Елена Кузнецова - Аяуаска, волшебная Лиана Джунглей: джатака о золотом кувшине в реке

— Как раз то, что Вам надо. Тут живет дон Луис. Он шаман.

Я вышла из такси и, повернув к дому шамана Луиса, сделала очередной шаг навстречу неизведанному.

Однако встречу с неизведанным так вот сразу не состоялась, и пришлось ее на время отложить по той простой причине, что дона Луиса дома не оказалось. Дома были только его взрослые дети и внуки. Цель моего визита никого не удивила, они, скорее, приняли ее как нечто должное.

В других условиях мне бы, наверное, предложили сесть, но стульев у них не было, а был только гамак: в него меня и посадили. У гамака есть такая интересная особенность, что как только в него присядешь, так непременно хочется дальше и прилечь.

Пока я боролась с этим искушением, на террасу зашла настоящая индейская женщина, очень пожилая и сухонькая, хрупкая и легкая, как ребенок. Волосы черные, никакой седины, несмотря на ее преклонный возраст — в Канаде его бы эвфемистически назвали третьим — коротко и ровно подстриженная густая челка. Но самым удивительным в ее внешности были глаза — они были цвета голубого неба, выбеленного тропической жарой.

Одета она была в классическую для советских школьных времен юбку и блузку. Юбка была узкая и прямая, расшитая традиционным черным узором по белому полю, где белое поле преобладало над черными зигзагами и закруглениями узоров — и ее строгую двутонность оживляли вкрапления вышивки из красных и зеленых нитей. Черная блузка была аскетично застегнута впереди на все пуговицы, вплоть до самого подбородка, а воротник и манжеты украшали пронзительные желтые оборки.

Примерно также были одеты и все другие женщины этого племени, которых непременно встретишь на улицах и в магазинчиках Пукальпы, где они продавали свои вышивки и разные этнографические поделки. Их одежда напоминала некую утвержденную традицией униформу, где варьироваться могли только детали, сам же шаблон никаким модификациям не подлежал.

К счастью, эта традиция предусматривала для блузок не только трагически-напряженный черный цвет. В ходу также были также хлопковые и шелковые блузки и из других цветов, хотя из однотонного материала. Цвета у них были сказочные. Например, бодряще-желтый — представьте себе цвет майского одуванчика. Или успокаивающий бутылочно-зеленый — как те стеклянные бутылки, когда лимонад в них продавался за 12 копеек. Или интенсивно-малиновый, как у тропического неба, когда солнце вечером удаляется на заслуженный отдых.

Дополнительную живость в оформление блузок вносили оборки неожиданных и совершенно некомплиментарных цветов. С непривычки от таких сочетаний глаза непроизвольно моргали, но перестройка сознания происходила на удивление быстро. Стоило только принять мысль, что просто являешься свидетелем другой эстетики, так все тут же становилось на свои места.

Появившаяся на террасе старушка мгновенно располагала к себе и вызывала доверие — полное и безоговорочное. Она была какая-то мягкая и плавная и отстраненная от окружающего мира, словно много лет тому назад попала в состоянии непрекращающейся эйфории, прочно в нем укрепилась и видела весь мир, в том числе и заезжих посетителей типа меня, сквозь призму этого состояния.

А может быть, просто она была уже старенькая, принимала мир таким, каким он был, и ее в этом мире уже устраивало абсолютно все. Ее как раз легче было представить не в современном мире, а в мире настоящих девственных джунглей — в отличие от взрослых правнуков и праправнуков, а может быть, даже и прапраправнуков, которые тоже находились на террасе.

Она легко провела рукой по моей голове и плечам, словно что-то стряхивая с меня, а может быть, наоборот, что-то выясняя для себя, а потом говорит:

— Церемония? Да… можно… но только дон Луис сейчас в Пукальпе. Он поехал в аэропорт, девушку из Японии встречает… она к нему прилетела, чтобы аяуаску принимать… — и вдруг совершенно неожиданно говорит:

— А поехали сейчас вместе в Пукальпу! Мы его там найдем и договоримся насчет тебя.

Вот это да… вот это у нее совсем юношеский задор!

Но сразу возвращаться в Пукальпу мне не хотелось, и его поисками в аэропорту я тоже не соблазнилась — а вместо этого решила пройтись по поселению и посмотреть на жизнь общины. Я распрощалась с многочисленной семьей шамана Луиса, и пошла в глубь поселка.

