Константин Серебров - Мистический андеграунд

Я готов был взорваться, но усталость и бег до метро по Благодатной охладили мой пыл. К счастью, мы приехали раньше музыкантов и, обрадованные этим, рухнули в кресла и забылись сладким сном. Я проснулся от резкого крика Петракова:

– Вам что, ночи не хватило? Чего это вы развалились, как господа? А ну, быстро на погрузку!

После ночной проплавки с меня слетела обычная спесь, и я с радостью начал грузить аппаратуру. Киса, увидев меня, повела красивыми черными глазами и сказала:

– Тебя, Касьян, мы не можем взять с собой на концерт, ибо сегодня едем в Кронштадт, закрытое для посторонних место, а на тебя нет пропуска. Тебя на въезде ссадят с автобуса, и ты на тридцатиградусном морозе тут же замерзнешь в чистом поле.

– Ну что, рискнешь? – спросил Джи, испытующе поглядывая на меня.

– И без него обойдемся, – бросил Петраков, – а то еще перед его мамашей будем отвечать.

– Рискну, – ответил я. – В крайнем случае, подберете меня на обратном пути.

Петраков скорчил гримасу, означавшую «сам заварил, сам будешь расхлебывать», и я, забравшись в голубой автобус, с удовольствием устроился рядом с Джи. Автобус тронулся и, выехав через полчаса из города, быстро понесся вперед, подпрыгивая на дорожных ухабах. Джи, погрузившись в себя, слегка прикрыл глаза, и я внезапно ощутил таинственный ветер иных миров. Я вновь почувствовал, что не зря живу на земле, словно осознал скрытый смысл всего бытия. На душе потеплело, и я стал засыпать, хотя мое тело беспрестанно трясло и подкидывало на жестком сиденье.

«Главное – не дать ему стукнуться головой о железную ручку, торчащую впереди», – подумал я и провалился в забытье.

Я очнулся от сильного толчка в бок.

– Эй, просыпайся, сейчас будут проверять, – проворчал Петраков.

Автобус затормозил у шлагбаума с одинокой деревянной будкой, из которой вышел замерзший морячок в черной шинели с автоматом наперевес. Он подозрительно покосился на музыкантов.

– Мы джаз-ансамбль, едем давать концерт вашим матросам, – быстро проговорила Киса, мило улыбнувшись молодому бойцу.

– А, филармония, давненько не бывали в наших краях. Ну, проезжай, – оскалился он.

Так я проник на секретную морскую базу, под видом одного из музыкантов.

Через некоторое время автобус остановился у хорошо сохранившегося огромного собора, в котором находился концертный зал.

Ровно в 19.00 открылся занавес, и первые аккорды прохладного нормановского джаза понеслись в зал. Из-за кулис я увидел, что в зале присутствовали одни молодые матросы, для которых любая музыка – праздник, лишь бы не идти в караул. Наверное, офицеры недолюбливали джаз.

– Пойдем, прогуляемся по зданию, – вдруг позвал Джи. – Раньше в этом громадном соборе на воскресные службы собиралось около тысячи моряков. До семнадцатого года здесь служили молебны перед выходом в море, а теперь устроили концертный зал, лишив Кронштадт духовной поддержки, идущей от Господа нашего Иисуса Христа.

Джи открыл потайную железную дверь и, в полной темноте, стал подниматься по винтовой лестнице, ведущей к куполу. Я осторожно последовал за ним. Поднявшись наверх, мы очутились среди поваленных балок. Сквозь дырки в куполе сверкали жемчужные звезды. Отворив единственное окошко, я взглянул в морозное ночное небо: надо мной блестел Орион, переливаясь красно-желтым драгоценным свечением.

– Это наша духовная родина, – печально произнес Джи.

Меня охватило чувство бесконечности, изливавшееся из его сердца. Где-то далеко внизу «Кадарсис» играл пьесу «Не умеешь – не свингуй».

Постояв несколько минут в полном молчании, я осмелился спросить:

– Каким образом появляются статуи в алхимическом лабиринте Школы?

– В школьном пространстве имеется масса филиалов, святилищ, перегонных алхимических кубов, которые постепенно проходит неофит. В статуи превращаются те ученики, которые были в свое время сильно намагничены школьным ветром, но, не выдержав градуса в одном из перегонных кубов, ушли в жизнь. Но они все же сохраняют в своей душе сотни осколков знания. Неофит, если он хочет правильным образом развиваться, должен у этих статуй очень многому научиться и понять, чего статуя достигла и на чем сломалась. Интерес к галерее статуй у человека, ставшего на Путь, возникает постепенно, ибо каждая статуя тенью от своей руки указывает на зарытое сокровище, которое скрыто в степени тонкости самой статуи. Школа же старается, с одной стороны, удержать ученика, а с другой стороны, поднимая для него градус, создает ситуацию ухода из нее. И только те, кто прошел очередную проплавку в алхимическом котле, идут дальше. Некоторые ученики обитают в Школе только для украшения, как красивые виньетки. Для того чтобы ученик мог продолжать обучение, он должен постоянно настраиваться на школьный ветер, который часто меняет направление. Те ученики, которые не сориентировались, неожиданно оказываются вне Школы, вне ее интересов и задач.

