Питер Акройд - Журнал Виктора Франкенштейна

— Превосходные вещи. Но ключа я найти не могу.

— Ключ у меня. Потому-то вы меня и преследуете.

К нему вернулось самообладание.

— Я говорил вам, что хочу узнать ваши тайны. Полагаю, вы пытаетесь исполнить, осуществить — не знаю, как выразиться — нечто необычное?

Момент он выбрал подходящий. Ликование мое и чувство достигнутой цели были таковы, что я готов был кричать о них во весь голос на улицах.

— Дело мое особого свойства, — сказал я.

— Я знал это.

— Вы не поверите мне.

— В лице вашем читается убежденность. Этого для меня достаточно.

— Не убежденность, но торжество. Здесь говорить мы не можем. — Меня, верно, бросило в пот, ибо одежда моя была совершенно мокра.

Я нанял кеб, и мы поехали на Джермин-стрит. Мы уселись в моем кабинете. Я ждал и не мог дождаться, когда смогу поведать историю своего успеха.

— Дело мое особого свойства. Подобного ему, на мой взгляд, еще не бывало. Полагаю, оно единственно в своем роде.

— Вы говорите серьезно, Франкенштейн?

— Да вы, пожалуй, вздумаете надо мною смеяться?

— Отнюдь нет. Я хочу вас понять.

— О, тогда вам придется начать с самого начала.

Я рассказал ему все о своих опытах. В продолжение долгой речи он не проронил ни слова. Он наблюдал за мною в манере престраннейшей.

— Смею вас уверить, Полидори, то, что я вам рассказал, — чистая правда. Каждая часть этой истории происходила в точности так, как я описал.

Когда я, поведав ему о первом пробуждении существа, замолчал, он склонился вперед и прошептал:

— Так, значит, оно жило? Вы не шутите? — Он приложил руку ко лбу — жест, выражавший крайнее изумление. Глаза его были широко распахнуты.

Я кивнул, а затем тихим голосом добавил:

— Оно живет и ныне.

Полидори в ужасе оглядел комнату.

— Нет. Не здесь. Живет оно близ устья реки. Вдали от мест, где обитают люди.

— Вы видели его снова?

— Погодите, дайте мне довести рассказ до конца.

И я поведал ему о Гарриет Уэстбрук и о том, как брат ее был незаконно осужден якобы за ее убийство. В течение всего повествования я плакал, ибо до того момента я, говоря по чести, как мог старался прогнать эти события из головы. Затем я рассказал ему о похищении и убийстве служанки Марты у реки в Марлоу. Я начал излагать историю последующих визитов существа.

— Угрозы его были столь ужасны… — Я остановился и обнаружил, что весь дрожу.

Подчиняясь безотчетному импульсу, Полидори поднялся из кресел.

— Возможно ли это, Франкенштейн? — Он вновь огляделся вокруг. — Почему об этом не кричали в публичных изданиях? Возможно ли ему жить среди нас? Почему его не изловили?

— Оно стремится жить в уединении и безвестности. Оно не желает, чтобы его, как вы выражаетесь, изловили. Ему известны способы скрываться от людских глаз.

— Выпейте еще вина, — сказал Полидори. Он был напуган не меньше моего, однако налил мне новый стакан, который я тотчас осушил. — Теперь вы чувствуете себя спокойнее?

— Да, я спокоен. А вы?

— Вполне.

— По прошествии некоторого времени существо прекратило свои угрозы и принялось за мольбы. Он хотел освободиться от своей жалкой участи. Думается, он испытывал стыд… раскаяние… ужас. Все эти чувства. Порой мне думалось: если он совершил какое-либо новое гнусное деяние, то теперь оно мучает его сознание. Этого я в точности не знаю. Знаю одно: он пришел ко мне с просьбой о вечном забвении.

— Благодарение Богу.

— И это его желание я могу исполнить.

Я описал ему опыт с обезьяной, не упустив ничего существенного, а затем поделился с ним своим планом по части того, как уничтожить существо.

— Теперь он должен прийти ко мне, — сказал я ему. — Я знаю. Он до странности восприимчив к моим мыслям. Он поймет, что настал момент его спасения. Завтра я увижу его в последний раз.

— Разрешите мне сопровождать вас, Франкенштейн.

— Думаю, он предпочтет, чтобы мы были наедине.

— Однако же на случай неудачи или частичного успеха…

— Неудачи не произойдет.

— Помните ли вы секретное слово для голема? Я не сказал вам вот чего. С ним к голему должен обратиться иудей. Иначе оно не возобладает над ним. — Он помедлил. — Я принадлежу к этой вере.

— Ах, вот оно что! Теперь я вас понимаю. Вы хотите предать его анафеме. Вы произнесете над ним иудейское проклятие. Этого не потребуется.

— По крайней мере, не отказывайте мне в этой возможности.

— Как вам угодно. Но присутствие ваше его растревожит. Это мне известно.

— Тогда я буду ждать сигнала от вас в потайном месте.

— Как же я подам сигнал? Нет. Думаю, существо придет ко мне в сумерках. Сумерки — его пора. Оставьте нас с ним наедине. На это уйдет несколько часов. Возможно, он пожелает исповедоваться передо мной напоследок или же говорить со мной о других предметах. Приходите в полночь.

