Николай Гайдук - Волхитка

Кроме того, редактор прислал письмо на днях: очаровательная Муза постаралась зимою 19** года, когда морозы грянули за пятьдесят, и паровое отопление в редакции окочурилось: однажды утром, недолго думая, уборщица Муза Максимовна взялась толкать в редакционную печурку всё, что подвёрнется под руку…

И очень удивительные вещи наблюдались над посёлком в то памятное утро. Сначала бригантина плавала в морозных облаках, швартуясь к вершинам заснеженных гор. Потом кто-то белую шляпу катал в облаках на тройке лихих рысаков. Серебряный топорик над тайгой сверкал, как незакатный месяц. Ключ-трава горела в морозном воздухе и творила чудеса в округе: пудовые секретные замки сами собой открывались на магазинах, складах и амбарах; раскалывались цепи на собаках; а в погребе у самого печального в поселке бедняка зазвенел заветный чей-то клад монетами царской чеканки…

Народ в поселке ошалел от такого дива! Страх овладел народом, паника и алчность. И тут, наверно, быть бы большой беде. Но в горах у нас стоит обсерватория с могучими «пушками» – телескопами для наблюдения за звёздными мирами. Сперва у них чуть «крыша не поехала», когда они увидели разные картины в небесах над поселком: марсиане, дескать, нагрянули на Землю на своих летающих тарелках. А потом, когда прочухались немножечко и телескопы-то свои протёрли, крупным планом стало видно, откуда эти напасти берутся.

Телескопщики тогда звонят в редакцию:

– Вы чем там печку топите, борзописцы хреновы?!

– А что, в чём дело? Дров-то нет!

– Да вы посмотрите на улицу! Что там творится?! Закат солнца вручную пошёл, а ведь утро ещё!

Редактор кинулся к печи и отобрал у Музы волшебную растопку.

Так-то она баба ничего, эта Муза, но порой бывает, как чертовка: загубит рукопись и хоть бы хны, ходит, улыбается. Но самое-то интересное – никогда и ничего подобного не наблюдалось в округе, сколько бы Муза печку ни топила разными твореньями. А здесь… волшебство, не волшебство, а только редактор зело рассердился тогда и пригрозил уволить безалаберную Музу, и уволил бы, честное слово, без выходного пособия. Но скажи-ка, друг мой, руку положа на сердце: разве редакция может без такой прекрасной Музы обойтись? Да её где угодно на службу возьмут, потому как талант – не рублёвка, на дороге не валяется. И если откровенно говорить, она ведь больше помогает, чем вредит; что негоже, враз определяет – в корзину, в печь; или возьмет свой «вдохновеник», пыль смахнет с макулатуры, гребешком своим причешет рукопись – глядишь, так и уже пропечатать не зазорно. Не-е, я про Музу эту плохо не скажу, как, между прочим, и про любую другую женщину, – язык не повернётся. А что касаемо до сказки нашей – здесь только руками можно развести: и на старуху бывает поруха, мой друг. Увлеклась маленько Муза. Что ж, простим ей этот грех, тем более что сказка не куда-нибудь, а в трубу улетела – к звёздам. И то неплохо, ибо всякий мастер до звезды мечтает дотянуться: per aspera ad astra – через тернии к звёздам!

Всё это, повторяю, мне сообщил редактор в своём стародавнем письме. Погоревал я тогда, побегал да попрыгал, возмущаясь, да на ту же задницу и сел: что делать! нужно тиснуть хотя бы то, что осталось. Взял да и тиснул – дело-то нехитрое. А тут опять письмо от Серафимыча, ну то бишь, от редактора.

Ей-богу, я не мог предположить такого завихрения в сюжете!

Оказывается, в горах, в обсерватории, телескопами следящей за жизнью звёздных миров, есть какой-то «телескопщик в розовых очках»; он позвонил однажды ночью Цыбинову и вот так вот именно представился:

– Вас беспокоит телескопщик в розовых очках. Все меня так зовут, и вы зовите.

– А в чём, собственно, дело?

– А дело в шляпе!

Цыбинов спросонья разъярился:

– Да за такие шутки, телескопщик, и по очкам по розовым можно схлопотать!

– Это не шутка, Андрей Серафимыч. Дело действительно в шляпе. Белая шляпа, помните? Её катал моряк и она улетела в иные миры. Я сегодня видел эту шляпу около Сатурна. А в шляпе этой, знаете что? Золотая точка. Её отправил мастер к вам… Под Новый год, а может, в январе траектория и угол наклона у шляпы сделаются такими, что золотая точка обязательно выпадет в нашем районе!..

Кто не знает беспокойного и неугомонного Серафимыча, тот не может представить, что с ним было в ту далёкую зимнюю ночь. Большелобый умница, с душою нараспашку – иногда он хуже малого дитятки, способного обрадоваться жизни в любом её проявлении. А тут? Как не обрадоваться, когда есть причина, да не пустяковая какая-то, а, можно сказать, мирового порядка…

Теперь, когда прошло немало лет, он со смехом и грустью пишет в своих мемуарах, что звонил тогда действительно «телескопщик в розовых очках», считавшийся прекрасным специалистом в обсерватории, но подмочивший свою репутацию тем, чем нередко мужики подмачивают – винцом и водочкой. Скоро в его телескопах стали виднеться то четыре Юпитера, то восемь Венер – одна другой краше. Телескопщик этот был племянник Музы, баловень её; он знал и видел, чем она топила печку, ну и… в общем, после очередного стопарика он сделал почти мировое открытие – шляпу в небе разглядел, которая летит к нам с золотою точкой.

