Олег Шишкин - Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж

Оба его мальчика кутались в пледы — поезд едва отапливался. Третий год войны давал о себе знать. Вагон был пуст. Муж и жена молчали. Дети сидели, опустив посиневшие носы. Их отец затолкал чемоданы под лавки и только после этого попытался отогреть ладонями кусочек оконного стекла. Звякнул станционный колокол, поезд вздрогнул, слегка пихнув пассажиров, лениво поплыл из столицы империи. Художник Рерих уезжал лечиться. Он спешил, и на то были причины. Ему стало известно, что этой ночью случится нечто— оно и случилось. И знал об этом не только Николай Константинович, но и его друг-розенкрейцер— доктор Рябинин. Некоторое время назад преподаватель французского языка в Пажеском корпусе, глава столичных розенкрейцеров-мартинистов Генрих Мебес познакомил его с князем Феликсом Юсуповым. Вскоре этот аристократ стал посещать сеансы гипноза. Юсупов просил Рябинина о психологической подготовке к убийству Григория Распутина, чей взгляд для Феликса Феликсовича был все более непереносим.

В те самые минуты, когда гельсингфорский поезд убегал на север, Юсупов, Пуришкевич и великий князь Дмитрий Павлович тащили по грубому невскому льду еще теплое тело Григория Распутина. И когда эти «молодцы» затолкали в полынью свою тяжелую ношу, словно принося ее в жертву, где-то на северной окраине Петербурга раздался глухой паровозный гудок.

В Финляндии Рерих узнал и об успешном покушении на Распутина и о том, что предвидел: империя пала. Власть перешла к Временному правительству. А скоро и оно было свергнуто.

Двадцать шестого октября 1917 года, в дни революции, Рерих разнервничался. В Юхнилахти, где проживала семья, царивший в северной столице бардак казался далеким, хотя до Питера было рукой подать. Жизнь в усадьбе текла медленно, а в город после всех этих известий ехать было опасно.

В своем дневнике он написал в отчаянии: «Верим в единство, зовущее человечество. Знаем властные зовы и провозвестия, не знаем происходящего». Потом в 1919 году Рерих признается: «Время недвижимо в Финляндии и Швеции, информация, доходившая до меня, рисовала большевиков добрыми ангелами-хранителями и обожателями искусства и науки. И мне представлялось, что эта информация была заботливо распространяема большевиками в левой прессе Швеции и в других странах».

Шестого сентября 1917 года Сейм Финляндии утвердил декларацию Свинхувуда об объявлении страны независимой от России. Правительство Германии, войска которой занимали часть территории финнов, отказалось признать новую страну без признания ее своей брестской союзницей— Россией. Свинхувуд обратился к Ленину, и тот вынес этот вопрос на заседание Совнаркома. Совнарком принял постановление о предоставлении независимости Финляндии, а ВЦИК утвердил его 4 января (по старому стилю) 1918 года.

Так Рерих, не уезжая из России, очутился за границей. На Рождество 1917 года Николай Константинович ненадолго все же возвращается в Питер, где даже проводит заседание преподавателей и учащихся школы «Общества поощрения художеств». На улицах рыскают банды, и толпы пьяных солдат обыскивают и убивают прохожих. Холодно и очень хочется есть. Все общее. Этих нескольких дней жути было больше чем достаточно, и он спешно покинул город, возвратившись в маннергеймовскую Финляндию[10].

Здесь семейство Рерихов проживало в абсолютной безопасности, но практически без средств к существованию. Каким-то чудом в начале 1918 года пришло письмо из Стокгольма. Там с предвоенной Балтийской выставки в Мальме оставались картины русских художников, а среди них и несколько работ Рериха. Профессор Оскар Биорк приглашал художника устроить в Швеции персональную выставку из старых и недавних своих работ, сделанных в Финляндии. К тридцати своим оставшимся картинам Рерих присовокупил свежий карельский цикл. Выставка открылась 8 ноября 1918 года накануне отречения кайзера в Германии. И здесь случилось чрезвычайное.

«В Швеции на выставку Рериха является таинственный господин с невнятной фамилией, спрашивает: «Вы собираетесь в Англию?» — «Откуда вы это знаете?» — «Многое знаем и пристально следим. Не советуем ехать в Англию. Там искусство не любят и ваше искусство не поймут. Другое дело в Германии. Там ваше искусство будет оценено и приветствовано. Предлагаем устроить ваши выставки по всей Германии и гарантируем большую продажу. А чтобы не сомневались, можно сейчас же подписать договор и получить задаток»»[11].

За неделю до открытия выставки на том берегу Балтики — в Германии, там, где, как утверждал «таинственный господин», «оценят и поприветствуют», — происходили события, способные потрясти мир.

