Александр Зиновьев - Гомо советикус

Нытик выехал благодаря фиктивному браку, что обошлось ему в копеечку. Прибыв в Вену, Нытик первым делом поинтересовался, где находится «черный рынок»: он привез очень ценную икону, за счет которой собирался безбедно пожить по меньшей мере пять лет. Икона, однако, оказалась поддельной. Узнав об этом, Нытик тоже сказал: «Вот сволочи!» Остатки былых богатств он потратил на «расторжение» брака, т.е. на приобретение липовых документов, которые оказались ненужными. После этого он приобрел психологию разорившегося миллионера – стал нытиком, слюнтяем, слизняком.

Но с другой стороны, к Нытику почему-то проявили повышенный интерес разведывательные службы. Его немедленно переправили сюда. Я поинтересовался у Нытика о причинах такого внимания к нему. «Они вообразили, будто я знаю многое такое, чего я не знаю сам, – сказал он. – Как это понять?» Я сказал, что у него, как и у всякого советского человека, богатое подсознание, особенно если он работал на военном заводе. Сам он о своем подсознании не знает, а «эти кретины», очевидно, выкачивают оттуда ценную информацию. «Смех, – сказал он, – что там можно выкопать? Мелкие жульнические операции? Попойки? Проделки с девками?» Я сказал, что ничего смешного тут нет. «А вдруг они подозревают, что вы – крупная фигура в КГБ?» – «Хотя бы мелкая, – вздохнул он. – Если бы так, я бы тут горы свернул. Тут такая благодать для советских агентов! А этим кретинам все равно, кто я. Им важно лишь, кто они».

По дороге в кафе к нам присоединился Шутник. Сказал, что в этом кафе все в два раза дешевле по той простой причине, что тут все в три раза хуже. Потому практичные немцы считают невыгодным ходить сюда. Только нищие советские эмигранты ухитряются как-то выгадывать за счет потерь.

Шутником я прозвал его после того, как он столкнулся в дверях с Хозяйкой, выходящей из моей комнаты. «Это нехорошо, дорогой товарищ, разрушать здоровую капиталистическую семью, – сказал он. – Вы же советский человек!» – «Моральное разложение Запада есть наш священный долг», – сказал я.

Он оказался здесь раньше меня и на правах старожила предложил мне показать красоты города. Погода была превосходная. Нам от этого было приятно вдвойне, поскольку в Москве стояла отвратная погода. Насмотревшись на памятники архитектуры и роскошные витрины магазинов, мы зашли в очаровательное маленькое кафе. К нам сразу же подошла молоденькая приветливая официантка. Не успели мы поахать по этому поводу, сравнивая это божественное создание с московскими ведьмами-официантками, как она принесла наш заказ.

– Если бы в Союзе была хотя бы десятая доля такого сервиса, как здесь, ни за что не уехал бы. Знаете, что было главным в моем решении эмигрировать? Мечта хотя бы раз посидеть вот именно в таком кафе и быть обслуженным именно на таком уровне. Как ваше впечатление от города?

– Слишком много прошлого. Запад отягощен прошлым. Он уже не может его удержать. Оно уходит. И уносит с собою их будущее.

– Зато у нас прошлого нет. У нас все впереди. И западное прошлое у нас впереди.

– А что вы скажете о людях?

– Свобода и благополучие не делают людей умными. Здесь четыре миллиона иностранных рабочих, а своих безработных уже полтора миллиона. Причем безработные не хотят работать на тех же условиях, что иностранцы. Или совсем не хотят работать. Предпочитают быть паразитами за счет общества. Тут какая-то благотворительная организация решила устроить конкурс, победителю которого предоставлялось рабочее место. Никто не захотел участвовать в этом конкурсе. А молодежь – лучше об этом и не говорить. Расовые проблемы. Терроризм. Наркотики. Преступность... Жаль, если капитализм тут скоро рухнет. Хочу при хорошем капитализме немножко пожить. Походить по кафе. По ночным клубам. Покупаться в теплых морях. Баб всяких попробовать. Вы еще не пробовали негритянок? Я попробовал. Ничего особенного. Это сказки, что они обладают выдающейся сексуальностью. Наши бабы не хуже. Но все-таки любопытно. Хотите, устрою?

– Нет. Я еще Европу не освоил.

