Владимир Колычев - Блатные псы

– Выйти замуж?

– Ну, я уже загадала. Если мы выйдем отсюда живыми, ты возьмешь меня замуж.

– Но сначала я должен уволиться?

– Давай не будем об этом говорить. Давай просто загадаем…

– Давай! Вот если нас освободят прямо сейчас, я сегодня же напишу рапорт!

– Тише! – Юля приложила палец к губам. – Кажется, машина!

И Гриша тоже услышал отдаленный звук автомобильного мотора. Кажется, во двор их дома кто-то въезжал.

Окно комнаты выходило на глухую сторону двора, ворота из него не просматривались, но все-таки Гриша отдернул занавеску. И никого не увидел. Никого – в том числе и собаку, которая должна была отреагировать на шум.

– Что-то здесь не то…

Он подошел к двери, приложил к ней ухо. Тишина. Как будто вымер дом, и в нем остались только они с Юлей.

Гриша осторожно надавил на ручку, толкнул дверь и не почувствовал сопротивления.

Из комнаты он вышел в холл, из которого на второй этаж вела лестница. И на кухню отсюда можно было попасть, и в каминный зал. И еще путь через холл вел к выходу.

Не было никого в доме. И двор пустовал. Ни одной живой души. Собака гавкала где-то за домом, но вряд ли она представляла опасность, если, конечно, ее не собирались спустить с цепи.

Калитка была открыта, и ничто не помешало пленникам покинуть двор. Даже овчарка не бросилась за ними.

Гриша осмотрелся. Обычный коттеджный поселок, каких много, можно постучать в любой двор, попросить телефон. А можно вернуться в дом, который они покинули, там тоже мог быть телефон. Но об этом и думать не хотелось.

– Смотри, ты слово дал! – злорадно ткнула в него пальцем Юля.

И о том, что придется подать рапорт на увольнение, думать не хотелось. Но теперь Юля точно не слезет с него. Есть только один вариант – выставить ее за дверь, но Гриша уже исключал этот вариант. Привык он к ней, это как минимум. Возможно, есть и максимум, но о нем пока рано говорить…

Деньги – грязь. Для кого-то лечебная, а есть люди, которые сходят из-за нее с ума, когда от переизбытка, когда, напротив, от недостатка.

Лукомор и сам чувствовал психологическое давление, глядя на банковские упаковки, сложенные ровными рядами. Десять пачек, по пятьсот тысяч рублей в каждой. Кого-то эти деньги окрылят и отправят в опасный полет над вилами закона, а его жаба душит.

Пять миллионов – это целое состояние. Для маленького человека. Эти деньги должны были стать важным аргументом в разговоре с таким человеком. Лукомор собирался сделать предложение, от которого этот счастливчик, или, напротив, несчастный, не имел права отказываться.

Можно было обойтись и меньшими деньгами, но у него не было времени, чтобы искать, находить и утрясать подходящие варианты, действовать нужно было быстро, нагло и наверняка. Мало того, Лукомор даже не знал, кому именно предназначены эти деньги. Сначала нужно было найти печку, а потом уже устраивать вокруг нее пляски.

– Здесь пять «лимонов». Отдашь все сразу, чтобы не было никаких сомнений, и сразу в Крым. Выгорит дело или нет, оставайся там, пока не позовут.

– Я все понял, – кивнул Капрон.

– Если влетишь, меня не сдавай. А у меня еще много денег, на тебя хватит.

– Да я понимаю.

– И все равно стремно? – усмехнулся Лукомор.

– Да как-то все с бухты-барахты…

– Знак сегодня был. Все нормально будет…

Знак действительно был. Сам Одинцов дал понять, что с Никиткиным нужно решать раз и навсегда. Он возражать не будет. В принципе в разрешении Одинцова Лукомор не нуждался, но ему важен был добрый знак. Добрый знак на черное дело…

С Никиткиным нужно кончать, иначе покоя в городе не будет. Да и отомстить ему нужно. Даже более того, Лукомор обязан был спросить с него за тот беспредел, который он развел…

Он уже помог сегодня Одинцову, и, как результат, Фраер в изоляторе временного содержания. «Крыша» у него серьезная, поэтому долго он там не пробудет. Или под залог выпустят, или в другое место переведут. В общем, нужно спешить…

Помог Лукомор Одинцову, но взамен получил только немое одобрение. Помогать ему майор не станет, на это даже не стоит надеяться. Поэтому Капрон очень рисковал, и сам Лукомор тоже. Но делать нечего, надо идти напролом. Пять миллионов должны стать надежным тараном. Ну, и капелька яда в придачу…

Деньги должен взять мент, который сейчас дежурит в изоляторе. У Капрона есть связи в ментовке, он сможет выйти на этого мента, а тот должен будет исполнить «заказ»…

Сложно все. Очень сложно. Но если дело выгорит, то потом все будет выглядеть легко и просто. Останется лишь сожаление о потерянных деньгах. Но радость большой победы куда более сильное чувство…

Только вот ждет ли его такая радость?.. Лукомор отпустил Капрона и закрыл глаза. Ну, была не была!..

