Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

По обеим сторонам нашей улицы вереницами вытянулись машины, причем большинство из них целыми часами стояло прямо у дверей дома, и полиция не принимала никаких мер. Впрочем, после некоторого раздумья я решил, что ничего плохого в этом нет, ведь наш «паккард» тоже, наверное, стоял прямо у подъезда. Кэй постоянно забывала позвонить в гараж и попросить взять машину. Мысль о жене заставила меня подумать, предложила ли Кэй Билю что-нибудь выпить; однако тут же успокоил я себя, пожалуй, даже лучше, если, не предложила, — за последнее время он пил слишком много.

В ближайшие десять дней я должен был получить табель успеваемости Джорджа за первый месяц нового учебного года. Я надеялся, что к табелю не будет приложено письмо нового директора школы с замечаниями о плохом поведении и дурных привычках Джорджа. В таких случаях школа всегда обвиняла нас с Кэй в том, что мы не смотрим за Джорджем, а Кэй принималась уверять, будто все свои недостатки Джордж унаследовал только от меня. С другой стороны, если Джордж получал приз (раза два это случалось), Кэй утверждала, что Джордж унаследовал свой ум или свое физическое сложение (в зависимости от того, за что он получил приз) от Мотфордов. И тем не менее, если вы относились к подобным вещам терпимо, они начинали казаться забавными, поскольку на свете нет и никогда не будет ничего совершенного.

В конце концов юность, как бы вы ни старались оставаться молодым, это — беспокойный и тяжелый период жизни, и многое от той поры прилипает к вам, как старое платье, которое вы не можете износить и не решаетесь выбросить. Вот, например, мой цилиндр. Я не надевал его двенадцать лет, и он все еще хранился в кожаном футляре на верхней полке гардероба, рядом с коробкой, где лежали мои офицерские ремни и пилотка. Я не собирался их носить, но не мог и выбросить. Я хранил полотняные брюки-гольф, такие же брюки из коричневого твида, хотя пиджак уже износил, и толстые носки гольф. Не знаю почему, но теперь никто уже не носил такие вещи, однако и выбрасывать их было жаль, они еще хорошо сохранились. Вот так и с молодостью. Совершенно неожиданно вы наталкиваетесь на нее в уголках гардероба, и вами на мгновение овладевает какое-то щемящее чувство… Нет, вы должны выбросить все это и покончить с прошлым.

В конечном счете дом, семья — вот самое важное. Я вспомнил строчку из поэмы Эдгара Гэста, над которой мы с Кэй много смеялись: «Нужно много прожить в доме, чтобы он стал домом».

Входя в вестибюль, я сразу же определил, в каком состоянии наша плита. Почему-то запах гада чувствовался только в вестибюле и нигде больше. Иногда Кэй утверждала, что это моя фантазия и что она не слышит никакого запаха; однажды я даже поспорил с ней на пять долларов, что она почувствует запах, если спустится вниз и встанет рядом со шкафом под лестницей, где Глэдис хранила свои ролики. И я оказался прав.

Похлопав себя по левому карману брюк, я убедился, что ключи со мной. Теперь я уже помнил, как выглядел ключ от передней двери — большой зубец у основания, затем два маленьких. Как я и предполагал, «паккард» все еще стоял у парадной двери, вплотную к тротуару. В гостиной, где должны были сидеть Кэй и Биль, горел свет. Не забыла ли Кэй полить цветы?

Как только я вошел в вестибюль и притворил за собой дверь, я сразу же почувствовал запах газа. Контрольная горелка снова не действовала, и мне предстояло наладить ее, прежде чем подняться наверх. Некоторое время я прислушивался, не окликнет ли меня Кэй, как она иногда делала, заслышав стук входной двери; я бы ответил ей, что в плите снова утечка газа, но она, должно быть, не слышала, как я вошел. Наверху царила тишина. Битси, очевидно, улегся в комнате Глэдис, иначе бы он непременно залаял. Стол в кухне ослепительно блестел белой эмалевой краской; всякий раз, когда я поздно вечером, в халате и домашних туфлях, входил сюда за льдом или согреть воды для кого-нибудь из заболевших домочадцев и включал свет, меня охватывало мрачное чувство полного одиночества. Моя догадка оказалась правильной: вторая контрольная горелка плиты погасла. Я достал из ящика стола ножик, отрегулировал ее и, увеличив подачу газа, в конце концов зажег.

