Луи Клод де Сен-Мартен - О заблуждениях и истине

Сии произведения, какого роду они ни были, мы можем разделить на два отделения, под которыми все прочие будут состоять, потому что во всем, что существует, есть или умное, или чувственное, и все, что чвеловек может произвести, имеет целию которую-нибудь из сих двух частей. В самом деле, все, что люди ежедневно выдумывают и производят в сем роде, состоит в том, чтоб научить или тронуть, рассуждать или возбуждать чувствительность; невозможно им ничего сказать, или обнаружить, что не имело бы целью которого-нибудь из сих двух пунктов; и как ни разделяй умственные произведения людей, всегда видно, что их намерение есть или просветить и привести к познанию некоторых Истин, или покорить умственного человека помощью чувственности и привести в такое состояние, в котором, не умея более владеть самим собою, должен быть во всласти слышимого им гласа, и следовать слепо доброй, или злой влекущей его прелести.

К первому отделению отнесем все творения рассудка, или вообще все то, что долженствует производиться чрез Аксиомы и все, что на опытах основывается.

Ко второму отделению отнесем все то, что имеет целию сделать впечатления в сердце человеческом, какого роду они ни были, и тронуть его, каким бы то образом ни было.

В том, или в другом отделении, какое намерение Сочинителей? Не то ли, чтоб показать подлежащее свое в том ясном и приманчивом виде, чтобы тот, кто рассматривает его, не мог оспаривать, что оно истинно, ниже воспротивиться силе и прелести средств, употребляемых к привлечению его? Какие пособия употребляют они в сем случае? Не стараются ли всячески сами вызнать свойство подлежательного? Не стараются ли дойти до самого источника его и проникнуть даже в сущность его? Словом, не к тому ли они все силы свои напрягают, чтобы изражение их так хорошо согласловало с мыслями их, и чтобы так естественно и так истинно изображено было, чтоб неминуемо поействовало оно на подобными их, так как бы самая вещь была пред их глазами?

Не чувствуем ли над собою сего действия, которое больше, или меньше сильно по мере того, как близко подоошел Сочинитель к своей целил? И сие действие не всеобщее ли, и нет ли такого роду красот, которые во всем свете почитаются таковыми?

Сие есть для нас образ способностей сего истинного Языка, о котором говорим и мы, находим в самых далеке людей и в их усилиях следы того, что мы сказали о правильности и силе изражения его, равно как и о всеобщности его.

Неравность впечатлений, происходящая от разности наречий и языков, согласием учрежденных между многими народами, не должна нас останавливать. Как сия разность есть недостаток случайный, и не природный, и как человеку можно исправить его, приучив себя к чужим наречиям, то не может она противна быть началу, и я безбоязненно сказываю, что все языки на земле суть доводы, утверждающие оное.

Хотя на два отделения расположил и словесные произведения умных способностей человека, не забываю однако, что они имеют многие вещи и разделения как по числу разных вещей, подлежательных нашему рассуждению, так и по множеству оттенко, которые могут быть в наших чувствованиях.

Не вступая в исчисление их, ниже в рассматривание каждой порознь, мы можем взять в рассужение главную токмо ветвь, каждого отеделения, и которая есть первая по ряду, как на пример, в вещах подлежащих рассуждению Математику№ а Поэзию в тех, которые относятся к чувственной способности человека. Но как выше сего рассуждаемо было о Математике, то я отсылаю туда читателя, дабы он удостоверился паки в существенности и всеобщности начальных положений, мною предлагаемых.

И так обращаюсь теперь к Поэзии, яко к превосходнейшему произведению способностей человека, которое более всех приближает его к Началу и которое, приводя в восторг, наилучшим образом доказывает ему достоинство происхождения его. Но сколько сей священный Язык благороден бывает, когда обращается к настоящей своей цели, столько уменьшается достоинство его, когда нисходит он к вещам подделанным, или презрительным, к которым не может коснуться, не оскверня себя как бы неким непотребством.

Да и самые те, которые посвятили себя Поэзии, всегда показывали ее нам, яко язык Героев и Существ благотворительных, которых они изображали нам хранителями спокойствия и безопасности людей. Они столько почувствовали блрагородство ее, что не устрашились даже приписать ее тому, кого почитают они Создателем всего; ее же предпочтительно избрали для объявления провещаний его, или для возношения к нему своей мольбы.

