Роуч Майкл - Сад.Притча

Кто тем поздним вечером принес в мой дом записку - сложенный вчетверо листок со словами «Приходи в Сад» и без подписи, - я так и не узнал, но зато сразу узнал ее почерк. Как это часто случалось в дни моей молодости, не было никакой другой подсказки, не были указаны ни дата, ни время, и, так же как в дни моей молодости, мне пришлось сидеть и размышлять наедине с самим собой, прикидывая и так и эдак, когда же я должен прибыть в Сад. Новолуние было всего несколько дней назад, и я знал, что она не захотела бы встречаться со мной в такой темноте. До полнолуния было еще слишком далеко, и я знал, что она вряд ли заставила бы меня так долго томиться в ожидании в самый желанный момент моей жизни. Поэтому я решил появиться в Саду на десятую ночь прибывающей луны, до которой, с одной стороны, оставалось не так много времени, а с другой стороны, в которую будет вполне достаточно света, чтобы я мог надеяться снова увидеть ее прекрасное лицо.

Была ранняя весна, время пробуждения природы даже здесь, в пустыне. Это показалось мне очень символичным, потому что, несмотря на то что эти двадцать лет вдали от Сада были плодотворными в самом высоком смысле, они все же больше напоминали студеную снежную зиму или даже пребывание в коконе.

Многое изменилось в моей жизни, многое изменилось и в Саду: калитка заржавела и обветшала, кирпичи и скамейка были на месте, но выцвели от времени и вытерлись от прикосновения рук и ног. Разве что чинара выглядела почти такой же, как и раньше, да вот еще фонтан все с тем же веселым журчанием разливал свои струи. Я тяжело опустился на скамейку, ощущая всем телом груз прожитых лет, но сердце мое стучало в радостном предвкушении, совсем как в молодости, мысли, надежды и воспоминания кружили голову. Подперев голову руками, я прислушивался к затихающим звукам в Саду. Наступала ночь, а ее все не было.

Взглянув вниз, я увидел длинный стручок с семенами, упавший с чинары, наклонился, поднял его, положил себе на колени и стал в задумчивости смотреть на него, ожидая. Мне всегда хотелось прийти в Сад с дарами, мне всегда хотелось принести драгоценные подношения моим наставникам, но ни одна вещь за все эти годы не показалась мне достойной такого подношения. Что бы я ни выбирал в качестве подарка для Учителей, все представлялось мне никчемным и ничтожным в сравнении с теми бесценными сокровищами, которыми они щедро делились со мной. Кончилось тем, что я так ни разу ничего им и ни принес. Но теперь, пока я сидел и ждал ее прихода, держа в руке стручок чинары и глядя на обойму семян, я понял, чем отплатить наставникам за их доброту, и поклялся перед самим собой поднести им именно этот дар.

Я возьму эти семена и выращу новые деревья в тех Садах, которые посажу для других Учителей, чтобы они могли так же учить своих учеников, как мои Учителя научили меня.

Мне пришлось прождать несколько часов, сначала нетерпеливо, а потом все более и более умиротворенно. Годы размышлений над всеми событиями, которые произошли со мной в этом Саду, и десятилетия созерцания и служения, казалось, первозданным вихрем кружились вокруг меня, сглаживая неровности и шероховатости снаружи и уплотняя ядро внутри, пока не создали нечто крепкое и цельное. Это была очень ясная и единственная в своем роде мысль, некоторое время вызревавшая во мне и дававшая мне намеки и указания на некую высокую истину, - и вот теперь, за время ожидания златовласки, эта истина неожиданно проявилась, стала очень простой, понятной и сверкающей, как кристалл, который излучает собственный свет. Все началось с того, что я снова вспомнил свою мать и те страдания, через которые ей пришлось пройти.

Теперь я видел ясно, что ее страдание явилось следствием прошлых событий ее собственного существования: то, что она думала, говорила или делала, создало в ее уме кармические следы, или отпечатки, которые заставили ее видеть, как она страдает и умирает в страшных мучениях.