Спать я не мог. Я был изможден, но лихорадочное возбуждение мое было таково, что покой не шел ко мне. Каждую секунду я вздрагивал — передо мною вновь и вновь возникал образ существа. Лишь к рассвету я впал в дрему, прерванную звуком шагов Полидори — спустившись по лестнице, он отворил дверь на улицу. Я тотчас же поднялся, умылся и приготовился встретить день, который, как я полагал, должен был стать решающим в моей исполненной страха жизни.

Прибывши в Лаймхаус, я немедленно отворил дверь, выходившую на реку.

Я прождал три или четыре часа, всматриваясь в воду. Ближе к вечеру я вышел на крохотный причал и вдохнул запах грязи и смолы, окутывавший берег. Нетерпения я не испытывал — я знал, знал и тогда, когда в спешке покидал Джермин-стрит, что до сумерек он не придет. В воздухе постепенно сгущалась тьма. Легкий бриз покрывал рябью воду, что плавно текла, подымаясь с начинавшимся приливом, и я увидел стаю скворцов, направлявшихся к болотам на той стороне реки. Солнце все ниже окуналось в облака, отчего на горизонте возникало слабое свечение. И тут я увидел его — он двигался по воде. Приблизившись ко мне, он выпрямился, поднявшись из воды, а после вновь нырнул в реку. Я повернулся и пошел в мастерскую. Когда он вырос в дверях, я был совершенно спокоен.

— Я ждал вас, — сказал я. — Я знал, что вы придете.

— Разве мог я не прийти, зная, что спасение близко?

— Вам известно, что опыты мои увенчались успехом? Что стремления мои осуществились? — Он кивнул. — Итак. Чего вы от меня хотите?

— Вы знаете, чего я хочу. Смерти. Забвения. Исчезновения и тьмы.

— Это я могу вам обещать. Подойдите.

Он шагнул туда, куда падал свет масляной лампы. На нем была пара холщовых брюк, какие носят моряки, и коричневый сюртук; он был в рубашке, но без шейного платка, и мне видны были желтые волосы у него на груди. К тому же он был бос. Я заключил, что жизнь его в окрестности устья была полна лишений.

— Желаете ли вы что-либо сказать, прежде чем…

— Только то, что я страдаю за свои преступления. И хочу, чтобы страдания эти прекратились.

— Вы раскаиваетесь?

— Но разве не вам, сэр, следует раскаиваться? Не по своей воле пришел я в этот мир. Я не хотел воскресать подобным образом. Чудовищен ли я? Или же чудовищны вы? Чудовищен ли мир? — Он стоял в мерцающем свете — столь горестного выражения на его лице я прежде никогда не видел — и, казалось, изучал электрические приборы. — Куда мне лечь — сюда? Ведь родился я здесь.

— Не угодно ли вам снять одежду?

— Иначе она может загореться?

— Да, это не исключено. А после расположитесь на столе. Головой в эту сторону.

Он разделся и лег, приняв указанное мною положение. Я закрепил его запястья и лодыжки кожаными ремнями. От него несло илом и грязью.

— Запах болот, — произнес он, словно угадав мои мысли. — Я буду неподвижен. Не трудитесь затягивать ремни слишком туго.

Когда все было подготовлено, я поместил электрические контакты на его виски и на самое основание позвоночника. Я взглянул на него, чтобы дать ему понять: все готово. Он закрыл глаза и вздохнул. Электрический поток, выпущенный мною, сотряс все его тело с огромною силой, а после выгнул его кверху, разорвав один из запястных ремней. Казалось, он вот-вот закричит, однако звук, изданный им, оказался хриплым кашлем. Из его раскрытого рта вышли частицы праха. Затем тело его осело.

К ужасу моему, он открыл глаза. Говорить он не мог, но коснулся меня свободною рукой. Я отпрянул, понимая, что он не уничтожен.

— Не все потеряно, — сказал я ему; я знал, что он способен меня понимать. Он кивнул. — Я увеличу силу потока. Готовы ли вы к этому?

Он закрыл глаза, выражая согласие. Вторая попытка была ужасна. Тело его вновь затряслось и забилось в конвульсиях; левая нога отчасти обгорела, и комнату наполнил запах паленой плоти. Он словно бы впал в забытье; дыхание его было тяжело и затруднено. Но он был все еще жив. Не спрашивая его позволения, я предпринял третью попытку. Плоть его вновь обуглилась, но ни один из признаков жизни не исчез. Более я ничего сделать не мог. Я распустил ремни, которыми он был связан, и, не дожидаясь, пока он подымется, сел на стул, оборотив лицо к выходящему на реку окну. Я был крайне утомлен и понимал, что поражение полное. Уничтожить его мне не удалось — бремя это по-прежнему довлело над моею жизнью. По прошествии небольшого времени он подошел и сел на стул подле меня. До меня доносился запах его обгорелой плоти, но отвращения или брезгливости я не испытывал. Что ни говори, в ответе за это был я сам. Он попытался заговорить. Голос его утратил былую мелодичность и превратился в тихое бормотание.