Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

– Ты ему на сердце, бабушка?..

– Нет, зачем же? Я ему сюда, на… (на бедра, скажу я читателю, но бабка употребила совсем другое выражение. – А. Б.). Для многих мужиков тут самое страшное. Как накинешь, и «стоячка» у него кончится, – объясняла бабка внучке с простотой и доходчивостью первобытного человека.

У нее все было просто, все называлось своими именами. В деревне слов научных, изящных и приемлемых в интеллигентских салонах никто как-то и не искал. Если речь шла о «стоячке», бабушка так и объясняла тринадцатилетней внучке, понятия не имея о «научном» слове «эрекция», и нисколько в слове этом не нуждаясь. И объясняла:

– Так это только «первый обруч». Если набросить второй, куда хуже будет. А после третьего уже и сама ничего не поправишь. Если наверх бросать обручи, на сердце, третий – это верный конец; часто помирают и после второго.

Тут Тамаре совсем стало жутко, хотя и самовар, и чай вприкуску (другого бабушка не признавала), и сама Ульяна Тимофеевна в цветастом халате были как бы воплощениями домашнего уюта, стабильности и положительности.

Ульяна Тимофеевна усмехнулась, перевела разговор на травки, на пользу людям от этих знаний. Тамара понимала, что от «обручей» тоже может быть польза – отпустил же участковый, Егор Савельев, ни в чем не повинного Кольку… Если бы не бабка, мог бы и замордовать, а отпустил. И с тех пор ведет себя участковый тихо, бабки боится. Если б не боялся, мог бы и снова взяться за кого-то беспомощного, молодого, без влиятельной сильной родни. Тамара представляла, что за ней захлопывается дверь камеры, представляла, как подходит к ней участковый с куском резинового шланга и какое у него при этом лицо… Ей становилось так жутко, что сердце застревало, начинало мелко колотиться в горле. Нет, бабка все же права…

Дементьев тоже прибегал, но с ним Ульяна Тимофеевна беседовать не захотела, и он тут же пошел к участковому. Что потом было у Дементьевых, Тамара не знала, но, что Дементьев подарил Кольке велосипед и ходил очень пришибленно, робко, это видели все.

Выходило, что умение накидывать «обручи» – очень даже полезное умение, но все-таки от этих мыслей становилось страшно и неприятно.

Впрочем, сама Тамара не смогла бы ни «набросить обруч», ни переместить камень в почке, ни даже снять ворота с петель или поломать доску в заборе.

Про все эти вещи Тамара слушала, знала о них, наблюдала, как делает бабка, но, как именно надо что делать, не имела ни малейшего представления. Как надо заговорить младенца, вывести камень из почки, сломать на расстоянии доску, «набросить обруч», она не знала. Выходило, что обычными способами обучиться именно этому нельзя. Бабка знала совершенно иные способы обучения, совсем не похожие на усвоение знаний, на приобретение умений и навыков. Тут было что-то совсем другое, но бабка вовсе не спешила с этим знанием.

В обучении внучки существовала железная последовательность, ее никак нельзя было нарушить: надо было сперва обучить внучку работе с травами. Посмотреть, как у нее получается, а потом обучить работе с активными точками, массажу, знанию человеческого тела. Опять же посмотреть, что получается у девицы, каковы ее способности, а потом уже можно было и того… можно было посвящать в самое тайное знание.

Посвящать было совсем не просто, потому «знание», как ни крути, оказывалось теснейшим образом связано с нешуточными силами. Эти силы можно считать своеобразными силами природы; называют их и силами добра и зла… Кому как нравится! Но вот вам «информация к размышлению»: необходимость, сделав что-то хорошее, немедленно сделать и зло. Иначе саму «знающую» (не поворачивается язык произнести классическое «ведьма») буквально «распирает» изнутри; она мучается и, если не причинит вреда чему-то, может серьезно заболеть. Ни светлые силы, ни чисто природные явления волей ко злу не обладают.

«Знающие», если называть вещи своими именами, брали силу у зла и ухитрялись обращать ее в добро. Рискуя собой, они отделывались ломаными досками и сброшенными с петель воротами. Как позволяло это само зло или какая сила ограничивала зло – выше моего разумения.

Во всяком случае, бабка хоть и считала себя христианкой, в церковь не ходила: в церкви ей становилось плохо. Занимаясь «другим», снимала крест. Так что кто-кто, а светлые силы ей совершенно точно не помогали.

Все знали, что посвящать нового человека опасно, причем опасно в первую очередь для того, кого посвящают. Бог… (или вовсе не Бог?) знает, с чем могла столкнуться посвященная сразу после посвящения. Бывало, и ума лишались те, кто получал силу, без возможности ей распорядиться.

