Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

Алиса отворила мне, вгляделась, прищурившись.

– Входите, Барабанов, – сказала она насморочным голосом.

Крайне раздосадованный я вошел и некоторое время сидел один, озирая кухонные стены. Алиса чихала и сморкалась в ванной.

Вернувшись, она села против меня, и на лице ее был отсвет торжества. Я, как пацан, выложил ей все, а она принялась готовить кофе. Решительно, эту дамочку нельзя было вывести из равновесия.

– Да, Александр Васильевич, – молвила она, – вы переменились и переменились вы странно. В вашем, извините, возрасте добрые люди стареют, а что сделали вы? – Она загнула палец. – Половина седины почернела, оставшаяся часть стала нестерпимо белой. – Второй палец уткнулся в ладонь. – У вас были красивые серо-голубые глаза и взгляд с оттенком безумия. А теперь? Синие! Если же вы думаете, что смотрите на меня смущенно, это – заблуждение. Да-да! И будь на моем месте другая барышня… – Она махнула рукой. – Слава Богу, что вы кинжальчик нашли.

И тут между нами произошел занимательный разговор. «Где Маня?! Где Куус, барышня моя?» «А если я скажу, что она вышла замуж?» «Как?» – орал я. «Ну, не век же ей ходить в барышнях». «Адрес! – снова орал я. – Я убью мерзавца!» «Все-таки вы джентльмен. Я никогда не слышала, чтобы вы угрожали женщине. Но на вашем месте я не грозила бы никому». «Это еще почему?» – спросил я запальчиво.

– Вас нет, – коротко и непонятно ответила Алиса. Когда же я заспорил, она принесла аккуратную папочку и достала свидетельство о моей смерти.

Некоторое время я молчал потрясенный, и Алиса смотрела на меня с затаенным сочувствием. Я сказал, что засвидетельствую обратное, что не оставлю этого так. Но Алиса достала еще кое-какие погребальные бумажонки, и везде, на каждой из них стояла подпись барышни Куус.

Я захохотал. Пошлейшим, дешевейшим смехом задрипанного Мефистофеля. «Боже мой, Боже мой! И вы думали, я поверю, что Манечка сама по доброй воле вот это вот… Ну, теперь я понимаю, почему вы были с ней у меня в квартире. Вы принудили, заставили ее. Вы – интриганка!» Я схватил недопитую чашку и брякнул ею в кафельную стену. Алиса выскочила из-за стола так стремительно, что я, грешным делом, решил, что мы сейчас подеремся. Она, однако, просто схватило губку и, подергивая щекой, стерла с кафеля кофейную кляксу.

«Ненавижу грязь, – сказала она, усаживаясь передо мной. – Ненавижу, ненавижу. И не смейте ничего тут больше пачкать. Лучше меня ударьте, понятно? Да, я жила вместе с Машенькой в вашей квартире. Но поверьте мне, Барабанов, я не заставляла ее. Я познакомила ее с Застругой, и она поняла, что Заструга сотрет вас в порошок». «За что?» «Заструга думает, что вы подстроили все, что произошло. Вы, Александр Васильевич, не понимаете, какие у Олега возможности». «Значит, это, – я показал на свидетельство, – наилучший для меня выход?» «Да, – твердо сказала Алиса, – и я очень рада, что вы так быстро поняли».

Некоторое время я неподвижно сидел, глядя перед собой. «Моя Марусечка, – зазвучало в голове, – А жить так хочется!» Тем временем Алиса поставила на стол другую чашку и налила кофе.

– А как насчет могилки? Может, меня и могилка где-нибудь дожидается?

– Может, и дожидается. – Алисе этот разговор стал надоедать. – Но пока что можете побыть в квартире.

– Очень, очень великодушно! Если учесть, что я теперь величина мнимая… А вот кстати, квартирка-то теперь чья?

Уж я и сказать не могу, с каким презрением взглянула на меня Алиса. Как хотите, на мертвых так не глядят.

– Квартирка, как вы изволили выразиться, завещана вами Машеньке. Стареющий мужчина, юная любовница, предчувствие близкого конца… Оно и естественно и благородно.

У меня вдруг нестерпимо заныли руки-ноги. Я встал, потом снова сел, ничего не помогло.

– Ну а муж? Какого черта вы Манечку еще и женили?

– Защита и опора, в которых нуждалась оставленная вами девушка…

Плюнул я и ушел. По дороге домой купил бутылку коньяку, высадил половину из горлышка и стал безобразно пьян. Я стоял перед зеркалом, грозил своему изображению и повторял: «Так пьют покойники, скотина!» Потом ярость схлынула, и я стал подозрителен. Откуда-то пришла уверенность, что непременно этой же ночью подосланные Застругой наемные убийцы зарежут меня («Именно, непременно зарежут!») Я положил под подушку топорик, написал записку и уснул, не раздеваясь.

Стоит мне выпить, и я просыпаюсь в несусветную рань. Жажда, сдобренная угрызениями совести, нестерпимо томит меня около пяти утра. Верней всего мне и пить-то нельзя.

