Олег Гор - Просветленные не берут кредитов

– Эти ребята чуют, что ты к ним агрессивно настроен, – сказал монах со смешком. – Учти, их тут много…

Осиное гнездо, похожее на сверток из серой бумаги, висело под самым потолком.

Все время, что мы работали, я опасливо поглядывал в его сторону и был настороже, но это меня не спасло – гнусные насекомые тяпнули меня в голень, в шею и в подмышку, что оказалось исключительно болезненным. Дернувшись, я заехал молотком по собственной руке, и если бы не обет молчания, то наверняка сказал бы по этому поводу пару «ласковых».

– Ты напоминаешь помидор, – сообщил мне брат Пон трагическим шепотом. – Жареный. И перченый.

Я посмотрел на монаха возмущенно – он тут шутит, а мне тем временем больно!

Но брата Пона этот взгляд смутил не больше, чем игрушечный пистолет – опытного солдата, и он продолжил насмехаться, глядя, как я шарахаюсь от очередной осы, отмахиваюсь от нее молотком.

– Пни ее! – советовал он. – Прямо в пах! Потом ударь по физиономии! Не трусь! Она слабее!

Я в ответ гневно пыхтел и потирал укушенные места.

Пытка закончилась только ближе к полудню, когда мы сколотили две полки, чуть кривоватые, вовсе не такие гладкие и изящные, как в «Икее», но зато крепкие и надежные. Из библиотеки я вышел, кипя от возмущения и рассчитывая на то, что мне дадут еще разок посетить это здание, чтобы развести там костер и выкурить зловредных насекомых.

Пусть знают, полосатые, с кем связались!

Я бы с удовольствием задержался в Пхи Май на несколько дней, поэтому новость о том, что мы уходим, ввергла меня в уныние.

– У нас нет другого выхода, – развел руками брат Пон. – Ты меняешься быстро. Внешний слой твоего сознания, воспринимаемый как окружающий мир, должен трансформироваться с не меньшей скоростью.

Я вздохнул и покорился.

Настоятель монастыря проводил нас до ворот, где долго беседовал с братом Поном. Затем они обменялись поклонами, и мы принялись спускаться с холма, к дороге, ведущей дальше на восток.

Солнце палило со страшной силой, напоминая, что сейчас разгар жаркого сезона. Зелень на обочинах была желтой или серой, из-под ног поднимались облачка удушливой пыли, она лезла в рот, набивалась в ноздри, оседала на лице, вызывая мерзкую чесотку.

Отвлечься от столь неприятных телесных ощущений мне удавалось далеко не всегда.

Мы прошли свежую вырубку, где пни щетинились обрывками коры, всюду валялись щепки и витал запах свежей древесины. Впереди блеснула лента реки, и я подумал, что неплохо было бы искупаться, затем вспомнил, где я нахожусь, и погрустнел.

Если даже тут нет крокодилов, то наверняка есть менее заметная, но не более приятная кишечная палочка и ее многочисленные родственники, что так любят селиться внутри человеческого организма.

Но брат Пон, к моему удивлению, свернул с дороги и затопал к реке.

Что он собрался делать? Пуститься вплавь на другой берег? Устроить омовение?

Вода оказалась не просто мутной, а грязно-бурой, маслянистые волны лениво лизали пологий берег.

– Сейчас надо подождать, – сказал брат Пон как ни в чем не бывало, усаживаясь в чахлой тени.

Спросить «чего именно?» я все равно не мог, поэтому устроился рядом и занялся медитацией.

Из транса меня вывел раскатистый звук работающего движка, и, открыв глаза, я обнаружил, что из-за речной излучины выплывает ужасно обшарпанная самоходная баржа, груженная бревнами.

Брат Пон вскочил и замахал руками.

Он хочет привлечь внимание людей на борту? Зачем?

– Дальше двинемся по воде, – бросил монах через плечо. – Хватит ноги бить.

И он завопил что-то то ли на тайском, то ли на лаосском – языки похожи примерно так же, как русский и украинский, и чужаку-фарангу отличить один от другого на слух не просто сложно, а невозможно.

К моему удивлению, судно начало замедлять ход, окошко рубки открылось, из него высунулся некто чумазый, голый по пояс. Разнесся над речной гладью басовитый голос, и по барже забегали люди, заскрипели тали, на которых висела престарелая моторная лодка.

Шлепнулась на воду с гулким хлопком, а в следующий момент уже неслась к берегу.

– Не отставай, – сказал брат Пон, подбирая полы своего одеяния.

Управлявший лодкой парень в ковбойской шляпе белозубо нам улыбнулся и сделал глубокое ваи. Монах перескочил через борт, я последовал за ним с куда меньшим изяществом, стукнулся коленкой и зашипел от боли.

