Конкордия Антарова - Две жизни

– Это самая наглая ложь, – выкрикнула Строганова. – Тот, кому принадлежит браслет, требует его немедленно отдать. Понятно ли вам, что я не могу уйти отсюда, не имея его при себе? Я дала слово Браццано привезти немедленно его драгоценности.

– Много слов и обетов давали вы в вашей жизни. Вы клялись у алтаря в любви к мужу, – пересчитайте, сколько раз вы ему изменяли. Три года назад вы дали Анне обещание не преследовать е„ своей настойчивостью и не требовать, чтобы она вышла замуж за Браццано. В результате вы продались ему, продали сына, дочь и сегодня обокрали е„, коснувшись самого дорогого и священного, что у не„ было.

Но слово, которое вы дали Браццано, вы нарушить боитесь, потому что эта гадина пригрозила вам и вашему сыну смертью? Посмотрите на себя. Чей жемчуг на вашей шее? Чьими кольцами унизаны ваши руки? Чь„ платье надето на вас? Чей ридикюль в ваших руках? Несчастнейшая из женщин! Опомнитесь, сбросьте с себя все эти вещи, – и вы пойм„те хоть частично тот ужас, в какой вы сами себя погрузили.

Под взглядом И. Строганова выложила свой ридикюль, но И. велел Хаве немедленно взять со стола медальон, чтобы он не касался больше ридикюля Строгановой, откуда она его вынула. Медленно, будто лениво и как-то сонно, Строганова сняла жемчуг, серьги, кольца и браслеты, которые на е„ руках бряцали десятками, на восточный манер.

По мере того, как росла кучка золота и камней на столе, женщина пробуждалась к жизни. Наконец, точно преодолевая какое-то последнее препятствие, она вытащила из-за корсажа тончайшую платиновую цепочку, на которой висели огромная ч„рная жемчужина и такой же огромный розовый бриллиант.

Положив их также на стол, она глубоко вздохнула, открыла глаза и с удивлением огляделась.

– Что вс„ это может значить, доктор И. ? Разве мне было дурно? – спросила она.

– О да. Вам было очень плохо. Но теперь уже гораздо лучше. Ведь вам дышится легче? – ответил ей И.

– И легче дышу, и не чувствую себя скованной. Но почему все мои вещи лежат здесь? – опять спросила она. Она протянула руку к столу, но И. остановил е„.

– Подождите немного, придите в себя окончательно. Выпейте кофе. – И он подал ей чашечку кофе, но я заметил, что он растворил в ней частицу пилюли Али.

Хава поднялась ко мне и взяла у меня флакон сэра Уоми. Я уже приготовился к смраду и был поражен, когда увидел, что Хава положила все вещи Строгановой на поднос, открыла флакон, в котором оказался такой же ж„лтый порошок, каким сэр Уоми обсыпал нож и браслет в доме князя.

И. высыпал порошок на драгоценности Строгановой, подж„г его и сказал мне:

– Подай Жанне питье из стакана и перемени компресс. Я быстро выполнил приказание. Проснувшаяся Жанна выпила питье, не узнавая меня, повернулась на другой бок и через мгновение опять заснула.

Когда я вернулся на свой наблюдательный пост, порошок уже догорал. Вся комната была полна дыма и смрада; что-то лопалось, точно стреляли из маленького револьвера; вдруг раздался взрыв, и у Строгановой вырвался крик ужаса.

– Теперь вам нечего бояться, – сказал И. – Носить эти вещи было страшно. Сейчас они безвредны. Левушка, ты специалист протирать бриллианты, – вот тебе жидкость и платок, – поманил меня И., указывая на драгоценности.

Я мигом – что тебе Верзила – очутился подле него и принялся за дело. В каком печальном состоянии оказались драгоценности Строгановой! Прекрасная ч„рная жемчужина разлетелась в мельчайшие кусочки, как стекло. На месте розового бриллианта лежал кусок лопнувшего ч„рного угля. Из всей груды бриллиантов и колец осталось около десятка прекрасных вещей.

– Посмотрите сюда, – сказал И. Строгановой. – Вещи, которые вы считали золотыми, оказались просто медью и серебром. Позолота сошла с них, и вы можете убедиться, чего они стоили. Камни, за исключением оставшихся, были просто отлично шлифованным горным хрусталем. А вы носили эти тяж„лые подделки, принимая их за умопомрачительные ценности. Строганова молча качала головой.

– Эти уцелевшие вещи подарил мне мой муж. А вс„, что оказалось хламом, дарил Браццано, уверяя, что стоимость вещей так огромна, что на них можно купить целое княжество, – выговорила она со стоном, в котором звучали досада и раздражение.

– Для Браццано, быть может, эти вещи и были ценными. Но что подразумевал он под этим, вам непонятно сейчас. Вскоре вы это узнаете. А теперь можете безбоязненно надеть свои кольца и браслеты. Но внутри, в ридикюле, у вас тоже немало мусора, который надо выбросить.

