Тинатин Мжаванадзе - Лето, бабушка и я

— Ну? И где царапина?

Все вперлись взглядами в указанное место: там было чисто.

— А у нее откуда могут быть такие ногти, чтобы пропороть железо, а?!

— А я знаю, может, она гвоздем сделала!

— Тогда покажи орудие преступления!

— А она, наверное, выбросила!

— А ты найди — сказал же, что видел!

— Да тут в траве фиг чего найдешь, чего это я искать буду!

Все зашумели.

— Ты ври, да не завирайся, а то кирпичом по башке получишь, а мы скажем, что так и было! — наседал кузен.

Мальчишка с позором бежал.

— Еще тебя поблизости увидим — не обрадуешься! — орали наши ему вслед и свистели.

Потом кузены посмотрели на меня. Я стояла с косичками одна выше другой, мокрым носом и переполненным благодарностью сердцем.

— Пошли уже, дурень, — сказала кузина и взяла меня за руку.

— Вот наглый жирдяй, — буркнул кузен и дал мне щелбана в лоб.

Может, завтра они все-таки возьмут меня адъютантом, а?

Бабушке мы о происшествии не рассказывали.

У моих кузенов была еще и своя собственная бабушка — Луба-бебо[4], которая жила совсем в другой деревне. Иногда Луба приезжала в гости, и две бабушки встречали друг друга с таким восторгом, как будто ближе и роднее в целом свете у них никого не было.

— Сватья, моя хорошая, моя золотая, с приездом! — раскрывала объятия моя бабушка.

Луба-бебо не отставала:

— Боже, Боже, что за свекровь у моей дочери, пусть у завистников глаза ослепнут!

Перед сном бабушка комментировала:

— Ну еще бы, у них в Раче такие гром-бабы, не приведи Господь, не свекрови, а кровопийцы! Конечно, где им найти такую, как я!

— Почему кровопийцы? — озадачивалась я. — Тетя смотри, какая нежная, она разве не рачинка?

— Исключения бывают из всех правил, и слава богу, — туманно объясняла бабушка.

Для детального изучения нравов Рачи мы однажды летом по приглашению Лубы-бебо поехали к ней в гости.

— Наша деревня в Раче лучше здешней, — доставали меня заранее кузены. — Тут дожди идут все время, и на речку идти за километр! А там… — И закатывали глаза.

Я запальчиво спорила, что лучше нашей деревни быть не может вообще ничего, так что пусть они уезжают к себе. Но проверить все равно было любопытно.

Бабушка набрала столько сумок, что не могла за один раз взять их все в руки, и, когда поздней ночью автобус оставил нас на освещенной лунным светом дороге, поругала собственное тщеславие:

— Едешь с ребенком, старуха, куда столько груза берешь!

Автобус уехал, смолк шум мотора, и вдруг на нас навалилась тихая ночь в горах. Луна приблизилась всем лицом, заливая стеклянным светом землю, и шелестели деревья, свивая клубок теней под ногами.

Сельская дорога шла в гору и делала крутые повороты. Ночной ветер провожал нас вкрадчивым поглаживанием щек, деревенские собаки недоуменно взлаивали и передавали дальше весть о незнакомых путниках, а мы передвигались медленно: бабушка брала две чугунной тяжести сумки и шла вперед, я садилась на две оставшиеся и дремала, мечтая о теплой постели.

Бабушка ставила под деревом свой груз и возвращалась за мной — теперь мы шли вместе, минуту бабушка отдыхала, потом снова брала свои сумки и уходила вперед, а я, подрагивая, садилась ждать ее в лунном свете, и так мы шли целую вечность. Казалось, эта ночь никогда не кончится, и эта дорога не перестанет бесконечно поворачивать вверх, и я проведу остаток жизни в полусне посреди лунного света.

Но все когда-нибудь заканчивается, и я уже не скажу с уверенностью, когда именно мы пристали к воротам, и Луба-бебо вышла с лампой, и причитала — как можно было ее не предупредить, она бы встретила, и бедный ребенок спит на ходу, и давайте я ужин разогрею, и зачем ты везла столько продуктов, сватья, как тебе не стыдно, мы тут и сами не голодные…

— Смотри, какие у них тут дворы красивые, — одобрительно сказала бабушка утром.

Поросший травой двор был обсажен ореховыми деревьями.

— А дом совсем не такой, как у нас, — поддакнула я.

Дом был наполовину каменный, наполовину деревянный, с ажурными перилами на веранде.

— Хороший домик, — оценила бабушка, — только у нас дерево быстро сгниет от дождей.

Бабушки ушли разбирать сумки, а я отправилась изучать окрестности и наткнулась на цыплят.

— Кр-р-р-р, — сказала наседка и покосилась на меня из-под свисающего гребешка.

Внезапно мою ногу что-то ужалило.