Я поднялся, и хоть квартира была полна весеннего утреннего света, приложился скулой о косяк на обратном пути из кухни. Проклиная все на свете, я достал из-под подушки топор, подержал лезвие под холодной шумной струей и приложил к ушибу.

Вот тут раздался звонок.

Плохо соображая, что к чему, я отомкнул приведенные вчера в действие запоры, распахнул дверь. Молодая женщина перешагнула порог, поставила у ног своих чемодан и уверенным движением затворила дверь.

– Бог мой! – сказала она, я же спрятал топор за спину и попытался приосаниться. – Где же Иеремия?

– С добрым утром, – выговорил я. Пересохшие губы двигались с трудом, а язык то и дело прилипал к небу. Прошедший день, однако, помнился ясно, и я быстро сообразил, что Иеремия этот непременно связан с Машенькиным злосчастным замужеством. Но вот дама, стоявшая передо мной, она-то здесь была при чем?

А пришелица протянула мне ладонь и представилась. «Мэгги», – сказала она. Тут до меня дошло, что и говорит она с легким акцентом. Голова пошла кругом. Я извлек топор из-за спины и приложил обух ко лбу. Прикосновение металла было приятно. «Барабанов Александр», – представился я.

– Меня предупреждал Иеремия, – сказала пришелица, сбрасывая туфли. – С вами произошло что-то специальное. Да.

Тут она извлекла посудину с апельсиновым соком из чемодана, прошла в кухню, и мы выпили соку. Потом Мэгги улыбнулась мне. Боже мой, сколько у нее было зубов!

– Теперь в душ, – сказала она.

Я налил себе еще соку и громко спросил, кто такой Иеремия? Из-за двери в ванную раздалось ясно и коротко:

– Апостол.

Я снова сделал себе компресс из холодного железа.

– Апостол церкви воскрешения Лазаря. – послышалось сквозь биение струй. Я прижал лицо к косяку и стал кричать что-то про Манечку, про Иеремию, стал требовать объяснений… Шум воды прекратился, дверь, стукнув меня, отворилась. Нагая, покрытая каплями Мэгги стояла в ванне.

– О! – сказала она. – Так слышно гораздо, гораздо лучше. Вот что я скажу вам. Еремия женился на той, квартира это чья. Потом он немножко ждал и женился на мне также. You see?

Я сел на пол и уставился на Мэггины лодыжки.

– О! – сказала она, растирая великолепный торс моим махровым полотенцем. – В том нет греха: «дал тебе дом господина твоего и жен господина твоего на лоно твое»…

Я застонал, поднялся с полу и пошел убирать топор. Манечка! Манечка!

К стыду своему должен сознаться, что жизнерадостная Мэгги добила меня. Я отправился к Алисе. Знал бы, как найти Застругу, пошел бы к нему, и пусть бы магнат показал все, на что способен.

– Честное слово, – сказала Алиса, – я бы и рада вам помочь, но как? И все-таки Олег – голова. Не было насилия, не было душегубства, а вместе с тем…

А чего я ждал?

Потом меня посетила мысль о том, что можно перейти границу и устроиться на подворье у Ваттонена. Ваттонен хочет учиться у целителя? Прекрасно, я разработаю методику, объясню все чудесное, пусть Ваттонен откроет школу. И будет у него Будилов в вечном рабстве! В вечном рабстве будет!

Я вернулся домой, и жизнерадостная Мэгги объявила в дверях:

– Еремия! Еремия!

Значит, этот хренов апостол вот-вот явится. Ну, встретить его я, по крайней мере имею право.

А сверкающая зубами Мэгги вытирала пыль. Что-то пыхтело на плите, а мои выстиранные майки сохли в ванной. Апостол с толком выбрал себе подругу. И тут меня осенило. Я принес бутылку красного вина, и за обедом мы ее выпили.

– О! – сказала Мэгги, когда я решился спросить ее о главном. – Зачем возить жену, когда она уже есть? Вот: зачем возить русскую на Россию? Пусть Мэгги будет на Россия. Тогда Еремия будет везде, будто он упал с луны. Совсем необыкновенный!

Сердце у меня остановилось, дыхание перехватило. Я налил себе в стакан вина, выпил его залпом.

Господи, если Ты устроил неслыханную церковь воскрешения Лазаря, сделай что-нибудь, чтобы я перестал быть мнимой величиной. И пусть немыслимый апостол Иеремия живет здесь со своей многозубой Мэгги. Пусть! Пусть! Но пусть и я хоть краешком глаза увижу барышню Куус. В тот миг я бы согласился даже, чтобы грянула война. Трубят трубы, скрипят ремни, моторы ревут, как бешеные. Армия наступает! Похудевшая, побледневшая, прекрасная, как юная императрица Манечка встречает меня. И я уношу Маню Куус прочь.

Но прежде почему-то нужно было дождаться Иеремию. Думаю, что я ему и морду-то бить не собирался. А вот хотел дождаться и все тут.