Монах Афонский - Птицы небесные. 3-4 части

— Не следует делать из скорби культ, Аркадий. Ты же послушник! Если возьмешь себе за правило, что всякие скорби — всего лишь помощники духовному росту, будет легче.

Наклонив голову, этот добрый человек покорно слушал мои советы. Но внезапно какая-то затаенная идея озарила его лицо:

— В таком случае, батюшка, прошу у вас благословения на монашеский постриг!

— Это хорошее пожелание, дорогой мой, но ты пока поживи в скиту, помолись, поучись послушанию. Бог даст, если увижусь с отцом Кириллом в Лавре, спрошу о тебе.

Аркадий отошел успокоенный.

В вечернем белесом сумраке кто-то у палатки негромко прочитал молитву. Я выглянул:

— А, отец Ксенофонт! Слушай, как твое мнение насчет нового послушника?

— Евгения? Он мне нравится, а как вам — не знаю. Мое мнение такое: пусть живет в скиту… Батюшка, а все-таки зря вы отправляете отца Пантелеймона. Он здесь нужнее.

— Согласен, отец, конечно, он здесь нужнее. Знаешь, преподобный Сергий тех учеников своих, которые имели стремление к уединению, всех благословлял на пустынножительство. И сколько потом возникло новых монастырей? Несколько десятков! Меня самого Лавра отпустила на Кавказ, поэтому и я отпустил отца Пантелеймона. Это его выбор, пусть едет, набирается опыта. Старец говорил нам, что удерживать никого нельзя: «невольник — не богомольник»!

— Это так, отче, но все-таки жаль. Вам виднее, — вздохнул, отходя в темноту звездной ночи, иеромонах.

После литургии в новой церкви в честь святого великомученика Пантелеймона наше небольшое братство с головой ушло в огородную «страду». С Василием Николаевичем, бригадиром пчеловодческого хозяйства на Псху и нашим большим другом, крепко сбитым, веселым работящим человеком лет шестидесяти, мы вспахали лошадью, запряженной в плуг, прогревшуюся и дышащую соком молодой травы каменистую землю. С братьями посадили картофель, кукурузу, фасоль и разбили грядки. В погожий майский вечер возле моей палатки, на которую надвигалась длинная тень горы, послышался голос:

— Батюшка, вы здесь?

У входа, поражая густой окладистой белой бородой, улыбался странник Анатолий, знакомый мне еще по душанбинской церкви.

— Отец Симон, а я к вам!

Этот голос всколыхнул во мне далекое прошлое, которое в его облике снова позвало в объятия непредставимых и непостижимых проявлений неистощимой милости Божией.

Молитва — это непревзойденное, Богом дарованное благодатное средство для того, чтобы смело пройти сквозь железные двери помыслов и каменные стены заблуждений, которые внешне выглядят непроходимыми. Перед ней отворяются запертые врата и расступаются неодолимые преграды, словно неосязаемый воздух, и дух человеческий исходит из угрюмой клети своего одиночества в Твои сияющие просторы, Боже, просторы святейшей любви и неохватного счастья, которые не от мира сего. Разве могу я оставить сроднившуюся с сердцем молитву, если она укрепляет крылья горячей любви к Тебе, Спаситель мой? Ибо это Ты даешь мне небесные крылья свободы и живое сердце, жаждущее любить Тебя вечно, Возлюбленный Господь!

Воздерживаюсь я от обильной еды, Господи, дабы не отягощать алчущее чрево, но вижу, что этого мало для спасения моего, если я остановлюсь лишь на воздержании от пищи. Достаточно для тела, если оно будет легким, чтобы легко вошла в него благодать, и быстрым, чтобы быстрее снизошел в него Дух Святой. Потому удерживаю я ум свой от обильных помышлений и обжорства мечтаниями и вижу, что это более значимо для спасения. Воздерживаю душу мою от пагубных страстей и постигаю в радости, что приближается она к начаткам безстрастия, преддверию священного созерцания. Углубляю воздержание сердца моего от привязанностей земных и в изумлении зрю Тебя, Христе, в самой сердцевине сердца моего, пылающего небесным огнем — огнем любви к Тебе, и постигаю, что истинное воздержание есть совершенное удаление от всего земного и прилепление к Тебе, Господи, ради всецелого соединения с Тобою навеки.

Вид у Анатолия сейчас был иной, чем тот, каким я его запомнил, — худое скорбное лицо и поношенная заплатанная одежда. Передо мной стоял улыбающийся, довольный жизнью человек в джинсах, хороших горных ботинках и дорогой куртке.

— Это мне в Иерусалиме паломники подарили! — пояснил странник, заметив мой недоумевающий взгляд. — Батюшка, не поверите, на Псху люди трогают меня, шутят: «Теперь, Анатолий, даже на твоей одежде иерусалимская благодать! Ты у нас редкий гость — прилетел аж из самого Иерусалима!»