— Ай! — На меня надвигался огромный, как бегемот, отец пушистых крошек, белый петух.

Собака меня уже кусала, но петух?! О ужас! Монстры! В этом чужом месте петухи злые, как собаки! Заорав: «Дидэ-э-э-э!» — я дала деру. Петух издал боевой рык и понесся следом, время от времени взмывая в воздух и вырывая из меня куски мяса.

Обе бабушки с клекотом вылетели на веранду, но мы с петухом успели преодолеть этот участок трассы и неслись с противоположной стороны дома.

— Луба! Луба, сделай что-нибудь! Зачем ты этого людоеда держишь во дворе?! — запричитала моя бабушка.

— Да в жизни он никого не трогал! — встала грудью за своего петуха Луба-бебо.

— Да открой глаза, посмотри, что он с ребенком делает! Стой, стой, чтобы ты сдох у своего хозяина, я его перехвачу!

Пока бабушки бежали спасать меня, мы с петухом сделали очередной круг и продолжали смертельную схватку со стороны веранды.

Эта свистопляска могла бы продолжаться до тех пор, пока петух не обклевал бы меня до костей, но более хладнокровная Луба-бебо, хорошо знакомая с нравами своего питомца, осталась стоять на месте и встретила кортеж с топором в руках.

— Не плачь! Не плачь, маленькая, — утешала меня Луба-бебо, держа злодея за крылья, — мы ему отомстим! Мы ему башку открутим и съедим!!

Петух злобно косил красным глазом и издавал леденящие душу звуки, а я от переживаний начала икать.

— Может, не надо ему башку крутить? — вступилась я за обидчика. — Дети сиротками останутся!

— Он мне давно уже надоел, — неожидано выдала себя Луба. — Хоть пиши на воротах: «Во дворе злой петух!» Какие еще сиротки, у меня вон приличный куриный отец подрос.

— Впервые вижу такого ненормального рачинского мужчину, — удивлялась бабушка, делая примочки на мои раны. — Они же у вас тут добрые! Безобидные! И медли-и-и-и-ительные!

— Овца-то овца, а если разозлится — даст молодца, — выдала пословицу Луба-бебо, ощипывая злодея в дымящейся кастрюле. — Хотя мне этого петуха привезли из Сванетии, так что лютый норов у него был явно не рачинский!

— Зато женщины тутошние — не промах, — невинно подметила бабушка.

Вскоре приехали дядя и тетя с кузенами, и жизнь понеслась галопом. Каждый вечер во дворе под ореховыми деревьями закатывалась пирушка — на дощатом столе раскладывали лобиани[5], лори[6], мчади[7], зелень и обязательно наливали из оплетенной бутыли рубиновое вино «Хванчкару». Приходили соседи, чокались стаканчиками, разламывали лепешки и хрустко закусывали веточками зелени, гудел неспешный разговор, тамада говорил красивые тосты, похожие на рассказанный сон.

Бабушка тоже смаковала по одному стаканчику:

— Это целебный бальзам, а не вино, Луба!

— Только его много пить нельзя, а то кровь загустеет, — предупредила Луба-бебо.

— А мне попробовать, — пристала я к бабушке, и та дала отпить глоток.

— Что-то я и вкуса не поняла, — потянулась я еще.

— Детям нельзя, — хором сказали бабушки.

— Я сколько хочешь его пил, знаешь, как вкусно, — похвастался кузен. Я посмотрела исподлобья: ему можно, а мне — нельзя.

Теперь у меня появилась заветная цель, и я сторожила в засаде удобный момент.

Он приплыл мне в руки очень скоро.

После очередной пирушки все винные остатки слили в большой стакан. Взрослые толпились у ворот, договаривая последние разговоры; забытые тарелки горой высились на столе; вислоухая собака догрызала в траве кость. Я, недолго думая, схватила стакан и залпом выпила весь рубиновый напиток до дна — наконец терпкий шершавый вкус «Хванчкары», отдающий вишней и зеленой ореховой кожурой, раскрылся во всей красе!

— Эй, эй, ты что?! Его нельзя много пить! — прокричал неизвестно откуда появившийся кузен.

Ноги налились тяжестью, а голова разрослась до размеров колокольни. Кузен что-то мне выговаривал, и его лицо шло волнами. Ореховые деревья закрутились зонтиками карусели, и я мягко осела в траву.

— Тут знаете сколько вина было! — возбужденно объяснял взрослым кузен.

— Убей меня, Господи, с ней ничего не будет? — причитала бабушка.

— Фати, это вино я своими руками отжимала, — уверяла Луба-бебо. — Ну, пошатает денек, зато крови прибавится!

Шатало меня даже в постели, точь-в-точь как в Батуми на волнах — весь дом плавно взмывал и опадал, и происходящее доходило до меня как сквозь толщу воды.