Врать не буду – я поверил этому. Что делать! Тютчев прав: «Чему бы жизнь нас не учила, а сердце верит в чудеса!» Особенно русское сердце.

В начале декабря 19** года, получив от Серафимыча письмо – «Юрохин! Срочно приезжай! Сенсация!» – я собрал нехитрый чемоданчик и поехал в далёкий заповедный Алтын-Кёль, беспокоясь только об одном: как бы «телескопщик в розовых очках» не перепутал чего насчёт угла наклона и траектории шляпы, и не случилось бы раньше то, что было обещано к Новому году, как самый желанный подарок.

Что говорить! Теперь смешно, конечно, да только я ни капли не жалею и даже благодарен телескопщику за то, что он погнал меня в дорогу и, часто-часто вспоминая ту поездку, я думаю, что это был счастливый случай – заглянуть в глаза своей страны.

Летят, летят по всей России поезда! И день, и ночь летят!.. Шпалы частоколом мельтешат поперёк железной ослепительной дороги, острой иголкой брошенной до горизонта. В дыме, в белых клубах пара и в разбойном посвисте разорванных ветров громко говорят между собой – грохочут! – стыки, стрелки, буфера и сцепки…

Под небесами гаснут хороводы звёзд, всю ночь кружившие возле окна, и благополучно переночевавшая Земля из темноты заново как будто бы рождается на божий свет. Просыпается мир, и душа просыпается; с детским ненасытным любопытством и вниманием ты смотришь и смотришь, как перед тобой пластается от края и до края утренняя, знобящей свежестью наполненная, ширь, такая синяя, точно небеса ещё не встали с пуховой постели, а только-только тянутся спросонья, чтобы встать… Морозный воздух медленно и мелко зацветает на востоке; оранжевым ярким листом вертикально прорастает в полумгле рассветный луч, предвестник жар-цветка, зовущегося солнцем… Бог ты мой! Сколько было рассветов! А всегда как будто первый раз глаза бегут, бегут навстречу солнцу и не могут наудивляться ему и нарадоваться: откуда в нём столько тепла и азарта, веселья и щедрости к жизни?! Идёт из-за леса, встает из-за гор и, отражаясь у каждого живущего во взоре, оно претерпевает множество лихих метаморфоз. Приземистое, в целом ещё недоступное глазу, солнце мелькает то красной лисицей в деревьях, то поражает огненным оскалом разъярившейся волчицы, точно за кем-то кинувшейся в погоню по искристым холмам, таёжинам и выстывшей степи, исписанной полозьями саней у деревень, следами сохача и зайца-русака, испуганного поездом и улепетнувшего в ближайший березняк…

Солнце идёт Волхиткой в золотой короне, идёт и улыбается тебе… И до чего же славно, друг мой, под такою лучезарною улыбкой сидеть в уютном прибранном вагоне у окна, искусно обрисованного заревым узором, – точно алмазной гранью снаружи по стеклу поколдовали. Сидеть вот так – беспечно, отрешенно, хлебать чаёк вприкуску с медом-сахаром и, отогреваясь телом и душой, отрешаясь от пустяковых разговоров, с грустью и восторгом думать и смотреть…

Что за чудо – русская дорога! И есть ли что на свете милее и дороже этих простых дорожных впечатлений, которые сердце готово всегда оценить на вес золота. Да и возможно ль иначе, когда тебе дарят просторы счастливый случай прикоснуться к вечности: монументально голубеют выстывшие тополи, до пояса увязшие в снегах за полустанком; тонкие, румяные, летний жар хранящие рябины полыхают в поймах рек, до весны заколоченных льдами – прозрачными, звонкими, по которым ходишь, как по лезвию, страшась «обрезаться»…

Зима светла! Душа светла! И вся Россия-Матушка светлым-светла, как сотни лет назад… Так хочется поверить в это, боже! Как хочется увидеть не сгорбленные вербы и не сломленный кустарник, а весёлой красной вышивкой пестрящее большое рукоделье, накинутое кем-то на белые крутые берега, над которыми живым дымком пыхтят не грустные последние деревни, рассыпанные по морозным долам, – доживать в безвестности и нищете. Нет, хочется поверить, что в туманах прячется былая крепь и твердь страны – простая деревенская изба, чудом сохранившая тепло своей души и жар своей печи посреди вселенского разлада и раздора; изба эта сверкает ласковыми окнами на солнце, точно улыбку посылает каждому вослед – в той улыбке и привет тебе сердечный, и неизбывная глухая укоризна всякому, кто мог бы стать на своей земле надёжным сыном, а стал, увы, только залётным гостем, душу растрясающим в дорогах…