Лейф Перссон - Подлинная история носа Пиноккио

– Случилось что-то особенное в 1901-м? – спросил Бек-стрём. – В семье, я имею в виду?

– Нет, – ответила Клуша. – Почему ты так решил?

– Ты сказала, что тот год легко запомнить. Поэтому я и спрашиваю.

– Всегда легче с годами, находящимися в начале. А вот если ты спросишь меня, когда папа Арчи умер, я не скажу – понятия не имею. Знаю, что, скорей всего, где-то в семидесятых, но когда именно, не помню. А тот год находится в начале, если комиссар понимает, о чем я говорю.

– Я понимаю, – сказал Бекстрём, до которого на тот момент уже дошло, что Клуша также обладала типичным хамильтоновским умом.

– Насколько я понял, твоя бабушка Эбба и Мария Павловна очень близко подружились, – продолжил Бекстрём, не желая оказаться в типично хамильтоновском тупике.

– Почему ты так решил? – спросила Клуша.

– При мысли обо всех подарках, полученных ею от Марии, когда Мария вернулась в Россию, – сказал Бекстрём и показал на фотографии, лежавшие на столе перед ними.

Ничего такого там, конечно, не было, если верить Клуше. Речь ведь, главным образом, шла о всяком хламе, который Мария раздавала направо и налево, поскольку не могла тащить его назад в Россию. Ни о каких слишком теплых дружеских отношениях между Марией и Эббой вопрос никогда не стоял.

Ни Левенгаупты, ни Хамильтоны особенно не любили русских. По той простой причине, что они в течение трех столетий, по большому счету, встречались с ними исключительно на полях сражений, и наверняка, по меньшей мере, тысяча представителей прежних поколений ее родни расстались там с жизнью.

Никаких довольно близких личных контактов тоже, видимо, не возникло. Конечно, сначала, когда Мария только появилась в Швеции, они соревновались в езде на серебряном подносе вниз по лестнице в большом зале в Оакхилле, но после того, как бабушка Эбба победила ее три раза подряд, Марие это надоело, и она поменяла ее на одну из своих камеристок, настолько боявшуюся за свою жизнь, что ездила спиной вперед и закрывала руками глаза.

Бабушка Клуши была очень искусной наездницей и преуспела и в конкуре, и в выездке, и очень заботилась о своем здоровье. Эбба не курила и не пила, в то время как Мария дымила не переставая и потребляла алкоголь в таких же количествах, как и мужская половина дома Романовых.

– Возьмем зажигалку, например, – сказала Клуша. – Мне кажется, она дала ее бабушке с целью позлить ее, прекрасно зная, что та не курит.

– Ну а большой сервиз? – не сдавался Бекстрём.

С ним все обстояло еще проще, поскольку ее бабушка получила его от принца Вильгельма, а не от Марии. Среди всех семейных бумаг находилось даже что-то вроде дарственного письма. Принц Вильгельм был очень красивый и деликатный молодой человек. На несколько лет моложе ее собственной бабушки Эббы. Развод с Марией глубоко ранил его. Есть с сервиза, который супруга преподнесла ему в качестве свадебного подарка, было немыслимо для него.

– Ему кусок в горло не шел, бедняге, – вздохнула Клуша. – Поэтому он отдал его Эббе, к которой явно относился значительно лучше, чем осмеливался признать. Именно так он оказался в фарфоровой комнате у нее дома в имении в Вестергётланде. Хамильтонов никогда не волновало, с каких тарелок они едят.

Пришло время зайти с другой стороны, подумал Бекстрём и заговорил об адвокате Эрикссоне. Как могло получиться, что она дала ему задание продать свою коллекцию произведений искусства? При мысли обо всех проблемах, последовавших потом.

Если бы Клуша могла переложить на кого-то вину за это, то, пожалуй, на своих отца и деда. Хамильтоны всегда были воинами, и в их случае речь шла о том, чтобы сражаться при помощи пушек, ружей, пистолетов, сабель и прочего. Когда же дело касалось бумаг и денег, все обстояло совсем иначе. В таких битвах требовались совсем другие солдаты, чем они и им подобные.

– Дед Густав был очень скрупулезен по данному пункту. Для этих сражений требовалось использовать только еврейских адвокатов, и в их семействе они всегда обращались в адвокатскую фирму Голдмана. Сначала к старику Альберту, а потом к его сыну Йоахиму. Просто замечательным личностям. Если только дела у тебя ведет еврей, твой противник обязательно обречен на поражение. Именно поэтому я обратилась к Томасу Эрикссону и попросила его продать эти вещи для меня. Я же переехала. Из большого дома в маленькую квартирку из пяти комнат и кухни. Не имела места для них даже на чердаке. Вот тогда и обратилась к Эрикссону.

