Гэвин Лайл - Венера с пистолетом

Конечно, просто знание места его проживания ничего не дает. Вероятно, спроси я его об этом в аэропорту, он бы сам мне сказал. И все-таки самочувствие мое улучшилось.

И что теперь? Амстердам – один из моих любимых городов. Это время года не способствовало прогулкам вдоль каналов и праздным наблюдениям, как оттуда вытягивают затонувшие автомашины. Сорок флоринов за штуку – так это обходится владельцу. В Амстердаме ездить нужно осторожно.

Наконец я спустился, выпил пива, которое забыл заказать за ленчем, и поспешил через улицу в Райкмузеум. В нем по моей части ничего такого не было, просто живопись, дельфтская керамика и прочее, но в залах с шедеврами приходилось поддерживать тепло, иначе все картины заледенеют или случится что-то еще похуже.

Планировка внутренних помещений единственным маршрутом вела к предмету местной гордости и счастья: к Рембрандту. В залах трудно было еще кого – то встретить, так что я просто шел, останавливаясь полюбоваться случайно встреченным пейзажем или закатом над морем, которые всеми, кроме голландцев, считаются вообще не стоящей темой для живописи, и здесь им позволено оставаться в гордом одиночестве. Наконец я достиг самого священного места. Огромная комната с множеством приглушенных светильников и всего с тремя громадными картинами. Четыре скамьи были установлены таким образом, что сидя можно было смотреть лишь на одну – «Ночной дозор». К этому моменту захотелось дать отдых ногам, так что я уселся на скамью и отдал дань обожания и восхищения шедевру.

Картина мне действительно очень нравилась. По крайней мере, нравилось то, что было изображено, хотя я понимал не все.

Я почти задремал, когда кто-то плюхнулся на скамейку рядом. Кто бы это ни был, я готов был одарить пришельца косым взглядом: ведь две другие скамьи совершенно пусты… – и обнаружил мисс Элизабет Уитли – эксперта по старинной живописи.

– Не знала, что у вас тайная страсть к Рембрандту, или вы просто прикидываете, как это уложить в чемодан?

Холст был всего лишь одиннадцать футов на тринадцать.

– Просто даю ногам отдохнуть.

– Держу пари, что вся статистика насчет того, насколько популярна эта картина, зиждется на том, что тут единственное место, где можно присесть.

– Она вам не нравиться? – спросил я.

– Да нет, она в порядке. У Рембрандта не из лучших, но в ней что – то есть. Черт, в ней все есть. И это ее недостаток.

Довольно темная картина изображала шайку личностей в изысканных нарядах, столпившихся при выходе из арки и размахивавших пиками и флагами, а также парой пистолетов. Там был парень, бьющий в барабан, собака и маленькая девочка в вечернем платье. Я понял, что мисс Уитли имела в виду.

– Полагаю, девочка похожа на Сесиля де Миля, – заметил я. – Но мне нравятся пистолеты.

– Пистолеты?.. О, я понимаю, так и должно быть.

– Они с фитильным запалом, видите?

– Что?

Я показал.

– Видите завиток шнура, свисающий возле курка? Это запал. Он может только тлеть. Вы зажигаете его, суете горящий конец в… Ладно, сейчас это называется затвором, затем нажимаете курок и пламя попадает в пороховую камеру… Подобно… Ладно, подобно спичке в бочку с порохом.

– В самом деле? И это работало?

– Ну, если выбрать для стрельбы погожий день. И не забыть сначала поджечь запал. Это первый тип ручного оружия, когда-либо изготовленный человеком. Очень интересная вещь. Когда написана картина?

– Где-то в 1740 году.

– Да, у них уже был колесный замок, первые кремневые пистолеты, причем уже больше ста лет. И голландцы изобрели самый лучший вариант перезарядки еще до 1600 года. И между прочем, кто выходит в ночной дозор с горящим фитилем, понапрасну его расходуя?

Она одарила меня скупой, кривоватой ухмылкой, пряча подбородок в воротник.

– Вы знаете, почему она названа «Ночной Дозор»? Рембрандт тут ни при чем. Это произошло из-за того, что картина потемнела от табачного дыма, долгие годы провисев в офицерском собрании. С Рембрандтом заключили контракт на групповой портрет офицеров какого-то полка. Все они сложились, желая, чтобы запечатлели их портреты. А он сотворил вот это. И ее сильно невзлюбили. Но раз деньги уплачены, повесили ее в собрании.

Я кивнул.

– Если ее заказывали военные, то почему у них оружие не соответствует эпохе? Я думал, это городские ополченцы или что-то в этом роде.

