Шантепи Сосей - Иллюстрированная история религий

Талызенков был мужик торговый, денежный, цену себе ставил высокую. Собрался он с духом и отвечает:

– Не скажу я про вас никому. Умрет это дело на этом самом месте. Чем хотите, тем и поклянусь.

– Съешь, – говорят, – комок земли, тогда поверим.

Он съел, и его отпустили. И только после смерти всех трех мужиков рассказал Талызенков об этом случае своему соседу Афанасию Чувакину.

– Отчего же, – спрашивал рассказчика наш корреспондент, – ты раньше не рассказал об этом?

Боялся, что убьют, да и нельзя рассказывать, коли съел земли.

– Почему нельзя?

– Да уж нельзя! Нельзя потому, что можно большое несчастье произнесть (т.е. перенести).

Крестьянка деревни Пушкина (в той же Орловской губернии) рассказала, как одного непокорного сына мать выгнала из своего дома, и как он, поступив с женой на барский двор, повел такую тяжелую и скорбную жизнь, что стало ему невтерпеж и довело до раскаяния. Стал этот сын (Григорий Сухоруков) просить старосту заступиться за него у матери.

Приходит Любава (мать) на барский двор, просит непокорный сын у нее прощенья: кланяется и божится. Мать не сдается, не верит ему и говорит:

– Если хочешь, чтобы я тебе простила, съешь вот этакую глыбину земли.

– Ты меня, мать, подавишь.

– Коли не съешь, меня, значит, не почтишь, и я не прощу, а коли съешь – иди опять жить домой.

Григорий послушался, съел и стал после того жить так, что никому лучше того не придумать.

А вот еще указания на тот же прием клятвы, основанной на мотивах совершенно иного характера. В "Неделе" было сделано указание на распространяющийся в Холмском уезде Псковской губернии гражданский брак среди крестьян. Мотивы этого брака вызваны экономическими причинами и юридическими особенностями быта, а самый брак сопровождался тем же древнейшим обрядом богопочитания матери-сырой земли. Пока девица живет в семье с отцом, она покойна за его спиной, будучи обеспечена отцовским наделом. Но после смерти его, надел числится за нею только до ее замужества, а затем, по местному обычному праву, отходит в общее мирское пользование. И вот, чтобы избежать беды, девицы и выдумали внебрачное сожительство. Г ражданский брак заключается с некоторою торжественностью: родственники сговариваются, берут икону, зажигают перед ней свечи, перед которыми жених и невеста, разодетые по-свадебному, "кусают землю", т.е. берут пястку земли и глотают ее в знак любви и верности до гроба. Обходя церковный брак из-за земельных выгод, молодые, конечно, не думают в это время о том, что будущие дети их зачтутся незаконнорожденными и прав на дедушкин надел не будут иметь никаких.

Особенность народных воззрений на мать-сыру землю дала основание чародеям и здесь воспользоваться, для своих недобрых целей, тайными, могучими свойствами этой стихии.

Применение земли в чарах чрезвычайно разнообразно. Взять хотя бы всем известное "вынимание следа", состоящее в том, что на месте, где стоял обреченный человек, вырезают ножом часть дерна или из-под ступни его соскабливают пол и над этими следами колдуют.

Впрочем, чародейственной силой земли пользуются не только колдуны, но и обыкновенные люди, прибегающие, на случай беды, к заступничеству и покровительству своей "кормилицы". Это видно, между прочим, из обычая опахивать деревни. Обычай опахиванья является уже своего рода священнодействием со всею тою мистическою обстановкою, которая вообще приличествует всякому древнему обряду и которая рассчитана на то, чтобы самый обряд сделать внушительным и страшным. Толпа женщин с распущенными волосами, в одних белых рубахах, в глухом сумраке ночи, возбужденная всей внешней обстановкой и условными околичностями обрядового чина, становится опасной для всякого случайного свидетеля этого религиозного "действа". Совершение его преимущественно предоставляется женщинам того селения, которому угрожает занос чумы на скот, тифа на людей и т.п., и которое необходимо оградить со всех сторон таинственным, заколдованным поясом земли, вырезанным сохою в ширину сошника и глубиной не менее трех вершков.

