Олег Гор - Просветленные не берут кредитов

Рывком вернулось обычное зрение, я понял, что сижу там же, тяжело дышу и весь покрыт потом. Солнце зашло, на носу и на рубке зажгли фонари, но мы оказались в почти полной темноте.

Интересно, как я тогда видел бревна?

– У тебя получилось, – сказал брат Пон удовлетворенно. – Говори.

– Да… – выдавил я, облизывая пересохшие губы. – Но оно же… совсем другое! Чужое!

– Просто непривычное. Наше сознание сшивает зрительные впечатления в образы. Делает оно это одним, с рождения освоенным способом, но ведь имеются еще и другие, и ты в этом только что убедился.

– То есть… – я повертел головой, взмахнул рукой.

– Да, то, что ты видишь как меня, как баржу, реку и прочее, – все собрано таким же образом, как и объект, увиденный тобой, но собрано автоматически, без твоего участия, – сообщил брат Пон.

– Но это же все реально!

– И созданный тобой объект был реален, – монах улыбался, в темноте блестели белые зубы. – Точнее, был не более и не менее реален, чем остальные предметы и явления, которые ты конструируешь в сознании и называешь существующими.

Я взглянул на бревна с опаской, но они уже растворились во мраке, я даже не увидел бороздок на коре.

Впечатление от увиденного рассеялось не сразу, сны мои в эту ночь полнили охотящиеся на меня сетчатые объекты, а проснулся я в холодном поту, испытывая чувство тревоги.

Баржа наша так же ползла по реке, в густом тумане всходило солнце, похожее на огромный апельсин.

Капитан, по случаю утреннего часа раздевшийся до трусов, пригласил нас на завтрак, и мы жевали на удивление безвкусный жареный рис в компании чумазой, воняющей машинным маслом команды.

Честно говоря, когда трапеза закончилась, я вздохнул с облегчением.

Мы устроились на бревнах, точно там же, где вчера, и брат Пон взялся рассказывать мне притчу о том, как Будда приобщал к учению властителей четырех стран света, разговаривая с каждым на его языке.

В один момент голос монаха заглушил рев мощного двигателя и донесшиеся из-за борта голоса.

– А, катер с пограничниками, – сказал брат Пон безмятежно. – Самое время.

Я вздрогнул – нет, только этого не хватало, ведь у меня нет ни паспорта, ни других документов и я по всем правилам являюсь нелегалом, неизвестно как проникшим на территорию Лаоса.

Что они со мной сделают? Наверняка бросят в тюрьму!

Возникла бредовая мысль забиться в какую-нибудь щель под бревнами, чтобы меня не нашли, или спрятаться в трюме.

– Не суетись, – брат Пон погрозил мне пальцем. – Ты чего напрягся?

Я кивнул в ту сторону, где двое матросов перекидывали через борт веревочную лестницу.

– А, погранцы, – сказал монах. – Сдать им тебя, что ли? Посидишь в камере. Прошлый раз это на тебя благотворно повлияло, даже со змеей поладил.

И он захихикал, не обращая внимания на мой умоляющий взгляд.

На баржу тем временем поднялись несколько человек в бежевой форме лаосской пограничной службы и принялись беседовать с капитаном. Тот ради встречи с представителями власти натянул майку и извлек кучу бумаг, но судя по тону разговора, это все не особенно ему помогло.

– А теперь сосредоточься, – брат Пон в один миг стал серьезным. – Вспомни горы. Войдешь в состояние Пустоты – эти парни тебя не заметят, не войдешь – встретишь закат за решеткой.

Я недоверчиво покрутил головой: одно дело проскользнуть мимо сонных караульных глубокой ночью, и совсем другое – отвести глаза находящимся при исполнении пограничникам. Нас не увидит только слепой, а уж обратить внимание на пару монахов они обязаны, да и капитан с радостью нас сдаст, лишь бы его оставили в покое.

Но то ли страх меня подстегнул, то ли сказалось то, что я делал это не первый раз, но я быстро успокоился, отбросил мысли о том «я», что может пострадать в данной ситуации. Отстранился от эмоций, они стали чем-то далеким, посторонним, как звук бубнящего в соседней комнате телевизора.

– Теперь слушай дальше, – и брат Пон продолжил историю о том, как Будда проповедовал перед богами.

Я сидел перед ним, исполняя полное осознавание, отмечая каждый вдох, шевеление рук и ног. Краем глаза я видел, как погранцы неспешно идут по барже, оглядывая бревна и разговаривая.

Еще пять метров, и они нас увидят.

Я сосредоточился на притче целиком, на смысле истории, на звуке голоса брата Пона, на отдельных словах. Расслабился настолько, что едва не стек на палубу наподобие вытащенной на берег медузы.

