Алексей Фомин - Неслучайные «случайности». Новые истории о Промысле Божьем

После ночной смены, имея в запасе два выходных дня, я поехал в Калужскую область. Не стану рассказывать, как ехал, но добрался в монастырь что-то около пяти вечера. Это сегодня у дверей старца нескончаемая очередь, а тогда было проще – человек двадцать от силы. А я приехал, и вообще – никого. На двери кельи старца на гвоздике висит картонный треугольничек: «Не заходить». Ладно, сел рядышком на скамейку, достал акафист Пресвятой и стал читать. Минуты через три дверь открывается, из-за нее выходит, как мне показалось, еще совсем не старый человек в подряснике и унтах и с интересом смотрит на меня:

– Что не заходишь?

– Да вот же, батюшка, – показываю на треугольник.

– Это не для тебя, радость моя, заходи.

Батюшка разговаривал со мной и одновременно облачался в схиму. Оказалось, он спешил на вечернюю службу. Мой вопрос разрешился в течение одной минуты, но мне отчего-то так захотелось побеседовать с ним, хоть еще немного, что я напросился к нему на следующее утро.

Пришли в храм, по-моему Святителя Митрофана, на втором этаже соседнего корпуса. На службе отец Власий почему-то не пошел в алтарь, а молился вместе со всеми. Я стоял немного поодаль и краем глаза рассматривал старца. Я молился рядом с таким человеком, и мне было очень хорошо просто оттого, что он стоял рядом.

После службы и вечернего правила подумал: а где же я буду спать? Оказалось, что свободных мест не осталось. Ничего, решил я, одежда у меня теплая, могу и в коридоре где-нибудь на лавочке подремать, тем более что накануне ночь у меня была бессонная. Неожиданно подходит ко мне старенький монах с необыкновенно добрым лицом и говорит:

– Тебе негде спать? Пойдем ко мне в келью – мой сосед уехал в Калугу, и у меня есть место.

Я поспешил за добрым монахом. Оказалось, что звали его отец Нил.

Вот если бы можно было воплотить в чем-то материальном такое эфирное духовное начало, как доброта, так вот отец Нил и был ее живым воплощением. Мы до четырех часов утра проговорили с ним. А потом я просто упал и уснул. Как сейчас я жалею об этом! Мы лежали каждый в своей кровати и разговаривали, словно мальчишки где-нибудь в пионерском лагере:

– Ты знаешь?..

– А ты знаешь?..

На мой вопрос, действительно ли отец Власий старец, батюшка Нил ответил:

– Не знаю, но люди говорят, что да. Я ведь с ним раньше служил в одном храме, он был священником, а я – псаломщиком. Представляешь, он мне как-то подарил иконку Нила Столобенского, а ровно через 20 лет меня постригли в монашество в честь преподобного Нила. Так что я советую: ты исполняй, что тебе батюшка Власий велит.

Он был так прост и по-детски доверчив, что я и не заметил, как в какой-то момент стал разговаривать с ним менторски наставляющим тоном студента богословского института. Какой же я был глупец – целую ночь провел рядом со старцем и ничего не заподозрил! Все хотел потом к нему приехать, посидеть с ним рядышком, да так и не собрался, а потом узнал, что отец Нил уже ушел от нас.

Я со знающим видом поучал его каким-то тонкостям по службе, а тот и взглядом не выдал в себе старого псаломщика. До слез обидно, что уже не встречу его больше. Когда на некоторое время отец Власий уходил в затвор, то ведь люди пошли к Нилу, и он для многих находил нужное слово. Как он умел посмотреть человеку в глаза, как он растворял тебя в своем взоре!

…В то утро перед литургией он зашел в храм, обошел всех паломников. Каждого о чем-то спрашивал, дотрагивался до рук, лица, благословлял. И смотрел, каждому пристально смотрел в глаза, словно хотел вглядеться человеку в душу и оставить в ней частичку своей любви.

На литургии я снова стоял рядом с отцом Власием. И вдруг меня осенила мысль: а ведь он слышит все, о чем я думаю! Мама дорогая, как же я стал усердно молиться! Во время службы старец стоял со склоненной головой и ни на кого, казалось, не обращал внимания. Заходили в храм люди, ставили свечки, писали записки, а он – как столбик.

Заходит пожилая женщина в привычной православной униформе: длинная юбка, бесформенная куртка темного цвета, башмаки на шнуровке, за плечами рюкзачок. Вдруг батюшка сходит со своего места, подходит к этой женщине и, не говоря ни слова, разворачивает ее за плечи и выводит из храма вон. Потом точно такое же действие он совершил с еще одной старушкой. Смотрю: заходит девушка в коротенькой юбочке и в туфельках на шпильках. Идет, и цоканье ее каблучков звонко разносится по храму. Ну, думаю, милая, сейчас ты вылетишь отсюда птичкой. Но отец-схимник даже и глазом не повел в ее сторону.

