Николай Сиянов - Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина

Я бросился, было, по направлению выстрелов, но быстро застрял в снегу, увяз по пояс. Заметался туда-сюда в поисках твердого наста — напрасно. Тело повернуло к избушке, там в закутке лежали старенькие охотничьи лыжи. Я редко пользовался ими, потому как они были очень ветхие. Но теперь, видимо, создалась ситуация, когда без лыж просто не обойтись.

Я выскочил в одном свитерке да в кирзовых сапогах, с которыми не расставался. Погода стояла пасмурная, тихая, с небольшим морозцем. Уже на лыжах, поднимаясь в гору, я мельком отметил, что одет очень легко, но тут же промелькнуло и другое: значит, так нужно.

Не буду описывать, как я поднимался по урочищу все выше и выше, широкими галсами исследуя местность. Никаких мыслей, повторяй, не было, я избегал, их, предоставив себя интуиции тела. И не ошибся, потому что минут через двадцать выскочил точно к цели.

Матерый лось лежал на краю поляны близ корявой сосны. Уже безголовый, с обесшкуренным и разрезанным брюхом, из которого выползали и парили внутренности. Рядом с ножом в руках крутился мужчина — плечистый, крупный, но жилистый и проворный. Двустволка висела на суку дерева, под нею валялись телогрейка и шапка.

Я появился неожиданно — и для самого себя, и для охотника. Мы молча уставились друг на друга. Нас разделяли десять-пятнадцать метров.

Сейчас я могу сказать, что выражало лицо охотника, особенно его глаза: удивление, растерянность — в первое мгновение; страх, злобу и решительность — во второе. Я был незваным гостем. Помешал ему. Стал свидетелем преступления.

Так, вероятно, ведет себя крупный хищник, которого мелкий зверек отвлекает от пиршества. Мужчина выглядел лохматым, нечесаным, и это еще больше роднило его с хищником.

Глаза у мужчины сузились, лицо перекосила гримаса. Я ничего не предпринимал, просто стоял и смотрел на него, даже, скорее, созерцал.

Он быстро и ловко подхватил ружье, и в следующее мгновение я увидел перед собой два черных пустых отверстия, направленных мне в грудь. Или в лоб. Никакой разницы. Созерцание становилось угрожающим, но что мог я поделать? Детина не стрелял но как бы играючи переводил стволы то выше, то ниже, раздумывая, куда лучше всадить заряд.

Сейчас легко анализировать свою реакцию и поступки. Но в тот момент ничего подобного не было. Я просто знал: вот этот, плечистый и лохматый, и тоже в синеньком повылинявшем сви-терке, сейчас разрядит ружье — и конец всему. И выход всего один — надо опередить лохматого. Еще раз повторяю, не было мыслей, никакой лихорадочной пляски ума — он оставался ровным и тихим, работала интуиция и еще что-то, точное и безошибочное, что вне наших земных понятий.

…Заряд Воли был достаточно силен, и я, ощутив его концентрацию ниже пупа, ощутив явственно, как силен и грозен заряд, метнул его, словно выстрелил, поверх темных зрачков, нацеленных на меня, в узкий, покрытый слипшимися волосами лоб. Детина вздрогнул, покачнулся — и оба ствола разрядились в небо.

Сработало! Мужик ошалело тряс башкой, поглядывая то на ружье, то на меня, не понимая, в чем дело. Но быстро пришел в себя. Переложил ружье и начал шарить рукой по патронташу.

Я не стал дожидаться, когда он вскинет двустволку вторично.

Сильнейший удар Лучом нади — я целил в грудь — отбросил браконьера в снег. Он упал навзничь, раскинул руки, выронив ружье. Полежал несколько секунд без движения, но быстро вскочил и пополз ко мна на коленях. Действия его были непредсказуемы: он то полз, то вскакивал на ноги с поднятыми руками, явно сдаваясь на милость победителя. Он то приближался ко мне, бормоча что-то под нос, временами вскрикивая, то поворачивался к своему лосю, косясь на ружье, все порываясь к нему и все-таки не решаясь.

Следовало как-то успокоить детину, выражаясь языком Учителя, нейтрализовать его злобные и сумбурные энергии, перекодировать. Мне сле-довало ввести очумевшего мужика в свою Кривизну Пространства, в свой огненный Шар-Джн-ву. Но как это сделать?

Снова я рассуждаю умом, но в тот момент я про-сто действовал. Я не представлял, как укротить по-тенциального убийцу, но я сделал это Лучом нади. Вот и теперь я просто “вывернулся” своим ясным обостренным сознанием из самого себя и тут же ощу-тил, что все окружающее, весь мир как бы погло-щен мною, находится внутри моего тела. И этот бе-долага, лохматый и дикий, непонимающий, что про-исходит, в полном смысле слова ополоумевший, он тоже внутри меня, я волен распоряжаться им, судить или миловать.