Монах сделал паузу, и я обнаружил, что один из пограничников стоит около меня, недоверчиво оглаживает редкие усики и хмурит лоб под фуражкой, словно пытается вспомнить что-то. Рядом с ним появился второй, с круглой физиономией, похожей на непропеченный блин, и они заспорили, размахивая руками.

Третий товарищ в форме присоединился к двум остальным, и они пошли дальше к носу, даже не взглянув на нас.

Брат Пон удовлетворенно кивнул и заговорил снова.

Удивление на миг прорезалось над той зеркальной гладью спокойствия, царившего у меня внутри, и тут же один из пограничников, тот, что с усами, обернулся и уставился на меня.

Уж не знаю как, но я сумел не испугаться, даже взгляда не отвел.

Просто сделал так, что удивление угасло, а вместе с ним исчез и интерес усатого лаосца.

– Ну вот, все и обошлось, – заметил брат Пон, когда пограничники полезли обратно через борт. – Не забывай, что все это событие происходило лишь внутри твоего сознания. Ты наблюдал не объективное явление, они тебе недоступны, а некую манифестацию твоего сознания.

Взревела движком еще одна «манифестация сознания», принявшая облик патрульного катера. Баржа наша качнулась, и судно пограничной службы, украшенное двумя пулеметами, понеслось прочь, оставляя на серой речной глади белый пенный след.

– Но если все вокруг лишь проявления моего сознания, то как быть с путем, по которому я якобы иду? – спросил я у брата Пона ближе к полудню, когда мы перебрались в тенек у рубки и он разрешил мне говорить.

– Дорога к бодхи-просветлению тоже лежит внутри сознания, – ответил монах. – Заключается большей частью в его трансформации, в том, чтобы оно могло взглянуть само на себя, отвергнуть прежние принципы функционирования и обрести новые.

– Тоже внутри сознания?

– Нет. Просветление как раз и позволяет увидеть истинную, настоящую реальность. Обрести абсолютное, неразличающее знание, которое, как я уже не раз говорил, в словах не выразить…

Целый день я медитировал, сидя на бревнах, и к вечеру вошел в такое состояние, когда по собственной воле мог переключаться между тремя способами восприятия: обычный мир объектов, тот, который мы все видим; туннель из дхарм, изменчивых вспышек реальности; лежащее за пределами разума сознание, тот поток восприятия, отражениями коего являются все остальные.

Я осознавал себя не человеческим существом, а рекой вроде той, по которой шла наша баржа, переплетением струй в пределах некоторых ограничений, что тоже являются мной. Внутри царила тишина, ее не могли нарушить ни мысли, ни чувства, хотя ни то ни другое никуда не делось.

Брат Пон располагался рядом, и время от времени он бросал реплики, вроде бы ничего не значившие, но все же позволявшие мне либо удержаться в избранном состоянии, либо без проблем перейти в другое.

Первый раз в жизни я уснул, ощущая себя потоком меняющихся образов и впечатлений, и оказался на грани того, чтобы осознать себя во сне. Обнаружил, что стою на берегу моря, под ногами серый песок, волны лижут мне пятки, а впереди лес, дикое сплетение черных, алых и синих ветвей и листьев.

Я вспомнил, что должен следить за дыханием, за положением тела… и сорвался.

Полетел в бездну сновидений и утром встал в обычном состоянии.

– Ты близок к тому, чтобы стать самим собой, – сказал брат Пон после завтрака. – Наше путешествие прошло не зря, и скоро Меконг принесет нас обратно…

До сих пор я совершенно не задумывался, где именно мы находимся, и только в этот момент осознал, что судоходная река в Лаосе всего одна и что на ней же стоят Нонгкхай и ват Тхам Пу.

Это что, мы уже возвращаемся?

Мысль о том, что все, скоро наше путешествие закончится, наполнила меня печалью. Ведь придется расстаться с братом Поном, вернуться в мир обыденных проблем, одержимых жадностью и ненавистью людей, не видящих дальше своего короткого носа. И от того факта, что все они нереальны, являются лишь манифестациями моего сознания, не сильно легче.

– Твое сознание-сокровищница пробудилось, – продолжил монах, не обращая внимания на мои переживания. – Сменило, говоря другими словами, режим полета. Теперь оно не настолько зачаровано тем сном, в котором пребывало так долго, вышло из автоматического цикла, когда кармические семена приносили новые плоды, в тех вызревали семена и так далее. Оно способно посмотреть само на себя, отразиться само в себе и стать источником истинного знания, картой подлинной, вечной реальности.