Почин самого обряда всюду предоставлен старухам, крепче верующим и более осведомленным в порядке совершения чина "опахиванья". Они и выбирают подходящую полночь, и оповещают женское население шепотком, чтобы не знали и не слыхали мужчины. Для того чтобы таинственная цель была достигнута, считается необходимым участие в обряде, по меньшей мере, девяти девок и трех вдов (как и высказывается это в обрядовых припевах). Оповещенные старухами с вечера, все девицы и бабы прокрадываются за околицу и, выйдя в поле, снимают с себя одежду до рубахи, причем иные повязывают голову белыми платками, а девицы развязывают косы и распускают волосы наподобие русалок. На одну вдову, по общему выбору и приговору, надевают тайком унесенный хомут и впрягают ее в оглобли (обжи) сохи, также припрятанной заранее. Другая вдова берется за рукоятку, и обе начинают косым лемехом разрывать и бороздить землю, намечая тот "продух", из которого предполагается подъем и выход земляной силы, невидимой, непонятной, но целебной и устрашающей самую смерть. А в это же время все остальные девицы и вдовы (замужние не всегда допускаются, как не подходящие, нечистые) идут за сохой с кольями и палками, со сковородами, заслонками и чугунами. У девяти девиц девять кос, в которые они и производят беспрерывный звон. Звонят, кричат и поют с неистовым рвением, которое прямо указывает на главную цель – запугать и прогнать смерть. Ей и грозят в обрядовых песнях и причетах: "Смерть, выйди вон, выйди с нашего села, изо всякого двора! Мы идем, девять девок, три вдовы. Мы огнем тебя сожжем, кочергой загребем, помелом заметем, чтобы ты, смерть, не ходила, людей не морила. Устрашись – посмотри: где же это видано, что девушки косят, а вдовушки пашут?" Обойдя околицу по огородам и гуменникам, вся эта женская ватага врывается на улицу, настолько уже взволнованная, с таким подъемом нервного настроения, что ничего не замечает по сторонам и ничего не хочет видеть, кроме спасительной сохи. Все, что попутно обратит на себя общее внимание, вроде, например, выскочившей из подворотни собаки, спрыгнувшей с подоконника кошки – все принимается за несомненного оборотня, в которого перевернулась эта самая злодейка, "скотья смерть", черная чума, огневая горячка. С гамом и ревом бросается вся сопровождающая соху свита на этих собак и кошек и бьет их насмерть. Разбуженные мужики выглянут осторожно из окошка да и спрячутся за косяк, чтобы не приметили бабы: потому что последние не задумаются напасть на встречного мужчину, признавая в нем необлыжного оборотня. Притом же мужчина самим появлением своим оскверняет священнодействие и, стало быть, мешает благополучному завершению таинства. В деревне Юшиной (Орловского уезда и губернии) задумали бабы опахиваться. Узнали про это парни из соседней деревни и решили пошутить: с вечера забрались в соседние ракиты и в них притаились. Но когда процессия подошла к тому месту, шутники заревели медвежьими голосами. Однако женщины не испугались, они сбились в одну кучу и все как одна начали швырять в засевших парней камнями, палками. Видя же, что это не берет, они натаскали затем к дереву, на котором засели ребята, охапки соломы и подожгли. Шутники, как майские жуки, свалились на землю и начали сказываться своими именами, но женщины не только не поверили им, но пришли уже в полное остервенение. С теми же криками: "Бейте коровью смерть" они продолжали бросать грязь и каменья, пока не устали и пока шалуны-парни не были избиты в кровь.

Сохраняя такой внушительный, устрашающий характер, обряд опахиванья дожил до наших дней, вероятно, по той причине, что в распоряжении крестьян не имеется иных предупредительных мер против занесения эпидемических болезней. Притом же этот обряд, перешедший к нам от темных времен глубокой старины, считается надежным уже по той причине, что распространен повсюду, и притом нередко выполняется с участием христианских святынь, которые как бы закрепляют обычай и узаконяют приемы.

В некоторых случаях обряд из временного, вызываемого первыми признаками надвигающейся беды, становится обязательным и совершается ежегодно в условное время. Например, в Калужской губернии каждый год, под праздник Преполовения, собирается ночью огромная ватага девиц, сопровождаемых парнями, из которых один, самый молодой и пригожий, правит сохою, запряженною несколькими парами девушек. Впереди этого шествия (рассчитанного на то, чтобы избавить деревню не от одного мора, но и от всякого рода напастей), идет вдова и несет икону. И опять беда тому, кто попадется навстречу этому ночному шествию. В Волховском уезде (Орловская губерния) "гоняют смерть" обычно после Петрова дня и об избранной ночи извещают мужчин, требуя их согласия и невмешательства. К принадлежностям обряда присоединяются также икона (на этот раз Богоматери), восковая свеча и дегтярница с помазком: дегтем намечают крест на каждых воротах и такой же крест честная вдова вырезает сохою на бугре за деревней. На этом месте раскладывается затем костер, и все женщины прыгают через него для завершения обряда. Дегтем мажут также тех, кто нечаянно встретится на пути. В других деревнях носят образ св. мученика Власия, признаваемого по всей св. Руси покровителем домашнего скота, и к свечам прибавляют еще ладан. В деревнях Нижнеломовского уезда Пензенской губернии во главе подобного шествия видели старуху с иконами Спасителя, Успения Богоматери и медного Распятия на груди, и слышали, вместо стихов заклятия, пение молитв Богородичной и Господней. В этом случае в обряде "опахиванья" принимали участие все жители деревни, без различия возраста и пола. Ко внешней церковной окраске прибавляется еще суеверное требование, чтобы, расходясь по домам, не оглядываться ни на зов, ни на вой, ни на угрозы, если не хочешь, чтобы не осталась шея искривленной и нечистая сила не сгладила ту черту, которую провела соха вокруг деревни.