— Что, правда? Из самого Иерусалима?

— Нет, конечно. После прилета я еще в Москве побывал, у преподобного Сергия помолился, одну ночь в Сергиевом Посаде у вашего отца переночевал, потом сюда приехал. Вот вам и письмо от Федора Алексеевича.

За вечерним чаем собралось все братство. Странник чувствовал себя гвоздем вечера.

— Как же ты в Иерусалим попал? Расскажи, любопытно, — обратился к нему геолог, разливая всем чай.

— Как только услышал я, что первых паломников из России в Иерусалим выпустили, пришла мне в голову идея: обязательно побывать в этих святых местах! Я тогда в Троице-Сергиевой Лавре паломничал. Помолился у преподобного и поехал в Москву. Пришел в Израильское консульство, а там — от ворот поворот: «Деньги плати!» Я говорю: «Нету денег!» А мне ответ: «Нет денег, нет и документов. Освободите помещение!» Но я стою на своем: «Дайте старшего!» Вышел старший, представительный такой: «Чего вам?» — спрашивает строго. А я набрался смелости и говорю: «Хочу помолиться в Израиле, на святых местах! Прошу помочь мне добраться туда бесплатно, потому что денег у меня нет». — «Помолиться? Бесплатно? Первый раз такую просьбу слышу! Хорошо. Зайдите ко мне в кабинет». И что же вы думали? — Анатолий обвел взглядом всех нас, выдержав паузу: — Сделали мне визу и на дорогу дали денег! Я и полетел.

— Ну а как Иерусалим? — Братья не дыша слушали рассказ странника.

— Город ничего, так себе. Очень старинный и жаркий. Пыль кругом. Мне после Душанбе не привыкать. Зато благодать-то там какая, Господи! До сих пор ее в душе чувствую…

— Анатолий, не тяни! Что дальше? Видел Гроб Господень? — не выдержал послушник Аркадий.

— Не только видел, но и прикладывался! И на Голгофе прикладывался, и к камню Миропомазания, где Спасителя миром помазывали. А на следующее утро причащался у греков.

— Без исповеди? — удивился отец Ксенофонт.

— А у них никто не спрашивает про исповедь, всех причащают. Но я к одной группе русских паломников прибился, там у них батюшка был. Он и поисповедовал меня. Поглядели они на мой вид, посовещались и купили мне одежду, спаси их Господь!

— А что еще видел, Анатолий? — с большим интересом спросил я.

— Вифлеем видел, везде прикладывался, где только можно. Галилейское море, Назарет…

— А там есть русские монастыри?

— Есть, батюшка, женский Горненский монастырь под Иерусалимом, очень хороший. Мне там матушка игуменья денег дала, добрая такая… И еще Вознесенский монастырь «зарубежников» на Елеонской горе, недалеко от Гроба Матери Божией… Куда ни пойдешь, — везде благодать!

Все замолчали, потрясенные услышанным. Но странник здесь превзошел самого себя:

— Вот вам, отцы, подарки из Иерусалима! — Анатолий раскрыл свой рюкзак. — Это крестики, свечи, иконочки, освященные на Гробе Господнем! Вам, батюшка, четочки с Гроба Господня, сам освящал! Еще примите триста долларов на церковь и на поминания из Иерусалима.

— Спасибо тебе! — поблагодарил я. — А ты как?

— Кое-что есть на дорогу, мне хватит…

Братья заговорили о тех счастливцах, которые могли посетить эти удивительные места, а я удалился в палатку: «Господи Иисусе Христе, — взмолился я. — Если бы только одним глазком взглянуть на Твои Святыни! Я бы расцеловал весь Твой храм и каждый его уголок… Впрочем, как будет Твоя святая воля!»

Перед отъездом отца Пантелеймона все наше сообщество решило посетить Грибзу и на прощание послужить литургию в Троицкой церкви. Нагрузившись мукой, солью и крупами, наш караван неторопливо двинулся вверх по тропе. Вольный встречный ветер верховий дул вдоль Бзыби сильными порывами, приятно освежая наши потные лица. Шли легко и бодро. Лесные ущелья, казалось, сами неслись навстречу. После полудня начала сказываться усталость.

Наконец, после утомительного подъема по прорубленной в диких зарослях тропе, нас, усталых и истекающих потом под тяжелыми рюкзаками, гостеприимно встретила уютная церковь.

— Батюшка, хорошо, что мы с вами прорубили тропу, — порадовался Аркадий. — А то плутали бы до темноты!

Сняв рюкзаки, мы все поцеловали иконочку на кресте у кельи.

— Хорошая церковь! — похвалил Никита.

— А вот эта пристроечка, погляди — красота! — Отец Пантелеймон похлопал рукой по бревенчатой стене. — Моих рук дело! Учись, брат. Мы еще лучше на Печоре сделаем…