Олег Гор - Просветленные не берут кредитов

– Ну а сами незаметно выскользнем, – добавил брат Пон. – Бесшумно, бесследно. Ты на подобное не способен…

Обида кольнула подобно острому ножу.

– В обычном состоянии, – продолжил он. – А вот в состоянии Пустоты… Действуй. Чтобы внутри тебя не осталось хлама, что грохочет сильнее поезда, никаких глупых мыслей или желаний, а только безмолвие.

Я поскреб подбородок, думая о том, что вряд ли смогу вызвать подобное по заказу!

Неужели нет другого способа?

– Можешь воспринимать это как экзамен, – сказал брат Пон. – Справишься – уйдем. Нет – застрянем тут.

Я глубоко вздохнул, пытаясь отогнать сонливость, а потом уселся прямо на пол.

Надо забыть, что я хочу убраться из этой деревни, выкинуть из сознания все мысли о тех обстоятельствах, в которых я нахожусь, отстраниться от себя, от накатанных дорог сознания…

Поначалу у меня не вышло ничего, я даже не сумел уйти от раздражения.

– Отставь усилия, – посоветовал монах. – Ты же знаешь, что все получается легко. Или не получается вовсе.

Эти слова что-то сдвинули у меня в голове, я будто проснулся окончательно.

Делать все как обычно, но при этом не соотносить действия с собственным «я»?

Что может быть проще?

Граница между мной и окружающим миром растворилась, темнота и само строение, внутри которого мы находились, сделались частью меня, а эмоции словно ушли наружу… я даже вроде ощутил находящихся за стенами людей: один расположился прямо за дверью, другой чуть правее, меж двух хижин.

В этот момент у меня не было ни сомнений, ни тревог, я без слов знал, как нужно действовать.

– Пошли, – сказал брат Пон, и я поднялся.

Восприятие мое как бы растроилось, я существовал одновременно в обычном мире, внутри мягко вращавшегося туннеля из пятнышек-дхарм и осознавал себя обособленным сознанием, из которого все остальное появилось, обращенным на самого себя, вообще не заинтересованным в каких-то периферийных явлениях вроде материальных предметов, меж коих мы двигались.

Спящая деревня, люди в ней, лес и горы вокруг выглядели не более чем полупрозрачной иллюзией, призрачным пейзажем, столь же хрупким, как утренний туман над рекой.

Я струился через него без усилий, свободно, точно поток воды.

Краем глаза заметил парня, что дремал, прислонившись к стене одной из хижин.

В какой-то момент он вздрогнул, открыл глаза и принялся озираться, явно не понимая, что его разбудило, но потом снова заснул. Вторым сторожем оказался пожилой, коренастый мужик, но и он нас проворонил, даже не посмотрел в нашу сторону.

– Люди в первую очередь реагируют на тот шум, что ты носишь внутри себя, – сказал брат Пон, когда последний дом остался позади и мы углубились в заросли. – Только потом обращают внимание на шаги и все прочее.

Я не сразу вспомнил, как именно произвести то телесное движение, что именуется кивком, а когда вспомнил, то решил, что можно обойтись и без него – и так ясно, что я согласен, и ни к чему нарушать внутреннее молчание подобным жестом.

Лес был погружен во мрак, луна еще не взошла, но я шагал за монахом так уверенно, словно видел все как днем. Ветви будто отодвигались, давая дорогу, кочки втягивались, а ямы зарастали прямо перед нами, и тропка вела точно в ту сторону, куда нужно.

Рассвет мы встретили на ногах.

Я к этому времени более-менее вернулся в обычное человеческое состояние, но совершенно не устал. Солнце выползло из-за горизонта, когда мы очутились на очередном перевале, брызнуло в глаза ярким светом, и вскоре стало ясно, что гор впереди нет, только уходящая за горизонт, погруженная в дымку равнина.

Неужели все, теперь только спуск?

А далеко на горизонте угадывается что-то похожее на столбы линии электропередач?

Признаки той самой цивилизации, с которой я давненько не сталкивался.

– Скоро остановимся и поедим, – сказал брат Пон, внимательно разглядывая меня. – Если захочешь о чем-нибудь спросить – спросишь, если нет – то я сильно удивлюсь и решу, что перегнул палку.

Привал устроили у подножия огромного старого баньяна, меж выпирающих из земли корней толщиной с бедро спринтера.

После того как с завтраком оказалось покончено, монах посмотрел на меня, многозначительно задрав брови. Я еще раз поскреб по мысленным сусекам, пытаясь уловить за хвост хоть один стоящий вопрос.