– Значит, Томас Эрикссон был евреем? – спросил Бек-стрём.

– Нет, ничего подобного, – сказала Клуша. – К сожалению.

Согласно слухам, ходившим среди родни Хамильтонов, Томас Эрикссон являлся внебрачным сыном адвоката Йоахима Голдмана. Что также объясняло, почему именно в адвокатской фирме Голдмана Эрикссон начинал молодым и необстрелянным юристом, а когда после смерти старика Голдмана поменял ее название, все восприняли это как очередной бунт против отца.

– К сожалению, как оказалось, все обстояло гораздо хуже. Будь Эрикссон хоть чуточку евреем, я никогда не попала бы в столь печальную ситуацию. Он же был обычным шведским мошенником и вором, и вообще именно Марио подумал о нем. А слух о том, что адвокат Голдман приходился ему отцом, он наверняка сам придумал.

Но мне вряд ли надо говорить это комиссару, – сказала Клуша. – Что необходимо быть ужасно осторожным с такими, как Эрикссон. Всеми этими Андерссонами, и Эрикссонами, и Свенссонами, и прочими, как они там сейчас называются. Мы, Хамильтоны, всегда сражались с открытым забралом.

«Марио Крестный отец Гримальди, похоже, просто создан для нее», – подумал Бекстрём и довольствовался лишь кивком.

– Кстати, – сказала Клуша. – Я сейчас подумала еще об одном деле, – продолжила она и ткнула прямо в воздух длинным и идеально наманикюренным пальцем. – Икону с толстым греческим монахом, благодаря которой Марио разоблачил мошенника Эрикссона, я ведь фактически получила от моего папы Арчи. Он выторговал ее на аукционе Кристи в Лондоне. Живя там пару лет в конце войны. Он же работал военным атташе в шведском посольстве.

– Расскажи, – попросил Бекстрём, откинулся назад и сложил полные руки у себя на круглом животе.

«Еще один кусочек мозаики встает на свое место», – подумал он.

Отец Клуши граф Арчибальд Арчи Хамильтон родился в 1901 году, что было довольно практично и хорошо, поскольку это легко запоминалось. Как и все подобные ему до него, он вырос в родовом имении в Вестергётланде. Затем в 1920 году закончил Лундсберг, продолжил учебу в Королевском военно-морском училище и стал офицером шведского флота. Как многие Хамильтоны до него. Не все, но многие в любом случае.

В начале Второй мировой войны его произвели в капитаны второго ранга и назначили командиром флотилии торпедных катеров, базировавшейся в Гетеборге, а там его довольно быстро привлекли к нелегальным поставкам подшипников с местного завода в Англию. Для данного задания вряд ли можно было найти более подходящего человека, чем отец Клуши.

Хамильтоны обычно стояли на стороне англичан. Это вытекало из их истории, и их корни, родственники и близкие друзья находились на Туманном Альбионе еще тысячу лет назад. Дедушка Густав входил в правление «подшипниковой» фирмы СКФ, а при мысли о грузоперевозках, которые требовалось осуществлять его сыну, типичные хамильтоновские мозги выглядели не недостатком, а чуть ли не главной предпосылкой успеха. Ночные рейды на высокой скорости, через покрытые льдами и штормовые воды Северного моря, с потушенными огнями, чтобы избежать всех немецких крейсеров, эсминцев и субмарин, пытавшихся потопить их на пути туда и помешать англичанам получить шведские подшипники, помогавшие крутиться их военной машине.

– Можно думать что угодно о моем отце, но трусом он точно не был. Совсем наоборот, и если бы не возражения моей мамы Анны, оставался бы на капитанском мостике до конца войны, – сказала Клуша с явной гордостью в голосе.

– Но твоя мать хотела иного, – констатировал Бекстрём.

– Нас было трое детей, – сказала Клуша. – Я самой младшей, когда все началось. До конца войны нас стало шестеро, отец ведь бывал дома немного чаще, ничего проще.

– Ты сказала, твой отец работал в посольстве в Лондоне, – поинтересовался Бекстрём. – Как он оказался там?

Отец матери Клуши устроил это дело. С ним тоже все обстояло столь хорошо, что он не только носил графский титул, но также был генералом в штабе оборонительных сил в Стокгольме. Сначала он позаботился о звании капитана первого ранга для своего зятя и постарался убрать его с капитанского мостика торпедного катера, к которому тот слишком прикипел. А потом, чтобы он не очень переживал по данному поводу, устроил его на секретную службу военно-морским атташе посольства в Лондоне с особым заданием обеспечения транспортировки шведских подшипников. Таким образом, он помог ему остаться в живых и не сделать его дочь вдовой с шестью детьми на руках. Ничего более сложного, по словам Клуши, а что касается покупки иконы с толстым монахом и всего другого, это вообще была совершенно отдельная история.