Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

Военные действия, по-видимому, приостановились. Французы по-прежнему отсиживались за линией Мажино, словно и не помышляли о наступлении, но, несомненно, вынашивали какие-то планы — недаром во главе французской армии стоял такой крупный полководец, как Гамелен, Французы — лучшие солдаты в мире. Я вспомнил об одиноком пуалю[44], марширующем под Триумфальной аркой, где над могилой Неизвестного солдата горит неугасимый огонь. Уж если французы начнут двигаться, остановить их будет невозможно. К весне они подготовятся и начнут наступать, а сейчас бессмысленно крутить ручки радиоприемника. Я должен был взяться за перо и сосредоточиться.

«Окончив Гарвардский университет, я устроился в фирме „Смит и Уилдинг“ и продавал для нее акции и другие ценные бумаги вплоть до 1917 года. Во время войны был вторым лейтенантом пехоты и служил в американском экспедиционном корпусе во Франции. Это был один из самых интересных периодов моей жизни».

Я остановился и принялся размышлять, надо ли упоминать о том, что я награжден орденом, но решил умолчать, так как нет ничего более отвратительного, чем хвастовство,

«После демобилизации в течение года работал в рекламной фирме Д. Т. Балларда в Нью-Йорке. Семейные дела вынудили меня вернуться домой, где фирма „Смит и Уилдинг“ вновь любезно предложила мне место. В 1933 году я организовал собственную фирму консультаций по капиталовложениям — „Мэксуэлл и Пулэм“, — деятельность которой в общем и целом следует признать довольно успешной. За годы работы в собственной фирме мне удалось установить обширные связи с интересными людьми.

15 июня 1921 года я женился на Корнелии Мотфорд и никогда не сожалел об этом, так как наш брак оказался счастливым. Сейчас, когда у нас уже большие дети, трудно даже представить себе, что наша долголетняя семейная жизнь сложилась столь удачно».

Я не мог не признаться самому себе, что изложил все это довольно искусно и мило, и решил, что Кэй понравится, когда я прочту ей написанное.

«Моя жизнь в свободное от службы время ничем, очевидно, не отличается от жизни моих школьных товарищей, то есть посвящена семье, друзьям и повседневной общественной деятельности. Мы с миссис Пулэм имели счастье трижды побывать за границей — в Англии, во Франции и в Риме, где меня очень заинтересовали остатки фундаментов и проходов на Палатинском холме; добавлю, что мы с миссис Пулэм так и не смогли решить этой загадки.

По своим религиозным убеждениям я принадлежу к епископальной церкви; в политике — республиканец. Для отдыха играю летом в теннис, а зимой в сквош; в течение трех последних лет неизменно занимал второе место в местных турнирах».

На этом я хотел поставить точку, но потом подумал, что надо бы написать немного побольше. Слишком короткая биография даст повод подумать обо мне, как о человеке угрюмом и замкнутом, а мне бы этого не хотелось.

«Подобно моим школьным товарищам, я рассматриваю годы, проведенные в школе и в университете, как самый счастливый период моей жизни. Из общественных обязанностей мне больше всего нравится моя деятельность в качестве члена совета бывших воспитанников школы святого Суизина. Будучи таким образом тесно связанным с теперешней молодежью, я не разделяю разочарованности и пессимизма, испытываемых моими школьными друзьями и порожденных „Новым курсом“. Он представляется мне скоропреходящей фазой, и я верю, что как в деловой сфере, так и вообще в жизни страны положение в недалеком будущем улучшится. Я не считаю, что мистер Рузвельт или Германия смогут долго продержаться, и уверенно смотрю вперед, предвидя время, когда в Белом доме окажется здравомыслящий республиканец. Зимой мы живем в городе, а летом в Норт-Харборе, в штате Мэн. Двери нашего дома всегда открыты для любого из моих школьных друзей».

Джон Филиппе Марквэнд (1893–1960) — популярный американский прозаик — один из тех писателей, которые продолжают реалистические традиции американской литературы и противостоят сегодня упадочному искусству Запада.

Джон Марквэнд родился в Бостоне, столице штата Массачусетс, в состоятельной буржуазной семье — одном из тех семейств, которые считали себя оплотом Америки. Двое его предков были губернаторами штата Массачусетс. Он окончил высшее привилегированное учебное заведение США — Гарвардский университет, из стен которого вышло немало послов, министров и президентов страны. Университет закрепил в нем все предрассудки бостонского буржуа, привитые в семье и школе.