Крепкие дубы ломаются под ураганным ветром, а жалкая древесная поросль всего лишь гнется. Даже на малом ветру гнется, но не ломается даже в бурю.

Так и Никиткин. И ломал его Максим, и выкручивал, но так и не добился от него главного признания. На дерьмо Фраер исходил, в собственных соплях тонул, но так и не признал своей вины. В одном только пошел навстречу – Кустарева и его девушку вернул назад. Но у него не было другого выхода. Не отдай он Кустарева, Максим точно грохнул бы его в том лесочке у Ленинградского шоссе…

Никиткин позвонил своим людям, они освободили Гришу. Одинцов ждал звонка от него, но на связь вышел полковник Саньков, велел прекратить самодеятельность и доставить Никиткина в управление.

А сегодня эта самодеятельность выходит Максиму боком. Саньков хоть и гад, но с должности начальника УВД его не снимал.

– Ну и как все это понимать? – спросил он, сурово глядя на подчиненного из-под нахмуренных бровей.

Одинцов открыл папку, достал и передал начальнику копии заявлений Кустарева и Ерофеевой.

– Факт похищения налицо. Статья сто двадцать шестая, в случае с Никиткиным – до двенадцати лет лишения свободы. Принято решение о возбуждении уголовного дела, на основании этого гражданин Никиткин задержан и помещен под стражу.

– Похищение… Сто двадцать шестая статья… – брюзжащим голосом передразнил его Саньков. – А ничего, что в этой статье примечание есть? Лицо, добровольно сдавшее похищенных, освобождается от уголовной ответственности…

– Если в его действиях не было иного состава преступления.

– И какой там состав?

– А незаконное лишение свободы?

– Кто лишил Кустарева свободы? Были там какие-то люди, он их видел. А Никиткина не видел… И его девушка не видела…

– А нападение на сотрудника полиции?

– Кто напал? Никиткин напал?

– Пока я не могу вам этого сказать. Ведется следствие, выясняются обстоятельства…

– А как насчет другого похищения? Кто, как не ты, похитил Никиткина?

– Вообще-то я его задерживал…

– И в лес доставил.

– Водитель немного заблудился.

– Ты допрашивал Никиткина, угрожал ему расправой… Думаешь, это тебе сойдет с рук?

– Есть варианты? – нахмуренно глянул на Санькова Одинцов.

Увы, но его действия запросто можно назвать незаконными, подвести их под превышение служебных полномочий, злоупотребление власти… Он нанес удар Никиткину палкой о двух концах.

– Есть. Проблемы с прокуратурой. Тебя устраивает такой вариант?

– Не очень.

– Мне уже звонили насчет Никиткина, спрашивали… Ты меня понимаешь?

Одинцов кивнул. Саньков – шкура продажная, но за жабры его так просто не возьмешь. А самому по ту сторону закона оказаться можно. Очень даже запросто можно…

– Понимаю.

– Надо освобождать Никиткина.

– Чтобы он дальше по городу ездил, девчонок совращал?

– Будут заявления, будем принимать меры…

– Я перед ним извиняться не буду, – набычился Максим.

– Так никто и не требует! – не смог сдержать вздох облегчения Саньков.

Извиняться перед Никиткиным Одинцов не собирался, но возникло желание сказать ему на прощание пару ласковых слов. Вчера он всего лишь разыграл Фраера, а завтра шутить не станет. Пусть эта гнида еще раз перейдет ему дорогу…

Он отправился в изолятор и увидел дежурного прапорщика, который выходил из камеры Никиткина. Все бы ничего, но, увидев Максима, прапорщик сошел с лица, даже губы от страха побелели.

– Радьков, ты чего такой напуганный? – всматриваясь в него, спросил Одинцов.

– Я напуганный?! – проблеял прапорщик.

Никогда еще Максим не видел этого краснощекого борова таким растерянным, как сейчас. Такое ощущение, будто он заключенного в камере убил.

Но Никиткин был жив. Он лежал на койке и с наигранным презрением смотрел на Одинцова. Бутылка пива у него в руке, и он открывал ее на глазах у Максима.

– Откуда пиво?

– Так это… Виноват!

Одинцов смотрел на Никиткина и не видел прапорщика, который находился у него за спиной. Но, судя по голосу, Радьков находился на грани обморока.