Строганова надела свои драгоценности, открыла ридикюль и вскрикнула. Письмо Браццано, для передачи Жанне, тоже обуглилось и развалилось на куски.

Увидев превратившееся в пепел письмо, сын Строгановой замычал и за„рзал на сво„м стуле.

– Закройте рот, вытритесь, примите человеческий облик и отвезите вашу мать домой, – сказал повелительно и грозно И. – Бойтесь ослушаться моего приказа. И помните только об этой минуте, а не о страхе перед Браццано. Вы ещ„ молоды и можете поправить вс„, что по своей наивности натворили. Я верю, что вы ещ„ можете стать честным человеком, а не низкопробным негодяем.

Помните же об этой минуте, о состоянии, пережитом вами здесь, и желайте всеми силами вырваться из рук шарлатана, наложившего на вас и вашу мать свои гипнотические путы, – говорил И., пристально глядя на несчастного юношу.

Через некоторое время мать и сын вышли, я помог Хаве убрать оставшуюся от мнимых драгоценностей дрянь, умылся и возвратился к И. Все вместе мы поднялись к Жанне.

Она продолжала спать. Дыхание у не„ было ровное, и И., наклонившийся над нею, сказал, что жар у не„ спал.

Он ничего не рассказывал нам, а я ни о ч„м не спрашивал. Меня очень интересовало, например, где же дети, так как в их комнате было тихо.

– Хава, Левушка останется покараулить Жанну; а мы с вами съездим за детьми, которых Анна временно устроила в сво„м доме. Кстати, я еще дн„м хотел сказать тебе, Левушка, что вернулся капитан. Я видел его. Он мечется по делам, но обещал к восьми часам прийти сюда. Я не сомневаюсь, что он сдержит слово, и тебе будет радостно встретиться с нашим милым другом. Я не накладываю вето на твой язык, Левушка: напротив, ты окажешь мне большую услугу, если расскажешь капитану вс„, что пережил за это время. Милый он человек, спешил Бог знает как, чтобы лишний день провести в Константинополе с нами. По расписанию пароход будет стоять здесь дней пять. Дождитесь моего возвращения. Ты, бедный мой мальчик, давно ничего не ел. Ну, зато пойд„м к кондитеру, «Багдад» преподнесу тебе в лучшем виде.

– Дорогой Лоллион, я готов ничего не есть и не пить ещ„ два дня, только бы не видеть и вас, и Ананду печальными и утомл„нными. Что бы я только не дал, чтобы день ваш был л„гок, – прошептал я, вися на шее своего друга и еле сдерживая сл„зы.

– Вот так храбрец! Это где же видано, чуть ли не плакать взрослому мужчине? – вдруг услышал я рядом голос Хавы. – Извольте поддерживать репутацию весельчака: а то вы можете и мои глаза превратить в слезливые потоки. – Она смеялась, но я уловил в е„ смехе не горечь, а что-то особенно меня поразившее, чему я не мог найти определение. Я удивл„нно посмотрел на не„ и сказал:

– Если сэр Уоми спросит меня ещ„ раз: «Как смеется Хава?», то я скажу ему, что в е„ смехе не звенит хрусталь, в н„м звук разбитой фарфоровой вазы.

– Помилуйте, господин Следопыт, не давайте такое чудовищное определение моему смеху, – протестовала Хава. – Уж лучше скажите, что смех чернокожих негармоничен для вашего слуха.

– Этого я сказать не могу, потому что мой великий друг Флорентиец однажды объяснил мне, что кровь у всех людей красная, а И. научил меня понимать, что такое любовь к людям. Я равен вам, как и вы мне, нашими правами на жизнь и труд. Как же я могу сказать, что не способен слиться с вами в гармонии? Я могу подслушать трещину вашего сердца и молчать о ней, но не могу выключить себя из той атмосферы, в которой оно жалуется мне, когда вы смеетесь. Хава развела руками и повернулась к И.

– Помилосердствуйте, И. Этот мальчик меня без ножа режет. И. весело засмеялся, потрепал меня по плечу и сказал Хаве:

– Скорее, пожалуйста, я хочу вернуться до девяти часов. Могу сказать только одно: устами младенцев глаголет истина.

Молча накинула Хава пелерину, оба вышли, я запер двери и остался в магазине один.

По странной игре мыслей я принялся думать о пологе над кроватью Жанны. Мне определенно стало казаться, что он предназначался Анне, что сэр Уоми в„з его для не„, – и что и сам он ехал сюда в связи с чем-то очень большим и значительным для е„ жизни. Его слова об Индии, о том, что теперь у не„ нет надежды туда уехать, – вс„ говорило мне, что жизнь Анны должна была совершенно измениться. Но что сама она сделала что-то не так, что подвела не только себя и Ананду с его дядей, но и сэра Уоми и Али.