С Бостоном связаны как самые прогрессивные, так и самые косные, консервативные традиции американского общества.

Прежде всего, Бостон считается колыбелью американской революции, то есть войны за независимость 1776–1784 годов; здесь впервые раздались призывы к свержению колониального гнета Англии, здесь разыгрались первые бои против английских войск.

В 40–50-х годах XIX столетия Бостон и Филадельфия стали центрами идеологической борьбы против рабства (аболиционизма). Исторически сложившееся объединение четырех штатов на восточном побережье Америки (Нью-Гемпшир, Массачусетс, Род Айленд и Коннектикут), получившее название Новой Англии, безоговорочно признавало ведущую роль Бостона во всех сферах политической и культурной жизни страны.

Бостон считается колыбелью американской культуры. В городках, прилегающих к Бостону (Конкорде и Кэмбридже), жили писатели-романтики Готорн и Лонгфелло, философы и публицисты Эмерсон и Торо. Этими деятелями американской культуры и литературы Америка действительно могла гордиться. Их произведения были направлены против основных «добродетелей» капиталистической Америки — против стяжательства, эгоизма и своекорыстия, самодовольного делячества и духовной бедности американского общества, а также против рабства негров.

Но буржуазия Новой Англии на деле была далека от идеалов Эмерсона, Торо и писателей-романтиков. Еще в колониальный период, то есть до войны за независимость, в городах и поселках Новой Англии власть захватили хмурые «твердокаменные пуритане» (как их назвал Готорн), потомки «отцов-пилигримов», первых поселенцев Америки. Здесь светская власть тесно срослась с церковной властью. Для усиления своего влияния теократическая верхушка разжигала религиозный фанатизм и нетерпимость, подавляя малейшие признаки религиозного свободомыслия.

Если Эмерсон, Торо и писатели-романтики были «блудными детьми» американской буржуазии, то ее послушными детьми были представители так называемой «бостонской школы», которая возникла в литературе в 50-х годах XIX века и во главе которой стал Оливер Уэнделл Холмс. Писатели этой школы не без гордости носили кличку «браминов», которая была дана им за их кастовость, высокомерие, презрение к народу, отрыв от жизни.

«Брамины» стремились изгнать из литературы все социальные проблемы, убрать все социальные конфликты. Они затрагивали исключительно этические и узкопсихологические темы. Героями их стихов и романов выступали, так сказать, безупречные леди и джентльмены.

В бостонских гостиных царили чопорность, условности, строжайше соблюдались правила «хорошего тона». Здесь нельзя было услышать о грязных сторонах жизни буржуазного общества, определенные темы были под запретом.

Охранительница этих условностей, бостонская школа удерживала ключевые позиции в издательском мире и немедля пресекала всякие попытки смелого, правдивого изображения жизни.

После гражданской войны (4861–1865), в 70-х годах, знамя «браминов» подхватили их духовные сыны, представители литературного течения, получившего название «изысканная традиция». Защитники этой традиции (Олдрич, Стэдман и др.) ревностно подавляли попытки смелого изображения американской жизни. Свою враждебность реализму они прикрывали лицемерными разглагольствованиями о «чистом» искусстве, которое не должно касаться «вульгарной» реальности, но «парить в сфере мечты и воображения».

Не избегли пагубного влияния этой традиции и молодые Генри Джеймс (1843–1916) и Хоуэлле (1837–1920) в 60-х и 70-х годах. Они затрагивали в своих романах исключительно этические, моральные проблемы и были объявлены основоположниками реализма в США. Но это был весьма условный реализм, названный прогрессивной критикой «викторианским реализмом».

Однако уже в конце 80-х годов эти писатели сумели в значительной мере освободиться от ига «изысканной традиции». В статье «Искусство писателя» (1888) Генри Джеймс восстал против защитников этой литературы, требовавших изображения только приятных сторон жизни. «Эти люди самоуверенно скажут вам, что художественный вкус не имеет ничего общего с неприятным и безобразным. Они будут болтать пошлый вздор о сфере искусства, о границах искусства… Но сфера искусства — это вся жизнь со всеми ее темными и светлыми сторонами». Джеймс обвиняет бостонских писателей в моральной трусости, в том, что они создают пропасть между литературой и жизнью. Для их романов, пишет Джеймс, «…характерен традиционный разрыв между тем, что они видят в жизни, и тем, о чем они говорят в романах; между тем, что они ощущают как жизненный факт, и тем, что они позволяют показать в литературе».