Когда я думал о двух величайших страданиях моей собственной жизни - разлуке с матерью и с госпожой Сада, - я знал, что они созрели в моем уме точно таким же образом. Я знал также, что любое страдание можно изменить только в том случае, если его причина - соответствующий отпечаток в уме - может быть изменена путем очищения ума от негативных кармических следов прошлого и наполнения его новыми - здоровыми и сильными - позитивными отпечатками. Могу сказать без ложной скромности, что недаром прожил эти двадцать лет моей жизни, изо всех сил очищая свой ум от негативных семян прошлого; что также неуклонно следовал пути Воина, вкладывая в это недюжинные и бескомпромиссные усилия, направленные как вовнутрь меня, так и наружу, и, таким образом, посадил в своем уме отборные кармические семена огромной силы и высокой всхожести. И теперь я знал, спокойно и уверенно знал, что моя жизнь, окружающая меня реальность - та реальность, которую заставляли меня видеть новые отпечатки, по мере того как они расцветали пышным цветом в моем уме, - должна была, без всякого сомнения, начать изменяться, превращаясь в прекрасный мир добра и света, превосходящий все мои самые смелые фантазии, все то, на что я надеялся в Саду, когда вступал на этот путь безусым юнцом.

Короче, я знал, почему ко мне попала эта записка; знал, что непременно встречу ее именно здесь и сейчас; знал, что сейчас произойдет что-то очень хорошее, самое хорошее из всего, что только может произойти.

Как только эти мысли подошли к концу, закончилась и звенящая священная тишина - я услышал ее шаги. Сомнений быть не могло, это могли быть только ее шаги, и ничьи другие, хотя по звуку они так мало походили на ее танцующую юную походку, воспоминание о которой я хранил в памяти. Это была мерная и уверенная поступь сильной женщины средних лет. Мое сердце застучало еще сильнее, мне показалось, что оно вот-вот разорвется в груди. Я инстинктивно сполз со скамейки на траву, не решаясь поднять на нее глаза, и слышал только, как она подошла и села.

Когда сердце мое поутихло, мне стало слышно ее дыхание. Я просто сидел и наслаждался этим звуком, тем еще, что она по-прежнему живет в моем мире, что еще раз я смогу ее увидеть. Меня окутало благоуханное облако с преобладанием запаха гардении - неизменно сопровождавшего ее аромата, который я с тех пор ни разу не встречал, - отозвавшегося в моем сердце страданием, которое не вызвал бы ни звук, ни образ. Я почувствовал, что в Сад пришла весна, я радовался окончанию долгой зимы и восходу нового солнца, приходу тепла. Я оттаивал в ее присутствии, вдыхал и пробовал на вкус ароматы, прислушивался к песне ее дыхания, которое казалось мне теплым ветерком, прилетевшим из лета. И тут я поднял голову.

Я сразу увидел взгляд ее карих оленьих глаз, которые смотрели на меня спокойно и нежно. В них светились мудрость и сила, которые приобретаются с годами лишений и разлук. Она взяла мою руку, а я перевел свой взгляд с ее глаз на лицо.

Передо мной сидела усталая, изможденная женщина: время иссушило юный овал ее лица, заменив его угловатостью, щеки и подбородок стали твердыми, лоб и кожа вокруг глаз были иссечены морщинами, оставленными безжалостным временем, не пощадившим ни ее шеи, ни рук. Ее длинные волосы по-прежнему оставались золотыми, но уже не вились, как прежде, стали тонкими, ломкими и безжизненными; то здесь, то там снежная седина пробивалась сквозь истончившуюся позолоту. Во всем ее облике сквозила усталость: и в ссутуленных плечах, и в жестких складках в уголках губ, и в смиренном взгляде. Она прожила нормальную жизнь, напоминающую жизнь моей матери, в которой было всего понемногу: немножко счастья, чуть больше трудностей и совсем уже много разочарований. Теперь жизнь ее подходила к концу, и, казалось, у нее совсем не осталось надежд, да и те, что остались, и надеждами-то было не назвать, так, иллюзии и самообман. Она была обычной женщиной, матерью, домохозяйкой среднего возраста, она жила как все: без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви.

И все же, несмотря на то что я увидел, меня тянуло к ней, с ней были связаны надежды всей моей жизни, мною, кроме того, двигали все те знания, которым я учился и научился не только разумом, но и сердцем.

Одна мысль стучала в моем сердце, неотвязная мысль, я знал, что мне надлежит сейчас делать, но никак не мог на это решиться. И ведь я знал, что только она могла привести меня когда-то в этот Сад. Я знал, что только она могла первой учить меня, и я знал, что те безмолвные уроки, которые она преподала мне там, были совершенно безошибочными и не имели ничего общего с мирскими занятиями. Я знал, что моя жизнь оформилась в этом Саду, и я знал, что она не была обычной женщиной и уж, конечно, не была той потрепанной жизнью домохозяйкой, которая предстала сейчас передо мной. Я знал, что она вполне могла быть просветленным существом и что она появилась у меня в доме в дни нашего детства ради меня, ради того, чтобы она, а затем и все Учителя Сада могли давать мне наставления.