И тогда я внушил ему, что покушаться на жизнь, другого человека — тягчайший грех. Всегда и при любых обстоятельствах, если даже тебя застали за постыдным занятием, даже если ты в глухой тайге вокруг на десятки верст ни одного свидетеля.

…Мужик плакал. Молча сотрясался всем телом. Вначале я не понимал отчего — от своего бессилия, унижения или он прочувствовал, осознал свой грех.

Я подошел к нему и поздоровался. И он в ответ кивнул головой, охотно это сделал, даже с какой-то радостью. И первые его слова, первое, что спросил, было: “Кто ты?”

— Да так, — сказал я, — живу здесь неподалеку.

— Что же, охотничаешь? Твои владения?

— Да нет, просто живу… — и добавил на всякий случай: — Врачи прописали тайгу и одиночество.

Он не соображал. “Хворый, что ли?” А сам все косил на двустволку, не понимая себя, не понимая меня, не соображая, что вообще сейчас происходит.

Понемногу разговорились. Он окончательно отошел, потеплел даже, когда узнал, что я не егерь, не “охотинспекция” и вообще к нему и его подстреленному лосю претензий не имею. Он даже предложил поделиться добычей, щедро посулив половину, но я сказал, что мяса не ем, мне ничего не надо.

— Вообще не ешь мяса? — не понял он.

— Вообще.

— И давно?

— Давно.

— А как же ты живешь здесь в тайге?

— Вот так и живу, на травках. Ну дальше не очень интересно. Он начал плакаться: жить невмоготу, работы в поселке нет, детей куча, всех надо кормить, а чем? Вот и приходится промышлять. На свой страх и риск.

— Ты уж, паря, прости, — заключил он раскаянно и чистосердечно. — За все прости и за это тоже, — кивнул на ружье.

— Ладно, — сказал я, — кто старое помянет… Предупреждаю, однако: в этом урочище не появляйся. Моя территория. И всякая охота здесь строго запрещена, запомнил?

Он понял все. Или по-прежнему не понимал ничего. Его дело. Расстались мы в общем-то почти друзьями.

— Будешь в Никольском, заходи! Спросишь Андрея…Ну, у которого пять детей, меня все знают.

— Ладно, буду в поселке, может быть, загляну.

К себе охотника приглашать не стал. И так на долго оторвал от работы, а зимний день короток. И так озадачил лохматого, до конца жизни, поди, не сообразит, что стряслось в безымянном урочище.

P.S. Сегодня я понял, что становлюсь Виджл-Воином. Теперь я могу обойтись в тайге не только без спичек, ибо огонь всегда при мне, но и без ружья, ибо невидимые Силы во мне куда как сильнее любого оружия.

20 ноября. Продолжаю изучать “Синергетику”: “…Душа есть космический Разум или информационно-энергетическое поле всего сущего… Если Душа является Синергетикой, то Сознание есть чистый вид Света. Отсюда нетрудно понять, что трансово-медитационная молитва возвышает Душу, устремляет в Высшие Сферы бытия, где она запечатлевается в глубинах Граней Кристалла Истины Миров, как в живом Терафиме. Накопление в Терафиме происходит сиюминутно, беспрерывно на имя тех, кто записан в Книгу Жизни. Поэтому так важно совершать молитву либо гореть в Огне творческого Вдохновения… Конечно, речь идет об Акаше, о Плазме, которая хотя и однородна в своей Беспредельности, но имеет области или Сферы во Времени и в Пространстве. Чем плотнее Сферы Акаши, тем легче записать на ней Информацию, но тем и недолговечнее запись. А чтобы запись существовала вечно, необходимо произвести ее на очень высоких Сферах. Для этого нужна особая возвышенная сила Духа… Так мы пишем в Пространстве Откровение нашей вечной Жизни… следует осознать беспредельность и все-вместимость небесной Белой Девы — Акаши…”

Читаю, и не оставляет впечатление, что я давно знаком с “Синергетикой”. Как бы заново происходит встреча с давнишним другом. Это оттого, вероятно, что у нас с Сашей один Учитель. В разное время и по сознанию каждого, но давал нам О’Джан, сдается, одно и то же Знание. Мне — отрывочно, фрагментарно; Саше — более полно. И вот теперь, при чтении “Синергетики”, моя фрагментарность должна синтезироваться в нечто единое, и в этом большой смысл. Кроме того, цели у нас с Сашей, надо полагать, разные. Ныне он, имея доступ в библиотеку Нагуатмы, трудится где-то в стране царей Ригден над очищением Библии от ее “вековых наносных одежд”; моя задача — выйти в Виджл-Пространство для какой-то пока непонятной мне работы.

22 ноября, воскресенье. Отлеживаюсь сегодня, поскольку повредил бок и спину. Впрочем, легко отделался. Не знаю, зачем, для чего, вроде бы и безо всякой надобности, занесло меня к самой вершине горы. Возможно, я хотел повторить подвиг Петра Алексеича — посмотреть парок над берлогой.