Как бы то ни было, я должен сказать, что сей Язык не зависит от тех общеупотребительных правил, в которых у разных Народов условились люди заключать свои мысли. Кому известно, что сие есть следствие ослепления их, что они вздумали сим средством умножить красоты, а вместо того отяготили себя трудом, и что сие чрезмерное наблюдение правил, которым порабощают нас в намерении тронуть телесную нашу чувствительность, тем паче умаляет истинную нашу чувствительность.

Но сей разговор есть изражение и глас сих превосходных людей, которые. Питаяся непрестанным присутствием Истины, живописуют ее с тем же огнем, какой служит и ей пищею, огнем саможивотным, который есть враг хладной единообразности; потому что он сам себе повелитель во всех своих деяниях, творит сам себя беспрестанно, и следовательно есть всегда нов.

В сей-то Поэзии можем видеть совершенное изображение сего Языка всеобщего, которой мы тщимся показать; потому что когда сия истинно достигает цели своей, то ничто не может стоять противу ее; понеже она, как и Начало ее, имеет огонь пожирающий, который сопутствует ей повсюду, который должен все умягчать,в се растоплять, все возжигать; и для сего первый есть закон Пиит не петь тогда, когда не чувствуют жару его.

Не надобно думать, чтобы сей огонь производил везде одинаковые содействия. Как народы подлежат ему, то он принаравливается к различным их свойствам, но никогда не должен являться, не исполнив своего дела, которое есть увлекать все за собою.

Рассмотри же теперь, могла ли такая Поэзия произойти из источника суетного, или зараженного; мысль быть сим истинным и единственным Языком, который, как известно, принадлежит нашему роду? Конечно она есть токмо слабое подражание ему, но как между плодами трудов человека она есть ближайшая к его Началу, то я избрал ее с тем, чтобы дать об оном приличнейшее понятие.

Да и можно сказать, что меры условные, употребляемые людьми в выдуманной ими Поэзии, сколь ни несовершенными кажустся, тем не менее должны представлять нам доказательства точности и правильности истинного Языка, которого вес, число и мера неизменяемы.

Равным образом могли бы мы увидать и то, что как сия Поэзия простирается на всякие вещи, то тем паче Язык истинный, которого она есть образ, должен быть всеобщим и удобным объять все, что существует. Наконец чрез подробное рассмотрение свойств сего высокого глаголания могли бы мы приблизиться к подлиннику его и читать даже в его источнике.

Чрез что купно увидели б, от чего Поэзия имела толикую силу над людьми всех времен, от чего делала она такие дивные дела и от чего все Народы земли с толиким удивлением взирают на тех, которые показали в ней отличные успехи; сие же купно распространило бы наше понятие и о Начале, родившем ее.

Также увидели б мы, что люди часто делают из нее такое употребление, которое унижает и безобразит ее так, что нельзя ее узнать; а сие доказывает, что она у них не всегда есть плод сего Языка истинного, о котором говорим; что употреблять ее к похвале людей есть осквернение, посвящать ее страсти есть идолопоклонство, и что не иная цель ее долженствует быть, как показывать людям то жилище, из которого она назшла с ними, дабы тем возбуждать в них добродетельное ревнование следовать по стопам ее и туда возвращаться.

Но довольно, что я указал путь, чтоб имеющим некоторое желание можно было далее шествовать в сем поприще. Прейдем ко второму способу, которым, как мы видели, истинный Язык обнаруживается, то есть к характерам писания.

Безбоязненно могу уверить, что сии характеры столь же многоразличны и многочисленны, как и все, что содержится в Натуре, что нет ни одного Существа, которое бы не могло иметь места между ими и служить вместо знака, и что каждое находит между ими свой образ и начертание истинное; и для того столь велико число сих характеров, что невозможно человеку сохранить всех их в своей памяти не токмо ради неисчетного их множества, но и ради разности их и нескладности.

Ежели и положим, что человек удержал бы в памяти все те, которые дошли до его сведения, то не можно ему льститься, чтобы не оставалось их еще на изучение; ибо Натура каждый день производит новые предметы, чем и доказывается нам бескончность вещей и купно ограниченность и недостаток, в каком находится род наш, который никогда не может дойти до того, чтоб объять их всех; понеже на земли сей не может он даже и до того достигнуть, чтобы знать все буквы Азбуки своей.