В Пансионе живут также эмигранты из других стран социалистического лагеря. Они еще надеются на «третий путь» и «свободные профсоюзы», обвиняют нас в «догматизме» и «великорусском шовинизме». Время от времени они возвращаются в свое социалистическое отечество и печатают там статьи, разоблачающие Запад. Подписываются чином не ниже капитана государственной безопасности. Запад на эти статьи не обращает внимания. Это задевает гордость наших дружественных разведок. И тогда они начинают с остервенением устраивать покушения на своих бывших граждан, главным образом – с помощью зонтиков, тюбиков для зубной пасты, шампуня и других предметов быта. Зонтики одно время произвели здесь сенсацию. И эмигранты из Восточной Европы этим очень гордились. Болгары даже в солнечную погоду ходили с зонтиками. От них все шарахались в стороны. Честно говоря, и мне было не по себе. Я готов умереть в пасти акулы или крокодила, на худой конец – от укуса мухи цеце. Но умереть от укуса банального зонтика – брр!.. Зонтичная сенсация кончилась и забылась, как и все сенсации на Западе. Теперь наши братья по социализму и эмиграции вместо зонтиков смакуют аргумент: «Ну а Польша?» Западные обыватели внешне выражают по сему поводу восторг, поскольку это укрепляет надежду на то, что Советский Союз скоро рухнет сам собой, и они, западные обыватели, сэкономят на этом лишний пфенниг в неделю. А внутренне они уже дрожат от ужаса, поскольку вследствие польской эмиграции они уже теряют по крайней мере по десять марок в неделю. А это – еще только начало.

Вечерами в Пансионе ведутся разговоры о высокой политике. Вот в таком духе.

– Иранские студенты захватили американское, а не советское посольство. Почему?

– Если бы они сунулись в советское посольство, Советская Армия сразу оккупировала бы Иран. А американцы слабаки.

– У них демократия.

– Я и говорю, слабаки.

– В общем, обстановочка! Без пол-литра не разберешься.

– Про пол-литра тут надо забыть. Дорого. И блевать некуда.

– Жалкий Иран терроризирует могучую сверхдержаву. Арабы насилуют Западную Европу. Что происходит?!

– Запад прогнил.

– Не торопитесь хоронить Запад. В нем есть некий скрытый сволочизм, который еще покажет себя.

– Сволочизм тут есть. Но идиотизма больше. Поменьше бы идиотизма и побольше сволочизма – может быть, лучше было бы.

В Москве такие беседы заканчивались идеей: выпить. Здесь даже алкоголики таких идей не выдвигают. Предпочитают пить втихомолку. И мы, оплевав иранскую революцию и арабов и перемыв косточки западным политикам, расползлись по своим каморкам.

Сообщили, что один из сотрудников советского посольства оказался агентом КГБ. В Пансионе весь день не умолкает смех по этому поводу: один! А есть ли в советском посольстве хотя бы один сотрудник не агент КГБ?!

Рядом с Пансионом есть роскошный газетно-журнальный киоск. Чуть подальше – великолепный магазин, где продаются те же газеты и журналы. Еще дальше – еще более роскошный киоск. В промежутках между ними – ящики, из которых вы можете взять газеты, сунув в дырочку положенное число монет. Газеты я раньше покупал в ящиках. Это вдвое дешевле, ибо я пихал в дырочку вдвое меньше монет, чем положено. Шутник пихает в четыре раза меньше. Это свидетельствует о том, что совести у него в два раза меньше, чем у меня. А Циник не пихает ничего, только вид делает – несколько раз прикладывает палец к дырочке. Величину совести его вы можете высчитать сами.

Мой путь лежит мимо этого газетно-журнального искушения. С обложек журналов на меня призывно смотрят цветные женские зады, груди и прочие соблазнительные части тела. Жирные газетные заголовки возвещают о том, что сексуальный маньяк выбросил в окно с десятого этажа двадцатую жертву, что террористы похитили миллионера, что принцесса разводится с очередным супругом... «Ну нет, голубчики, – сказал я с металлом в голосе, – теперь вы меня этим не купите!» И равнодушно прошагал мимо. И тут-то впервые в жизни я обнаружил в себе наличие силы воли. Обнаружил и прослезился от... огорчения. Где же ты раньше была? – прошептал я, обращаясь к своей силе воли. Обнаружься ты лет двадцать назад, не болтался бы я сейчас здесь, в свободном обществе, в поисках терпимого пропитания, а лежал бы на диване, как мои преуспевшие друзья, в пятикомнатной квартире в Рублеве, или гулял бы на цековской даче под Москвой, или загорал бы на цековском южном курорте, или чинно восседал бы в кабинете на Старой площади или на Лубянке. И никакая проблема посмертного существования не волновала бы меня. И не испытал бы я разочарования от западной прессы. И не знал бы я, что Запад давно следовало бы наградить орденом Ленина или Октябрьской Революции за заслуги в сохранении и укреплении советской власти.