Затем через буфетную я вернулся в вестибюль, обдумывая, что сказать Кэй, если она спросит, где я был; по телефону я предупредил ее, что просто задержусь на обеде, если она ничего не имеет против. Кэй не только не возражала, но, наоборот, была очень ласкова со мной, — вероятно, потому, что уже сожалела о том, что пренебрегла своими обязанностями члена комитета. Возможно, она скоро отправится спать, и мы с Билем сможем поговорить. Мне не хотелось, чтобы Биль подумал, будто я совсем не уделяю ему внимания. Мы поговорим о войне и о том, что намерены делать союзники, черт их побери, и почему они не продвинулись до «Западного вала», когда немцы были заняты в Польше. Билю, быть может, даже известно, что представляет собой русская армия, поскольку он знаком со многими русскими эмигрантами. Как бы то ни было, мне хотелось поговорить с ним, чтобы отвлечься от своих переживаний и сделать за весь этот день хоть одно полезное дело.

Пока я был внизу, дом казался мне погруженным в глубокую тишину, но уже на лестнице до меня через закрытую дверь гостиной донеслись голоса Кэй и Биля. Вначале слова звучали неразборчиво, но, как только я оказался перед дверью, стали доноситься отчетливее. Прежде чем войти, я на мгновение остановился, но не потому, что меня интересовал их разговор, — просто я до сих пор не знал, что в зале можно слышать голоса из гостиной, хотя дверь и закрыта.

— Мы тогда оба словно с ума сошли, — говорила Кэй.

— Не надо усложнять, — отозвался Биль.

И тут я услышал ответ Кэй. Он прозвучал так, будто она разговаривала со мной, а не с Билем.

— Не будем больше разговаривать об этом. Мы не можем вернуться к прошлому.

— А мне показалось, что… — снова долетел до меня голос Биля.

Вот в это мгновение у меня и появилась мысль, которой я тут же устыдился. Должно быть, она возникла у меня как результат событий сегодняшнего дня, ибо я поймал себя на том, что размышляю, нет ли и в самом деле между Билем и Кэй чего-нибудь такого, о чем обычно сплетничают люди. Признаюсь, эта мысль мелькнула в моем сознании подобно молнии, и уже в следующее мгновение я решил, что не имею никаких оснований подозревать что-нибудь нехорошее. Биль Кинг был моим лучшим другом, и к тому же джентльменом, а Кэй была моей женой. Как я уже сказал, мне стало стыдно за самого себя. Открывая дверь, я даже почувствовал желание извиниться перед ними и сказал себе, что никогда, никогда не должен думать ничего подобного.

— Алло, — проговорил я.

Гостиную освещала настольная лампа около кушетки и бра над камином. Биль и Кэй стояли. Очевидно, есть нечто заразительное в страхе, который испытывают люди, напуганные внезапным шумом. Во всяком случае, в поведении Биля и Кэй было нечто такое, что заставило испугаться и меня. Губы Биля были полуоткрыты, а Кэй прижимала руку к горлу. Она попыталась засмеяться, но поперхнулась.

— О Гарри! — воскликнула она. — А я и не слышала, как ты вошел.

У меня мелькнула мысль, что они вообще не ожидали моего прихода, хотя и не понимал почему — ведь я же ясно сказал Кэй, что вернусь рано.

— Алло! — воскликнул Биль, и его голос прозвучал не совсем естественно. — Вот, значит, и ты.

— Да, вот, значит, и я. — Но Биль, видимо, не видел ничего смешного в таком обмене приветствиями. Лицо у него было багровым, голос хриплым. Должно быть, он много кричал на матче.

— Да, да, конечно, — продолжал он. — Где же еще ты можешь быть!

Его слова показались мне грубоватыми и не совсем уместными, но он, как видно, устал. Я перевел взгляд на Кэй, пытаясь отгадать, по-прежнему ли она сердится на меня за эту историю с чаем, но при первых же ее словах понял, что о чае она уже давно забыла.

— Гарри, — спросила она раздраженно, — где ты пропадал?

Я знал, что она спросит меня об этом, и даже приготовился сказать им обоим — так, между прочим, — что Мэрвин Майлс пригласила меня пообедать, но теперь, услыхав вопрос Кэй, понял, что никогда ничего не скажу, потому что все уже прошло и все принадлежит только мне одному, и никому больше. Воспоминание о Мэрвин Майлс было моей единственной безраздельной собственностью.

— Видишь ли, я встретил кое-кого, и мы пообедали. Я считал, что раз у тебя болит голова… я надеялся, что ты не будешь возражать.

— Конечно нет. Я совсем не возражаю.

Судя по тону Кэй, я понял, что в действительности она недовольна, но по каким-то причинам не хочет об этом говорить. Я подождал, не заговорит ли кто-нибудь из них снова, но оба они молчали, и тут я вспомнил о плите.

— Вы не почувствовали запах газа, когда вернулись домой?

— Газа? — хрипло переспросил Биль. — Какого газа?

— Ты хочешь сказать, что вы не слышали запаха в вестибюле? Кэй, это все контрольная горелка. Она опять погасла, но я отрегулировал ее.