– Так что, мне так теперь и придется остаток жизни проходить в состоянии Пустоты?

– Нет.

– А как же тогда?

– Иначе, – брат Пон пошевелил пальцами, словно выдергивая из воздуха нужные слова. – Опустошение твоего сознания от ложных концепций, цветших там пышным цветом, – необходимый и обязательный этап, но это не значит, что на нем надо остановиться. Вспомни притчу о плоте, которую я тебе рассказывал еще в Тхам Пу. Вспомни фразу одного из древних, что сказал: «Понять пустоту всех ложных воззрений – единственный способ освободиться от них, но если и после этого люди продолжат цепляться за Пустоту, то их можно назвать неисправимыми».

– Но как же так?.. – пролепетал я.

Сознание-сокровищница нереальна, Пустота – всего лишь учебный прием!

Что же тогда вообще существует?

Нирвана, о которой нельзя сказать ни слова?

– Давай вернемся к началу, – сказал брат Пон примирительно. – Вот он, мир, – монах повел рукой, указывая на баньян, на сидящую на ветке птицу вроде сокола, только совсем крошечную, на джунгли вокруг. – Все это не существует. Только не в том смысле, что ничего вообще нет, а в том, что созданная твоими органами чувств картинка нереальна. О том, что лежит за пеленой из образов, мы судить не в силах.

– Но там же что-то есть? – спросил я с надеждой.

– Почти наверняка. Некие неразумные сущности и другие сознания – определенно. Один мудрец потратил жизнь, чтобы написать трактат, озаглавленный «О доказательстве наличия чужой одушевленности», и его книга вошла в канон.

Брат Пон сделал паузу, давая мне осмыслить сказанное, затем продолжил:

– Того «я», которое воспринимает этот мир, на самом деле тоже нет. Фикция, имя, иллюзия… Но вот само восприятие – оно реально, с ним мы и работаем, им мы и являемся, хотя в чем-то оно не менее фальшиво, чем все остальное… Понимаешь?

Нет, я не понимал.

Если все вообще нереально, то ради чего пахать, менять себя?

В чем состоит свобода, в знании того, что вокруг – натянутая на Пустоту обманка?

Не в первый раз я ощутил себя на краю пропасти, совершенно сбитым с толку, без опоры под ногами. Возникло желание заорать во весь голос, потребовать объяснений, даже броситься на брата Пона с кулаками, чтобы он перестал запутывать меня таким образом!

Последнее испугало меня самого.

– Ничего-ничего, не дави его, – с улыбкой сказал монах, угадавший мои намерения. – Пусть вылезает… Рано или поздно эта твоя ненависть выгорит, не останется ничего. Трясет тебя здорово, но это корчи умирающего в муках старого сознания, содрогания распадающейся клетки из оппозиций. Если не цепляться за нее, все пройдет нормально.

Но в этот момент я ему не поверил.

Иногда бывает очень полезно вообразить себя мертвым.

Тому, кто перешагнул грань жизни и потерял все, нечего бояться, ему никто не в силах повредить, нет такой вещи, что может его обеспокоить или расстроить, он полностью неуязвим.

Такие вещи, как деньги, репутация, собственное здоровье, его не беспокоят по той простой причине, что у него их нет и быть не может.

Для того чтобы войти в подобное состояние, совсем не обязательно созерцать труп. Этого можно добиться простым сосредоточением, напоминая себе о том, что до того момента, как наше тело превратится в пищу для червей, осталось по меркам вечности меньше секунды.

Так что нет никакого смысла за это тело цепляться.

Подобная практика может быть полезна в ситуации стресса, сильного внешнего давления, социальной конфронтации, в любых условиях, когда излишние эмоции мешают и их надо быстро убрать.

Для медитации нужно выбрать объект, что, с одной стороны, постоянно доступен, а с другой – достаточно сложен, то есть состоит из некоторого числа деталей разной формы, размера и цвета.

На первом этапе его нужно созерцать, позволив объекту отпечататься в памяти, и чем лучше удастся его запомнить, тем более эффективным будет упражнение.

На втором – разложить объект на части, воспринять его так, чтобы он как бы «развалился», каждая из составляющих оказалась сама по себе, отдельно от прочих, а то, что они рядом, состыкованы между собой, воспринималось как случайность.

На третьем – разорвать между частями объекта всякую ментальную связь, перестать соотносить их друг с другом.

Привычка собирать зрительные впечатления в образы выработана у нас эволюцией и для человека как биологического существа очень полезна. Тот же, кто хочет освободить сознание, сделать его гибким, должен уметь ее отключать, а если и пользоваться, то по собственной воле.