Однако смотреть особо оказалось не на что. Я шла по дороге, и красноватая пыль долго висела в воздухе после каждой проехавшей машины. Многие дома были ограждены заборами, а те, что не были и поддавались осмотру, являли собой типичное поселение сельвы — длинное прямоугольное деревянное здание, стоящее на деревянных столбах: чтобы войти в дом, поднимаешься по деревянным ступенькам. Иногда попадался богатый дом, тогда его наружные стены были красиво расписаны черно-белый узором с разноцветными вкраплениями, как и на вышивках Шипибо. Но таких домов было или немного, или же они просто прятались за высокими заборами.

Солнце палило нещадно; причем обратите внимание, это было не то солнце, когда хочется сказать: ах… я прямо вся пахну солнцем и счастьем! Вместо этого очень хотелось пить, а еще больше хотелось забраться в тенистое и прохладное место и лежать там… лежать… и не думать вообще ни о чем… просто лежать себе, но при этом твердо знать, что когда-нибудь непременно наступит вечер, несущий с собой восхитительную… сказочную… неземную прохладу.

Я шла и размышляла: можно к шаману обратиться, а можно и к курандеро. Дело ведь не в титулах, а в самом аяуасковом напитке. Это же алкалоиды гармала аяуаски — Banesteriopsis Caapi — и ДМТ чакруны — Psychotria viridis — действуют на головной мозг, вот нужные биохимические реакции и происходят — медицина про это доходчиво в своих статьях объясняет.

К этому времени я уже знала, что в аяуаске есть ингибиторы MAO, моноамин оксидазы, но поскольку их содержание в ней низкое, то аяуаска сама по себе триггером видений быть не может. Для этого требуется присутствия в напитке других растений. К ней добавляют, например, чакруну, в которой есть ДМТ, диметилтриптамин. Но без ингибиторов моноамин оксидазы, содержащейся в аяуаске, ДМТ чакруны тоже не придет в действие. Поэтому индейцы и говорят, что одно растение дает силу, а другое — видения. Так я поняла из прочитанных статей. А если все дело в алкалоидах, то какая разница, кто со мной рядом будет сидеть в качестве руководителя церемонии? Алкалоиды — они и в сельве алкалоиды.

Рассуждала я в таком ключе, скорее всего потому, что начиталась медицинских статей сверх меры. Правда, некоторая ригидность моих рассуждений была очевидна и мне самой: места ни духам растений, ни магическому миру джунглей в в моих рассуждениях не находилось — а ведь именно к ним, а не к алкалоидам обращались традиции племени Шипибо во время своих церемоний.

Вскоре показался другой большой дом, он был разукрашен традиционным черно-белым орнаментом Шипибо в том же духе, что и первый дом, где я повстречалась с удобным гамаком и неземной старушкой. Калитка во двор была широко открыта, и я сначала осторожно заглянула на предмет лающих или кусающих собак, а потом сделала несколько шагов внутрь и остановилась.

Передо мной немного в отдалении стояло два здания — большой дом и немаленькая веранда — оба деревянные с крышей из травы. Дом был закрыт на большой висячий замок, отчего было понятно, что хозяев дома не было. Воскресенье… А из-за веранды навстречу мне выбежали дети, за ними показалась и девушка постарше.

Мы поздоровались, и я сказала, что интересуюсь аяуаской. Девушка оказалось женой сына владельцев дома — сориентировались, да? — и тут же пригласила к себе в гости, в свой дом.

— Пойдемте, он совсем близко, — сказала она.

Я согласно кивнула, мы вышли за калитку, и дорога повела меня дальше.

Мы шли сквозь обширные посадки с бананами — желтеющие и надорванные по краям листья, твердые, компактные и еще зеленые банановые гроздья.

По дороге выяснилось, что девушке было 22 года. И что оказалась она не совсем девушкой. К 22 годам у нее был муж, а в придачу к мужу — пятеро их совместных детей. Старшему сыну шел девятый год. Математика тут нехитрая. От 22 отнимаем восемь, а потом еще один… ну надо же… и при этом совершенно юное на вид создание… и уже с пятью детьми. Такие вот обычаи в сельве у индейских племен и по сей день.

Минут через семь мы уже подошли к ее дому. Он, в отличие от богатого и длинного дома свекрови, оказался миниатюрным и состоял всего из одной комнаты. Хоть комната была всего одна, обитателей в ней было аж семеро — и там все они и ели, и спали, и работали; родители занимались по ночам любовью, а дети по вечерам готовили домашние задания и играли в свои немудреные детские игры.

Комната была обустроена столом и несколькими матрасами, лежащими на полу; около стола стоял одинокий стул. На столе лежали школьные тетради, кучки бисера разных цветов, схемы узоров для браслетов и сами браслеты на разных стадиях завершенности.