Взревел лодочный мотор, помнивший наверняка времена древних лаосских королей. Баржа надвинулась, ее облезлый борт, где ржавчина боролась с остатками краски и побеждала, очутился прямо перед нами.

Через пять минут мы оказались на судне.

Встретить нас явился капитан, тот самый голый по пояс чувак, щеголявший басом оперного певца и замызганной фуражкой, что когда-то наверняка украшала голову настоящего морского волка.

Судя по всему, нам предложили устроиться в одной из кают, но брат Пон отказался.

– Там так же жарко, как тут, – сказал брат Пон, когда мы расположились прямиком на бревнах. – Зато куда более душно… А здесь ветерок, красота и виды роскошные… Правда ведь?

Плыть по реке и вправду было куда комфортнее, чем топать пешком.

Пейзаж менялся неторопливо, возникали и уползали назад группы деревьев, голые поля, пасущиеся буйволы, рыбацкие лодки на водной глади, группы стирающих белье женщин, мостки и пристани. Встречались селения, все какие-то блеклые, словно придавленные зноем, небольшие храмы.

Один раз навстречу попалась точно такая же баржа, разве что пустая, и два судна обменялись приветственными гудками.

Наше ржавое корыто мягко колыхалось на водной глади, волны равномерно плескались о борта, что-то поскрипывало, и все это навевало дремоту, и с такой силой, что противостоять было невозможно.

Глаза слипались, сознание уплывало.

Сначала я попытался бороться, но затем сдался.

Проснулся я перед закатом и некоторое время лежал, глядя, как скользят по воде длинные тени.

– Хватит валяться, – заявил брат Пон, подходя к тому месту, где я устроил лежбище. – Прирастешь к этому дереву и станешь таким же бревном…

Я с кряхтением встал, принялся отряхивать одежду от кусочков коры.

– Как у тебя дела с разложением объекта? – спросил монах, когда я покончил с этим важным делом.

Я показал большой палец.

В последние дни у меня на самом деле все выходило просто на загляденье – предмет, на котором я задерживал внимание, быстро терял цельность, превращался в набор не связанных друг с другом кусков материи.

Бревно стало чем-то вроде целого мира, совокупностью объектов, соединенных вместе.

Причем удавалось «разобрать» подобным образом нечто вроде бы монолитное, например ставень в окне.

– Тогда пойдем дальше, – брат Пон потер ладони. – Созерцай какое-нибудь бревно.

Деревья, перевозимые баржой, были сантиметров сорок в диаметре, и покрывала их черная кора с серыми прожилками. Я мог видеть годовые кольца, прогрызенные жуками канальцы, надрубы, оставленные крепежными тросами или топорами.

Сосредоточиться удалось без особого труда, окружающий мир исчез, сгинула река, баржа с ее шумной командой. Зато бревно стало чем-то вроде целого мира, совокупностью объектов, или, точнее, впечатлений об объектах, независимых, хоть и соединенных вместе.

В какой-то момент я перестал понимать, на что именно смотрю.

Нет, слово «бревно» осталось в сознании, но оно не имело отношения к тому, что видели глаза и осознавал мозг.

– Прекрасно, – голос брата Пона доносился приглушенно, будто через слой ваты. – Теперь соседнее точно так же.

Ранее я не пробовал, находясь в таком состоянии, переносить внимание с одного объекта на другой и на миг испугался, что ничего у меня не выйдет, но поле восприятия неожиданно легко расширилось, и теперь я видел уже два комплекта разнообразных явлений.

– Давай третье, – велел монах. – Это будет нетрудно.

Он оказался прав – я справился очень быстро.

– Хорошо, – продолжил брат Пон. – Теперь выбери от каждого бревна фрагменты схожего вида. Скажем, бороздки на коре, и объедини их все в нечто целое, чтобы они воспринимались как единство.

Как взяться за эту задачу, я не имел представления, а спросить не мог, даже выразить своего недоумения не имел возможности, поскольку это привело бы к потере концентрации.

– Пробуй-пробуй, – ободрил меня наставник. – Удали все прочее.

Пусть не сразу, но у меня получилось, остались лишь три комплекта сребристо-серых прожилок, каждый висел в пустоте, напоминая сетчатую оболочку для цилиндрического предмета.

А потом они будто срослись краями, и я понял, что смотрю на нечто… что-то… Объект этот не напоминал ничего из того, что я видел ранее, а еще он шевелился, жил, дышал! Когда он двинулся на меня, я ощутил удар страха в солнечное сплетение, заморгал, пытаясь отодвинуться.

Рывком вернулось обычное зрение, я понял, что сижу там же, тяжело дышу и весь покрыт потом. Солнце зашло, на носу и на рубке зажгли фонари, но мы оказались в почти полной темноте.