Иногда на некоторых учеников ополчается вся Школа, и им надо бороться за свое место. Пока ты находишься в миру, тебе постоянно угрожает опасность духовно умереть. Так и в Школе – ученику каждый день угрожает опасность из нее вылететь. Удержаться в Школе очень сложно, ибо надо научиться ходить по Скользкой Палубе, которой нет.

Каждый человек – это Космос, который себя не осознал. Для того чтобы войти в резонанс со Вселенной, надо внутренне абсолютно измениться. В пространстве Школы дуют разные ветры: то северный, то южный, то ветер пустыни Тартари, и в этой сложной ситуации ученик может уйти с Пути в некое замкнутое пространство. Отошедшие не потеряны для Школы, они являются статуарной ее частью, и эта часть велика. Но есть еще небольшая движущаяся школьная группа. И в ней с учениками происходят самые невообразимые вещи, такие как прозрения о своих воплощениях в других солнечных системах. Тут сам ученик становится реальным участником чуда.

Бывает, попадет в Школу какой-нибудь идиот, и с ним возятся и возятся, хотя есть столько достойных адептов. Почему – непонятно. Может быть, он имеет заслуги в прошлом или будет иметь их в будущем и посрамит всех героев? А может быть, это прихоть Мастера? И только если неофит искренне задает вопросы, то ответы придут отовсюду.

Те, кто верны идеям Школы, могут стать солью земли, а если они потеряют свое качество, то все, что есть на Земле, потеряет смысл.

– Я всей душой желаю войти в число верных учеников, – тихо произнес я.

– Дерзай – и тебе откроется Небо, – медленно ответил Джи.

– А теперь нам пора.

Мы стали спускаться по винтовой лестнице, с небесных высот – на землю, к людям.

– Вы опять куда-то исчезли! – закричал Петраков, заметив нас. – Быстро собирайте аппаратуру, Норман торопится в Питер!

Подойдя к гостинице, я, смешавшись с толпой музыкантов, проскользнул внутрь, радуясь, что ночлег мне обеспечен. Когда мы зашли в номер, на часах была полночь.

– Сегодня мы не пойдем в гости к Кэт – попробуем устроить в номерах музыкантов небольшие хэппенинги, – сказал Джи.

Я обрадовался перемене событий, но после двух ярких ночей, проведенных в обществе Кэт и Натали, где все драконьи головы моего Уробороса основательно подгорели, компания музыкантов показалась мне довольно пресной.

Это был последний день гастролей. На следующий день «Кадарсис» уезжал выступать в Петрозаводск. Утром, не успев окончательно проснуться, я услышал голос Джи:

– Я сейчас ухожу в гости к Натали – хочу попрощаться с ней. Она живет на Литовском проспекте. Если успеешь собраться, можешь пойти вместе со мной.

Я вскочил с матраца и, одевшись за одну минуту, стал ждать Джи у двери.

– А кто соберет твою постель? – удивленно спросил он.

– Но ведь мы очень спешим, – ответил я.

– Если горничная заметит матрац, лежащий на полу, то тебе придется заплатить за проживание в номере, а также еще и штраф, – ответил он.

После этих слов я бросился тщательно заметать следы.

Через полчаса мы поднялись по мраморной лестнице серого дома начала века, и, остановившись у дверей, Джи нажал кнопку звонка. Две минуты показались мне вечностью. Дверь открыла Натали, в розовом шелковом халате. Глаза ее светились глубинной красотой.

– Проходите, вы пришли очень кстати, – пропела она бархатным голоском.

Мы оставили свои пальто в прихожей на стуле и прошли на кухню. Наливая в заварной чайник крутой кипяток, Натали меланхолично произнесла:

– Мой муж две недели назад ушел из дома, не сообщив, куда. Только что он позвонил и сказал, что уехал в Среднюю Азию на несколько месяцев. И потому я сейчас живу одна и исследую ночной Питер…

Мы тихо сидели на кухне, попивая чаек. Натали, держа карты в руках, рассказывала Джи о своей жизни:

– Если вы помните, несколько лет назад вы посоветовали мне выйти замуж за одного азиатского суфия, говоря, что он в душе глубокий мистик. Я вас послушалась, и моя семейная жизнь оказалась довольно странной, совершенно не похожей на совдеповскую. Я вам благодарна за совет, но с этим суфием я натерпелась неприятностей, как, думаю, и он со мной. Дело в том, что хотя православный Аллах и дал ему мистический дар прозрения, но забыл предостеречь от бурной ночной жизни. Его притягивало дно общества, и своей экстравагантностью он опустошил мое сердце. Я стала уходить из дома, надеясь сохранить себя. Он постепенно терял человеческий облик, впадая в бешенство, грубость и хамство, так что наша жизнь превратилась в ад. Ни о каком