Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2012)

Иван Степанович, хорошо разбиравшийся в людях, не ошибался. Лосев, будучи идейным комсомольцем и коммунистом в душе, никогда не был доносчиком. Его отец, старший инженер лесозавода, воспитал в нем такие странные для комсомольца этого времени взгляды, как лояльность к людям, высказывающим мысли, противоречащие линии партии, недопустимость доносов и презрение к доносчикам.

Лосев, поколебавшись, рассказал о странном изменении выражения лица и глаз Кругликова.

— Тут нет ничего удивительного, — сказал Иван Степанович, — он не только видел много смертей, а сам убивал в таком возрасте — это не может не сказаться на психике. Думаю, что ни одна власть, даже во время самой жестокой войны, не должна позволять участвовать в ней детям.

3

На следующее утро Главный зачитал решение крайкома о внеочередной партийной конференции, которая должна принять решение о сносе всех церквей Города. Конференция состоится в четверг, а уже на следующий день краевой съезд рабочих и крестьянских депутатов примет окончательное решение.

— Ты, Саша, должен быть и там и там. Ждем от тебя удачных фотоматериалов, подтверждающих всеобщее народное воодушевление от принятых решений. Ну а сегодня тебе другое задание. Поезжай в лесотехнический институт, поговори с ректором и сделай нужные фотоснимки, показывающие прогресс социалистической науки.

Лосев взял сумку с принадлежностями и поехал в институт, располагавшийся на Набережной в здании бывшего епархиального училища, которое после ухода интервентов заняла контора под названием “Севснаб” и так прочно там обосновалась, что в течение нескольких лет не могла освободить помещения, предназначенные для нового вуза.

Войдя в ворота, он отвернулся, чтобы не смотреть на полуголого Ломоносова, завернутого в странную тряпку. Этот памятник, созданный знаменитым скульптором сто лет назад, всегда раздражал Лосева, и, наверное, не только его, раз уж его перенесли сюда из центра города.

Подойдя к институту, Лосев достал “лейку”, чтобы запечатлеть работы по реконструкции фасада. К нему как раз пристраивали полуротонду, придававшую новый, какой-то необычный облик старому зданию.

Лосев не раз бывал у ректора, поэтому он безошибочно поднялся по лестнице и прошел в нужный кабинет.

— Здравствуйте, Петр Семенович, — сказал Лосев.

— Здравствуй, Александр, — ректор пожал ему руку, — ты видел новый фасад?

— Я уже снял его.

— Отлично. Сфотографируй наши учебные аудитории и кабинеты. Ты ведь помнишь, в каком виде здание было два года назад, когда мы сюда въехали.

— Да, конечно.

— Еще хотелось бы, чтобы ты запечатлел новую столовую, новое общежитие, которое тут близко, — ректор подошел к окну и показал рукой, — и новые дома для преподавателей, тоже рядом, несколько деревянных домов в одном стиле.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал ректор.

Дверь открылась, и вошел пожилой человек в костюме старинного покроя. Костюм когда-то был вполне приличным, но сейчас выглядел очень ветхим.

Но Лосев смотрел не на костюм, а в лицо посетителя. Он несколько раз видел его в трамвае и каждый раз обращал внимание на какую-то странную особенность этого человека, отличающую его от других пассажиров. Хорошие манеры и остатки гордости, похожей на природную гордость аристократа, удивительным образом сочетались в нем с униженностью и некоторой суетливостью подчиненного и даже подавленного существа.

Человек этот ездил в трамвае в таком же поношенном пальто такого же старинного покроя и почти всегда держал в руках металлический бидончик.

Ректор открыл шкафчик, достал из него тот самый бидончик и протянул посетителю:

— Держите, Борис Львович!

— Спасибо огромное, Петр Семенович!

Необычный посетитель ушел.

Лосев хотел спросить, кто это, но не знал, как сформулировать вопрос.

Ректор, заметив замешательство на лице фотокорреспондента, спросил:

— Ты, вижу, не знаешь этого человека?

— Нет, а кто это?

— Это Борис Львович Позен, ученый мирового масштаба.

— А что он тут делает?

