Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

Знакомить с Лукерьей Алексеевной Тамара категорически отказалась, и единственно, кого я видел своими глазами, это собачку. Маленькую, черную и лохматую. Очень обычную собачку. Но, когда я пошел в сторону собачки, она не стала убегать, вот в чем дело.

Собачка, как кошка, сложила спину дугой, повернула в мою сторону морду, оскалилась и стала прыгать в мою сторону. В каждом прыжке делала она не меньше полуметра, и я не смогу описать, какая мерзкая, отвратительная стала собачья улыбка. Я даже не мог представить себе, что вообще может существовать собака, вызывающая такое отвращение, как эта черное лохматое животное. И глаза… Крохотные, багрово-красные, они как будто испускали лучики; было в этих глазах что-то от скверного сна, дурного полуночного крика, кошмара, когда не понятно, что происходит в реальности, а что померещилось.

Нет, как бы я ни описывал, у меня вряд ли получится. Но поверьте: это было и страшно, и невыразимо, чудовищно мерзко. Находиться рядом с собачкой я просто физически не мог и быстро забежал в подъезд. А когда выглянул из окна второго этажа, собачки уже нигде не было.

В город, где тогда учился мой друг, я приехал последний раз в 1993 году на научную конференцию и прошелся, конечно, по знакомым улицам, доставил себе удовольствие. Но, куда ходила Тамара, я не знал и не знаю, с самой же Тамарой потерял всякую связь. Какова ее судьба – представления не имею.

Мой друг тоже не вспоминал о Тамаре много лет, они ведь были только одногруппниками и года три жили в одном общежитии. Знаю только, что Тамара поступала в медицинский и не поступила. Потом с теми же баллами ее взяли в университет, она закончила его… Наверное, после университета Тамара уехала домой. Мой друг тоже отучился, вернулся в Красноярск и стал трудиться в Институте леса и древесины. С 1994 года он преподавал в одном итальянском университете… Там не получилось закрепиться, он вернулся в Красноярск и начал преподавать в местном Университете. Карьеры не сделал, докторской не защитил и очень страдает из-за этого.

Вот и все.

О встречах со «снежным человеком» в Сибири ходит невероятное количество самых различных историй. Большая часть из них, конечно же, просто катастрофически недостоверна. Мало ли, какого рода бред может приключиться с пьяных глаз? Тем более огромное мохнатое существо с классическими атрибутами нечистой силы в виде горящих красным огнем глаз, с сочетанием во внешности человеческих и звериных признаков – как тут разделить вполне земное, хотя и редкое существо, и того, кто должен приходить «в гости» к нехорошим, сильно перепившимся людям?

Само название «снежный человек» на редкость неудачно, так же как совершенно не подходит ни тибетское йети, ни шерпское голуб-яван. Тогда уж надо применять одно из названий, родившихся у сибирских народов: куль, чучуна, тоотек и так далее. «Реликтовый гоминоид» – то есть пережившее свой век существо, родственное человеку – слишком «научно», да и не знаем ведь мы, что это за создание, насколько нам родственно. Самое приемлемое, по-моему, это буквальный перевод с некоторых индейских языков: «человек лесов». Это и нейтрально, и поэтично в то же время, а главное – достаточно точно.

Одно время мой дядя, член-корреспондент Академии наук СССР, входил в комиссию, проверявшую данные экспедиции Жанны Иосифовны Кофман.

Мария-Жанна Кофман, дочь французского еврея-коммуниста, – человек очень непростой судьбы. Были в ней и аресты за попытку бежать обратно во Францию, и работа врачом в сталинских лагерях, приключения совсем иного рода – прекрасная альпинистка, Жанна Иосифовна с 1942 года стала командиром бригады инструкторов по альпинизму, готовила солдат к боям в горах. Участвовала в снятии с Эльбруса флага, установленного нацистами в 1943 году.

В середине 1950-х друзья-альпинисты познакомили живущую в Серпухове Жанну Иосифовну с величайшим энтузиастом изучения «человека лесов» – Борисом Федоровичем Поршневым. Она участвовала в Памирской экспедиции Академии наук 1958 года по поискам «снежного человека». Это существо не нашли, и Академия наук давала все меньше средств для его поимки. Тогда Жанна Иосифовна в 1960 году на свои личные средства основала в Сармаково, в Кабардино-Балкарии, базу экспедиции, которая продолжала сбор сведений об «алмасты».