Только лет через десять я снова попал в этот монастырь. Очередь к старцу была уже фантастически огромна, но меня, как священника, провели вперед и поставили человек за десять до входа в его келью. Перед самой дверью старца люди снимают обувь. Разулся и я. Думаю: «А ведь сейчас батюшка посмотрит на меня своими глазами-рентгенами и скажет: “Почему же ты так нерадиво живешь, отец Александр? Что я тебе говорил тогда? Что ты мне обещал?” Да еще и выгонит, как тех старушек». И стало мне так страшно, что даже коленки затряслись. А потом и другая мысль: «Это ты человека испугался, а как же ты будешь перед Христом стоять? Его почему не боишься?»

К счастью, батюшка меня не прогнал и даже ни в чем не укорил. Меня он, правда, не вспомнил, но подарил иконочку Угличских святых. Долго я потом голову ломал: почему именно Углич? Но когда год назад наша дочь привезла к нам с матушкой на смотрины молодого человека из Углича, я сразу понял, что это наш будущий зять.

Вообще, я заметил, что люди высокой духовной жизни никого не обличают и умеют быть требовательными только к себе, а о других предпочитают молиться. Таков закон любви.

Третий и последний раз я ездил в монастырь вместе с нашей старостой Ниной и ее внуком Санькой. Мальчик в 11 лет заболел непонятной болезнью. Сначала его укусил домашний кот, а потом у него стала внезапно и резко подниматься температура выше сорока градусов. Могла держаться час-другой и возвращалась в исходное состояние. И так повторялось в день по нескольку раз. Врачи уже «разложили» мальчика на маленькие кусочки, всего просмотрели, изучили, но так ни к какому выводу и не пришли. Санька болел полгода, и дела его все ухудшались. Нину я уже ни о чем не спрашивал. О состоянии внука говорили ее печальные заплаканные глаза.

– Слушай, – говорю я ей как-то, – а давай съездим к отцу Власию, попросим его молитв. На тебя уже смотреть невозможно.

Только не сообразили, что и так к святому человеку не попасть, а нас угораздило собраться в монастырь в выходной день, 8 марта. Что делать? С такой температурой мальчишку в монастыре на несколько дней не оставишь. Подошел к охраннику, попросил его помочь. Тот только развел руками: смотри, мол, народу сколько, и каждый со своей бедой. Посоветовал: «Попроси людей, отче, может, пропустят».

Вышел я перед людьми, рассказал про мальчика и стал просить пропустить. Решил: если нужно будет, то и на коленях просить буду. Только не понадобилось. Люди, дожидавшиеся здесь уже по нескольку дней, пропустили: «Раз батюшка просит, значит, действительно надо».

В мире, где дело есть только до самого себя, православные не потеряли способности сострадать. И снова во мне эта мысль: любить может только тот, кто в смирении переносит страдания. В благополучии человек способен на подачку, а в страдании вырастает до самопожертвования. Чтобы действительно сочувствовать, нужно соучаствовать.

В келью Санька зашел с родителями. Пока подходил к батюшке, тот посмотрел на него и сказал:

– Все пройдет, это возрастное.

Взял кисточку и помазал ребенку маслом нужные места.

На все про все – три минуты. Сам я к отцу Власию не пошел, неудобно было его время занимать.

Возвращаемся назад, Нина говорит:

– Раз святой человек сказал, что болезнь пройдет, значит, так и будет.

В этот день у мальчика температура не повышалась вообще. На следующий день один раз поднялась до 38, и то лишь на полчаса. Через неделю приехали они к нам в храм и соборовались всей семьей. С этого дня температурные волны полностью прекратились, а Санькины родители пришли в Церковь…

Настоящий подвижник никогда не трубит о себе, народ сам его находит. А они – люди скромные, везде стараются быть последними и незаметными. Помню, приехали мы в Дивеево. Люблю приезжать туда в будние дни, когда людей поменьше. Подойдешь к раке и застынешь возле мощей. И так на душе хорошо, стоял бы и стоял! Но рано или поздно к тебе, как правило, подходит монахиня и просит помочь в алтаре. Идешь вынимать просфоры. Монастырь-то женский, и священников в нем мало, а просфор много, и даже очень много. Вот и поминаешь живых и усопших, а что делать? Кто-то же должен эту работу исполнять.

В боковом алтаре нас, священников, тогда собралось человек шесть. Стоим, вынимаем частички. Имена записаны в большие общие тетради, и таких тетрадей там много. Просфоры подносят мешками, наподобие наволочек.