— Работает. Он, понимаешь ли, в ссылке. Его было отправили в лагерь под Котласом, но я убедил власти в том, что ученый такого уровня принесет гораздо больше пользы у нас, чем на лесоповале.

Ректор института тоже неплохо знал Лосева и был уверен в его молчаливости.

— А чем известен этот Позен? Какие открытия он совершил?

Ректор сделал паузу.

— Тебе наверняка неизвестна такая фамилия — Зворыкин?

— Первый раз слышу.

— Неудивительно, так как это американский ученый, бывший наш соотечественник и бывший ученик Бориса Львовича. Он очень далеко продвинулся в опытах по передаче изображения на расстоянии, что предвещает настоящую техническую революцию. Так вот, первые результаты в этом направлении получил Борис Львович Позен еще до семнадцатого года.

— А в чем он виноват? За что его сослали?

— Контрреволюционная деятельность, понимаешь ли, — произнес ректор с некоторой иронией, — одолжил деньги бывшему белогвардейскому офицеру. Теперь он живет один в комнате, которую мы для него раздобыли, — продолжил ректор, — но он совершенно не приспособлен к жизни. Днем мы кормим его в столовой, а на ужин моя жена готовит ему суп или что-нибудь еще.

Лосев сфотографировал интерьеры столовой и студентов, поглощающих суп. Потом вышел из института, снял здание общежития, зашел внутрь, заглянул в несколько комнат, где сделал несколько снимков отдыхающих и занимающихся студентов. Наконец он прошел на соседнюю улочку, где сверкали свежеструганой древесиной несколько одинаковых двухэтажных домов в конструктивистском стиле, в очень короткий срок построенных для работников института. Заглянув в один из домов и запечатлев семью одного из преподавателей, Лосев счел свою миссию выполненной и отправился обратно в редакцию.

4

Лосев прошел в отведенную ему ложу, из которой было хорошо видно сцену, достал аппаратуру, установил камеру на треногу и лишь тогда начал осматриваться. Зал был полон. Все смотрели на сцену, где стоял покрытый красным сукном длинный стол, за которым скорее угадывались, чем были видны несколько стульев. Ждали членов президиума, и в первую очередь первого секретаря крайкома.

Тот вышел из-за кулис размашистой походкой уверенного в себе человека, поправил полувоенную гимнастерку, подошел поближе к зрителям, широко улыбнулся и поднял руку в приветственном жесте. Вслед за ним вышли члены президиума, занявшие свои места за длинным столом в глубине сцены.

— Товарищи! — зычным голосом начал свою речь первый секретарь, энергично размахивая рукой.

Речь партийного руководителя почти дословно повторяла его выступление на заседании крайкома, если не считать цитат из доклада Сталина на XVI съезде ВКП(б) и других дополнений идеологического характера, не менявших сути, но в полтора раза удлинивших время доклада.

Выступавшие в прениях были единодушны. Все гневно клеймили религию и попов, все поддерживали решение о сносе церквей и готовы были идти и крушить церкви сами. Ни одного сомневающегося, ни одного колеблющегося не оказалось, как, впрочем, и предполагал Лосев.

В самом конце конференции слово взял старый большевик Мурузов, известный всему городу как ярый противник царской власти. Самое интересное в нем было то, что с каждым годом ненависть к давно уже поверженному царизму не угасала, а разгоралась все сильней и сильней, как будто составляла весь смысл его жизни.

— Я поддерживаю все, что здесь было сказано, но хочу сделать дополнение. Мы говорим о религии и попах, но почему-то умалчиваем о царях и царизме. А это враги не менее серьезные, которых надо нещадно искоренять.

Голос его зазвенел на высокой ноте, которая, видимо, обладала магическим воздействием на людей, потому что зал зашевелился и одобрительно загудел.

— У нас на Набережной, — почти выкрикнул Мурузов, — стоит памятник царю, а рядом с ним — царский дом. Предлагаю разрушить их до основания, причем в первую очередь! А чтобы не затягивать дело, предлагаю в эту же субботу организовать субботник и сломать памятник и дом царя!

Последние слова потонули в овациях.