Некоторое время мы просто сидели и рассматривали амстердамское офицерское сборище плюс маленькую девочку (дочка полковника?). Затем я вспомнил:

– Вы не знаете, что это за возня с Манагуа, о которой толковали?

Мне показалось, что она удивилась.

– Манагуа – столица Никарагуа, туда будет отправлена коллекция.

– Я это понял, но какая связь между Манагуа и происходящим здесь?

– Они контролируют деньги. Никарагуанское правительство.

– Правительство? Но я считал – это деньги нашей старушки.

– Да, так и есть. Но… Я думала, вы знаете…

– Никто мне ничего не сказал.

И это была правдой.

Она нахмурилась.

– Хорошо. Как много вы знаете о Никарагуа?

– Чертовски мало. Взглянул в энциклопедию как раз перед отъездом. Похоже, это страна босоногих крестьян. Как-то все это совершенно не вяжется. Я имею ввиду, что там нужно проделать множество вещей, прежде чем приступать к созданию художественной галереи.

Она кивнула.

– Ну вот как обстоят дела. Муж донны Маргариты был крупным землевладельцем. Представитель старинной семьи. У них не было детей и он был последним отпрыском в роду, так что когда он умер, она унаследовала огромное состояние. Как будто он был консерватором, а к власти пришли либералы, хотя я не знаю, что эти ярлыки там могут означать. Так или иначе, они пришли к власти и провели что-то вроде национализации земель. А это было основным источником доходов семьи.

– Ей выплатили компенсацию?

– Да, в какой-то мере. Она могла ее тратить, как заблагорассудится, но только в Никарагуа. Вот почему она десять лет не покидала страну.

Я сидел и восхищался этой схемой. Нет ничего особенного в привязке ваших денег к Никарагуа. Ничего, если вы приобретете пару роскошных вилл, время от времени – новый автомобиль, будете содержать уйму слуг. И в тоже время другие владеют вашей землей и пользуются основной частью вашего богатства. Причем все, вероятно, вполне легально. Черт, впрочем и Британия осуществила что-то похожее.

– И что произошло? – спросил я.

– Она убедила правительство позволить ей истратить большую часть средств на коллекцию, обещая преподнести ее в дар нации. А частным образом она мне рассказала… – здесь она умолкла и посмотрела на меня. – Вы можете об этом не распространяться?

Я одарил ее ослепительной улыбкой.

– Жулики могут хранить секреты лучше всех.

Она нахмурилась, но тем не менее решила продолжать.

– Ладно, в общем она хочет начать заниматься политикой и вероятно, я полагаю, заполучить обратно земли. И подарив коллекцию живописи народу, рассчитывает обеспечить себе хороший старт.

Я уставился на нее.

– Она с ума сошла. Галерея живописи даже в Европе не принесет ни единого голоса, так что оставьте в покое страну, где половина голосующих отродясь не носит обуви. Почему бы не построить электростанцию или соорудить систему орошения? Уверен, народ в этом нуждается куда больше.

Она кивнула.

– Может быть, правительство не разрешает ей предпринимать шаги, имеющие политический вес. Они ведь не сумасшедшие. В любом случае они получают коллекцию, и если в ней будут ценные вещи, купленные по разумной цене, – это отличное вложение капитала. И наконец, вы не можете продать электростанцию или систему орошения, если хотите увеличить капитал, не правда ли?

Спустя несколько секунд она добавила:

– А галерея искусств все же лучше, чем ничего. Особенно для политика. В Америке мы выбираем людей за то, что они были ранены во время войны. Не за победу в ней. Только за то, что человек был ранен. Один политик даже хвастался, что если откроется происхождение его фронтовой раны, то обнаружится, что это след пробки от шампанского.

Я усмехнулся.

– Она, должно быть, помешалась на политике.

– С вами могло бы произойти то же самое в стране, где вашу землю стоимостью в 7 000 000 долларов вдруг национализируют.

– Это идея. И может быть, я даже к ней примкну; потом смогу сойти за Министра Защиты Чего-нибудь.

Она задумчиво смотрела не Рембрандта.

– Думаю, ваши заслуги по защите никарагуанской собственности довольно далеки от идеала. Другими словами, ваша деятельность отнюдь не безупречна.

Браво! Я иронически парировал:

– В конце концов, я был ранен, верно? – и прикоснулся к повязке.

Она взглянула на меня. Всего только бросила взгляд. Не пустой, но лишенный какого-то особого выражения. Просто я увидел ее обычное лицо, округлое, довольно юное. Глаза ее казались старше лица и мудрее. Мне померещилась во взгляде какая-то неуверенность.