В любом случае посвященный уже не мог жить так, словно у него не было этой силы. «Знание» требовало проявлять себя, его нельзя было держать про запас, как муку в домашнем ларе. «Знающая» должна была творить добро и зло, сама выбирая, что предпочесть, в каком соотношении.

«Знание» оборачивалось образом жизни, ставило женщину в положение исключительное и несколько страшное. В положении колдуньи, которая уже не будет обычной деревенской женщиной. От нее отшатнутся и подружки, и большинство парней. Опасливое полууважение, полустрах станут обычнейшими чувствами односельчан.

К ней пойдут с просьбами, понесут подарки, будут уговаривать и льстить. А ведь это соблазн, даже немалый – взять подношение, не очень думая, нравственно ли то, о чем просят? Правильно ли будет исполнять? Закроем глаза, хорошо ли «набросить обруч»? Виноват ли этот человек, ушедший к подружке заказчицы? Ведь подарок – он такой красивенький…

Еще соблазн – помочь таким милым, таким хорошим людям, знакомым с детства. Ну что же, что вот сегодня, именно в этой истории чуть-чуть неправым… Все иногда бывают неправыми, а люди такие милые, такие хорошие, такие свои… Ну как же им не порадеть?!

Есть и опасность начать судить других людей, присвоив себе право карать и миловать, встав над всем остальным человечеством, как языческое божество. Превратиться в столп гордыни, в идол собственного самомнения.

Все эти пути вели к одному – к тому, чтобы стать пособницей сил зла, уже лишенной своей воли и права принимать решения. К тому, чтобы погибнуть, и не только погибнуть физически.

Нужно было, чтобы девица готова была принять такую судьбу – судьбу «знающей» – и все опасности такой судьбы. Не согнуться, не сломаться под ношей. Не превратиться ни в злобную мерзавку, ни в стяжательницу, ни в эдакого судию своих ближних, владеющего истиной в последней инстанции.

Посвящать надо было непременно совсем молодую девицу и непременно девственную. Ульяна Тимофеевна очень популярно объяснила внучке, что сделает с ней, если внучка затеет «гулять» с парнями. Если будет «обжиматься», а «совсем большого худа» еще не сделают, «целки не сломают», она только отходит внучку вожжами так, что внучка будет отлеживаться несколько дней. А если сотворят «большое худо», добрая бабушка отрубит внученьке голову. Вот этим топором – объясняла бабушка для наглядности.

– Ты верила, что отрубит?

– Верила…

Но, думаю… уверен! Бабушка свирепствовала зря. Потому что Тамара и в двадцать с небольшим оставалась девственницей. Не потому, что никому не нравилась. Девочка она была серьезная, хотела сначала влюбиться; ее кратковременные увлечения парнями были ужасно наивными, до ощущения чего-то трогательного, полудетского. Была, конечно, и у Тамары своя чувственность, но слабенькая, девчоночья; уж конечно, не было у нее ни малейшей потребности в «ломании целки» с первым встречным.

Другой вопрос – Ульяна Тимофеевна, понятное дело, не могла рисковать. Ей нужна была внучка взрослая, не подросток, не совсем юная девушка, но и сохранившая себя, не растратившая первых сил.

Ульяна Тимофеевна, оберегая Тамару, ждала, когда внучка еще подрастет, чтобы передать ей свою силу. Но вот этого она и не успела.

Родители Тамары, конечно же, прекрасно понимали: Ульяна Тимофеевна как может подготавливает смену. Уж конечно, понимали, кого готовят на роль «смены». Почему ни мать, ни отец не сказали ни слова, не воспрепятствовали ничем? Может быть, для их простых душ несколько месяцев, тем более год или два, были таким большим промежутком времени, что и думать про это не стоило? Или знали, что передавать силу «знающая» должна перед концом, а жилистая здоровая Ульяна Тимофеевна казалась им чуть ли не вечной? Или попросту не думали пока вообще ни о чем, ждали, как само повернется? Так сказать, гром не грянул – мужик и не перекрестился? Во всяком случае, родители встали между бабушкой и внучкой, только когда бабушка слегла и начала быстро умирать.

Все произошло просто стремительно: еще в марте Ульяна Тимофеевна прошла двенадцать километров по зимнику проведать знакомую, а в апреле уже не выходила из дому. В мае в огромном сундуке у бабушки нашлась, среди всего прочего, и шкура черной козы. К июню, к выпускным экзаменам Тамары, бабушка легла на эту шкуру и стала ждать своего конца.