маленький, отец, убежденный атеист, не водил его сюда никогда. А потом собор закрыли, и попасть туда Лосев просто не мог, да и желания особого у него не было. Но сейчас, глядя вверх и ощущая величественный объем храма, Лосев ощутил что-то похожее на религиозное чувство.

— Здесь раньше хранился крест, собственноручно сделанный Петром Первым, — голос Комаровского гулко зазвучал в пустом соборе, — и другие связанные с ним вещи. Некоторые из них сохранились и теперь находятся в местном музее.

Установив камеру на штатив, Лосев выполнил все указания Комаровского и в деталях запечатлел интерьеры собора.

Выйдя из собора, Комаровский с Лосевым направились к домику Петра, который располагался совсем недалеко от собора, на Набережной. Увидев часового с маузером на поясе, ходившего кругами вокруг домика, Комаровский удовлетворенно хмыкнул:

— Молодец Горанов, не обманул.

Он подошел к часовому и предъявил мандат.

Лосев заметил какие-то надписи на бревнах и подошел ближе, чтобы их рассмотреть. На нижнем бревне с левого края было написано “Ю1”, на следующем “Ю2” и так далее. Завернув за угол, Лосев посмотрел на нижние венцы и увидел “В1”, “В2”, “В3” и прочие метки.

— Я понял, — сказал он Комаровскому, — с двух других сторон должно быть “С1” и “З1”. Буква означает страну света, число — порядковый номер, начиная снизу.

— Да, — сказал Комаровский, — это я вчера нарисовал. Теперь уж точно не ошибусь при сборке. Остается только разобрать домик и вывезти бревна.

— А кто будет разбирать? Если что, я могу помочь.

— Хорошо, — Комаровский пожал Лосеву руку, — буду иметь в виду. Но я думаю, людей найду. Я уже подключил местный отдел культуры, Общество охраны памятников и музей. Они обещали помочь людьми.

Лосев вдруг вспомнил свергнутую скульптуру Петра, которой уже не было видно, и спросил о ней Комаровского.

— Ее вчера увезли в музей, думаю, положат в самый дальний склад до лучших времен.

7

Во вторник утром, когда пришедшие на работу сотрудники еще шуршали бумагами и чинили карандаши, Василий Филиппович вызвал к себе за перегородку Лосева и Кругликова.

— Вам на двоих серьезное задание. — Главный внимательно посмотрел сначала на одного, потом на другого. — Сегодня в семнадцать часов вы едете на пароходе в Коврогоры. Там активизировалась работа по созданию колхоза, идет ликвидация кулаков-мироедов. Как сказал товарищ Сталин на Шестнадцатом съезде, нужно ликвидировать кулачество как класс. Но и головокружения от успехов не должно быть. В общем, нам необходима серьезная статья на эту тему, ну вы, Аркадий Петрович, в этом мастер.

Василий Филиппович, наклонив голову, посмотрел на Кругликова, потом перевел взгляд на Лосева:

— Ну и фотоматериалы нужны соответствующие.

Сделав паузу, главный редактор добавил:

— Вы можете идти домой и собираться. Вот ваши билеты. Едете, кстати, с комфортом, в двухместной каюте. Вот бумага, здесь написано, куда в Коврогорах идти и к кому обратиться.

Василий Филиппович выбрался из-за перегородки, сделал несколько наставлений заму и вышел из редакции, громко хлопнув дверью.

— Ну, я пойду собираться, — сказал без своей обычной улыбки Кругликов, — зайди ко мне домой, адрес знаешь, пойдем на пароход вместе. Если отправление в пять часов, когда надо выходить?

— Получаса хватит в избытке. На всякий случай приду пораньше. Скажем, в четыре двадцать.

— Хорошо, буду ждать.

Кругликов ушел, а Лосев подошел к Ивану Степановичу.

— Если придет Комаровский, сообщите ему, что я буду в четверг утром, — почему-то шепотом произнес он.

Лосев уже взялся за ручку двери, когда та вдруг открылась, и в редакцию с портфелем в руках вошел низенький человек, густо покрытый черными волосами, в которых уже начинала пробиваться седина. Длинные волосы, густая борода, усы и бакенбарды придавали вошедшему черты какого-то старого деда, хотя Лосев знал, что человек это совсем не старый, ему всего лишь сорок с чем-то лет.

Это был известный в городе художник Степан Мишахов. Рабочий стол Лосева в редакции располагался возле окна, выходящего на проспект, и он часто видел, как художник, работающий учителем рисования в третьей школе, неспешно шел из дома на работу.

Жил художник недалеко от редакции, на одной из самых известных улиц города, которая брала начало на городском базаре возле Реки. Настоящая фамилия художника была Мойшахов, его отец, еврей по национальности, был ювелиром и жил в своем собственном доме. После революции Мишахова и его сестру (родители уже умерли к тому времени) уплотнили, оставив им две комнаты в их же доме. Там Мишахов жил и сейчас. А школа, в которой он преподавал рисование, располагалась совсем недалеко от редакции и занимала здание бывшей женской гимназии.

Лосев никогда не видел картин Мишахова и не мог ничего сказать о его творчестве. Но Иван Степанович, который еще до революции бывал на выставках Мишахова, высоко оценивал его талант художника-пейзажиста.

Войдя в редакцию, художник первым делом посмотрел на стеклянную перегородку и, не увидев там Василия Филипповича, облегченно вздохнул. Лосев подумал, что Мишахову повезло, потому что Главный относился к художнику очень плохо.

Все знали, что Мишахов был в группе людей, встречавших хлебом-солью интервентов во время Гражданской войны. Кроме того, художник был корреспондентом белогвардейских газет и писал репортажи о ходе войны с вражеских позиций, как говорил Василий Филиппович. Но и этого мало. Мишахов был автором эскиза знамени белогвардейского батальона, сформированного англичанами из местного населения.

Лосев считал, что нынешний облик художника, этакий образ старичка-чудака, можно легко объяснить страхом Мишахова перед всесильными органами, которые всегда могут заставить его отвечать за прошлое.

Иван Степанович встал из-за стола и протянул Мишахову руку.

— Чем могу служить, Степан Григорьевич? — спросил он.

Мишахов порылся в своем потертом портфеле и достал тетрадь в клеенчатом переплете.

— Вот возьмите, прочитайте, может быть, вам понравится. Я зайду к вам через несколько дней.