В Берлине самым надежным местом для хранения оружия и взрывчатки было Советское посольство, открывшееся в столице Германии сразу же после подписания Брестского мира. Боеприпасы шли прямо из Москвы, в дипломатическом багаже. Вместе с ними поступала и литература — листовки на немецком и брошюра Ленина «Государство и революция». А иногда и конфискованные у русской буржуазии бриллианты. Их можно было продать, а на вырученные деньги прикупить еще оружия и тротила. Словом, взрывчатки и винтовок было столько, что канцелярия посольства напоминала солидный арсенал. Каждый день в советской миссии толпились «таинственные господа». Получив смертоносный груз или набив карманы бриллиантами, они разъезжались по городам Германии или рассредотачивались в столице. Господа спешили: на 11 ноября намечалось вооруженное выступление берлинских рабочих.

Третьего ноября в Киле вспыхнул бунт моряков. Матросы и кочегары линейных кораблей императорского флота отказались выполнить приказ командования и сорвали выход в море военных судов. На подавление мятежа были в срочном порядке отправлены верные правительству войска, но они по прибытии перешли на сторону восставших. В Любеке, Гамбурге и Бремене появились вооруженные отряды красных боевиков. Ужас, тихий ужас полз по улицам немецких городов.

Правительство Германии решило перекрыть мощный источник возбуждения, и министр иностранных дел Зольф санкционировал вскрытие многочисленных деревянных ящиков, приходивших на адрес посольства Советской России. Вскрытие показало, что все они были с листовками, напечатанными в Петрограде, и брошюрами Ленина. Советская миссия со скандалом была выслана из Берлина. Легальный, и единственный, путь поступления денежных средств и листовок к немецким коммунистам был неожиданно перекрыт.

Германия находилась в состоянии войны со странами Согласия, и новые трассы для контрабанды средств и литературы нужно было искать в нейтральных странах. Самой удобной из них была Швеция.

Рериху предлагалась роль контейнера, ну разумеется, при солидном гонораре. Свирепая немецкая таможня скорее задержала бы простоватого парня с саквояжем из дорогой крокодиловой кожи, чем мечтательного художника и возвышенного мудреца. Кстати сказать, «таинственным господином», появившимся тогда на выставке в Стокгольме, был Вацлав Боровский. Он был единственным представителем Народного комиссариата иностранных дел в нейтральной стране. В Стокгольме его завалил депешами народный комиссар иностранных дел Чичерин, поручивший ему наладить связь и получение информации из охваченной революцией Германии[12]. В 1918 году Боровский метался между Стокгольмом, куда приходила почта из Москвы, и Копенгагеном, столицей пограничной с Германией Дании, и буквально хватал за руку всех, кто ему попадался, в тщетной попытке передать чемоданы с деньгами и драгоценностями немецким товарищам. Он и предложил Рериху доходное турне в охваченную революцией Германию. Художник отказался от этой роли. Таких людей, как его несостоявшийся импресарио с невнятной фамилией «Боровский», он считал тогда «наглыми монстрами, которые врут в глаза человечеству».

Шестого декабря, спустя почти месяц, в Стокгольме, как сообщает 2-е Бюро (французская контрразведка), Рерих получает русский паспорт временного правительства № 6245[13]. Этот документ выдавался российским беженцам и позволял им иметь некоторые правовые гарантии. Рерих сразу же написал письмо Дягилеву и вскоре перебрался в Лондон, где приобрел репутацию закоренелого антисоветчика и сторонника интервенции.

Бокий отложил досье. О том, что случилось дальше, он знал по сообщениям «Горбуна».

«Горбун» объявился в Лондоне осенью 1919 года. Он поселился в центральной части города — недалеко от Британского музея и университета. Потом его часто видели на улице печатников — Флитт-стрит. Он выдавал себя за русского эмигранта, недоучившегося слушателя Коммерческого училища в Петербурге, интересующегося индийской философией и йогой. Его звали Владимир Анатольевич Шибаев. Он был действительно горбат. В детстве нерадивая нянька уронила его на пол, отчего он и стал горбуном и даже страдал от смещения сердца. Шибаев родился в Риге в 1898 году в семье русского и прибалтийской немки. Он одинаково чисто говорил по-русски и по-немецки и, кроме того, знал английский. Страсть к восточной мудрости привела его в Лондонский университет, где он вскоре нашел себе друзей среди индийских студентов. Часть из них принадлежала к подпольным террористическим организациям или сочувственно относилась к бенгальским боевикам из религиозной секты «Меч и лотос». Эти бенгальцы боролись с Британской колониальной империей с помощью бомб и религиозных радений. Тайные мистические общества Южной Индии использовали индивидуальный и массовый террор в своей религиозной практике. Они ссылались при этом на авторитет основателя «Миссии Рамакришны», мудреца Свами Вивекананды, проповедовавшего культ Шакти — индуистского божества духовной силы. Часто новые индийские знакомые цитировали слова Свами, Оправдывавшего насилие как способ освобождения: «О Индия, неужели ты думаешь такими средствами достигнуть цивилизации и величия? При трусости своих сынов ты не сумеешь достигнуть той свободы, которая является уделом только храбрых и мужественных. О матерь силы, отними у меня мою слабость и сделай меня мужчиной»[14].