В 1987 году М.-Ж. Кофман основала Российское объединение криптозоологов и долгие годы была его председателем. А сведений о «человеке лесов» собрано было немеряно. Пресса увлеченно вопила про сотни случаев встреч со «снежными людьми»; получалось так, что по Абхазии вообще «снежные люди» ходят чуть ли не толпами, и каждый пожилой абхаз имеет среди них личных знакомых.

Вот дядя и входил в комиссию Академии наук, которая честно встречалась со всеми информаторами Жанны Иосифовны и вынуждена была прийти к выводу: увлеченная Ж. И. Кофман, мягко говоря, слишком часто шла на поводу у своей «идеи фикс».

Комиссия выяснила со всей жесткостью: многие рассказы и записаны были только из-за плохого знания языка. И потому, что сотрудники Жанны Иосифовны откровенно подсказывали местным жителям ответы.

Выходит комиссия на старика, который еле говорит по-русски, но Жанне Иосифовне очень подробно рассказывал о встрече со «снежным человеком», на котором была шерсть и надбровные дуги. Комиссия задает ему вопрос уже через переводчика: а какие у «снежного человека» были надбровные дуги?

– А вот такие, как у тебя! – ткнул дед в очки члена комиссии.

– И у него надбровные дуги? – уточнили, показывая еще не одного «очкарика».

– Да! Да! – радостно подтвердил дед: наконец-то его правильно поняли.

– А какая на нем была шерсть? – спрашивала комиссия, уже трепеща от предвкушения. И дождалась.

– На тебе вот шерсть, – абхазский дед показал на свитер одного из членов комиссии.

– На «снежном человеке» была такая же шерсть?

– Нет, на нем была длиннее, примерно как вот у этого… – показывает дед на другого члена комиссии.

Перлом работы комиссии стала находка «снежного человека» – инженера Гоги из Тбилиси, очень обиженного на одного абхазского долгожителя. Инженер размечал трассу для будущей дороги через Большой Кавказский хребет в совершенно ненаселенных местах, выше уровня лесов. Было жарко, инженер разделся, оставив на своем организме только болотные сапоги и черные семейные трусы. Он шел через высокотравье, слушал басовитое жужжание шмелей, радовался жизни, и вдруг…

Потом деда, разменявшего двенадцатый десяток, много раз спрашивали: ну зачем он построил на своих горных пастбищах туалет?! Старик только сердился, объясняя на всех знакомых ему языках, что хозяин – барин, что вот захотел – и построил. Еще труднее объяснить, зачем старик приделал к сортиру огромный висячий замок и запирал его на ключ. Но, во всяком случае, замок он приделал, запер сортир на ключ, перед тем как угонять отары вниз, в теплые абхазские долины.

Самое иррациональное в этом, что дед ни разу не сходил в этот сортир, что вызвало новые вопросы: зачем строил?! От рациональных вопросов дед только приходил в еще большую ярость, шипел и плевался от злости. Вот сделал он сортир, и все тут!

В отличие от деда инженер Гоги не отказывался от попыток рационально объяснить свое поведение:

– Вижу – сортир… Деревенская будочка. Я – искать, кто тут живет. По карте – никого нет, а сортир стоит. Никого нет! И следов человека никаких нет! Тогда я и залез в сортир…

– Гоги, да зачем «залез»? Вокруг же безлюдье! Никого! Сиди себе в душистой травке, любуйся на горы…

Гоги долго думал, шумно вздыхал: очень хотел честно ответить авторитетной комиссии из Москвы и Питера.

– Понимаете… Такой он был таинственный, сортир. Ну подумай сам – это же загадка! Тут все что угодно подумаешь: Атлантида! Космические пришельцы! Параллельные пространства! Как сами не понимаете, надо же было проверить, что в нем особенного, в этом сортире?!

– Думал, там вход в параллельное пространство?

– А зачем тогда заперли, а?!

Очень может быть, дед как раз предвкушал, как весной поднимется с отарами на летние пастбища и лично обновит свою постройку. Если так, особенно понятно, почему он пришел в такую ярость. Потому что вокруг сортира все было истоптано, будто бегало сто человек (это Гоги искал местных жителей), замок с его любимого сортира цинично сбили валуном, а в самом сортире – дед ясно увидел сквозь приоткрытую дверь – сидел кто-то огромный, черный и издавал невнятное рычание.

Рычание стало единственным моментом, по поводу которого Гоги стал очень немногословен:

– Болел, дорогой… Понимаешь, сильно болел… Такое питание…