Роберт Ладлэм - Мозаика Парсифаля

— Да, ты хорошо сказал.

— Военная?

Калязин резко поднял голову.

— Я никогда не говорил об этом Мэттиасу.

— Я тоже не говорил ему. Но я был на оперативной работе более шестнадцати лет. Неужели вы полагаете, что я не знаком с ВКР?

— Они не имеют права выступать от имени России... нашей России... Мы ночи напролет спорили с Антоном. Он никак не мог понять меня. Он был из другого — благополучного, богатого, респектабельного мира. Здесь нас никто не может понять, за исключением черных, возможно. У нас не было ничего. Нас учили не ожидать ничего, по крайней мере, в этом мире. Школы, книги, радость чтения — миллионы нас были лишены всего этого. Нас держали за скотину, мы работали на «избранных», которые и распоряжались нашими жизнями... по велению Бога. Мой отец был повешен князем Ворошиным за то, что без разрешения охотился в его лесу. Украл дичь! Мы, миллионы людей, все изменили под руководством пророков, которые не нуждаются в Боге, позволяющем превращать людей в скотину. — Странная улыбка появилась на бледных тонких губах Калязина. — Нас называют коммунистическими безбожниками. А чего другого вы хотели? Мы слишком хорошо знали, какова жизнь под крылом Святой церкви. Бог, который грозит муками ада, тем, кто смеет возвыситься против ада на земле, не может быть Богом для девяти десятых человечества. Его нужно и можно сместить, свергнуть с трона за некомпетентность и предвзятость суждений.

— Последний аргумент, пожалуй, справедлив не только в отношении дореволюционной России, — заметил Майкл.

— Конечно нет, но он весьма симптоматичен... Мы добились своего! Именно поэтому вы обречены. Вы проиграете. Не в этом десятилетии и не в следующем... не исключено, что пройдет несколько десятков лет. Но в конечном итоге вы проиграете. Слишком много становится пустых столов, слишком много животов пухнет с голоду, а вам на это плевать.

— Если бы вы были правы, мы действительно заслуживали бы наказания. Но я в этом не уверен. — Хейвелок подался вперед, уперевшись локтями в колени и глядя русскому прямо в глаза. — Так вы говорите, что получили убежище, не дав ничего взамен?

— Я не выдал тайн моей страны. И Антон не настаивал на этом. Я думаю, что он считал мою предыдущую работу — работу, которой до отставки занимался и ты — в основном бесполезной. Наши решения значили ничтожно мало. Наши достижения не принимались во внимание на встречах в верхах. Но я, однако, сделал вам бесценный подарок, который принес пользу не только двум нашим странам, но и всему миру. Я подарил вам Энтони Мэттиаса. Я спас госсекретаря от кубинской ловушки, которая лишила бы его поста. Я поступил так, потому что верил в него, а не в тех безумцев, которым пока удается в значительной степени контролировать мое правительство.

— Да. Антон мне говорил об этом. Он был бы уничтожен... его влияние кончилось бы... Именно поэтому, в силу вашей веры в него он попросил меня встретиться с вами. Он считает, что пора положить конец, Леон... простите, Алексей. Он понимает, почему вы сделали то, что сделали, но этому пора положить конец.

Калязин взглянул на Дженну.

— Почему я не вижу ненависти в ваших глазах, юная леди? Она должна там быть.

— Не хочу вас обманывать, я уже близка к этому. Но пока я стараюсь понять.

— Это необходимо было сделать. Иного пути не было. Антон должен был избавиться от призрака Михаила. Он хотел быть уверен, что Михаил ушел из госструктур, что у него другие интересы, иные цели. Он очень боялся что его... его сын... узнает о его делах, появится и остановит их. — Калязин повернулся к Хейвелоку и добавил: — Антон не мог выбросить тебя из своего сознания.

— И он одобрил вашу затею? — спросил Майкл.

— Мэттиас прятал глаза, если можно так выразиться. Часть его содрогалась от отвращения к самому себе, другая хотела выжить, несмотря ни на что. Он к тому времени уже начал сдавать; следовало задержать распад разума любой ценой. Такой ценой и явилась мисс Каррас.

— Он никогда не интересовался, как вам удалось сделать это? Каким образом вы связались с Москвой, чтобы получить все необходимое?

— Никогда. И это тоже было частью общей цены. Пойми, тот мир, в котором мы с тобой жили, имел для него ничтожное значение. Но затем начался хаос.

— Все вышло из-под контроля?

— Именно, юная леди. То, что мы услышали, было так ужасно, столь невероятно. На пляже была убита какая-то женщина...

— А чего вы ждали?! — воскликнул Хейвелок, едва сдерживаясь. «Два... нет, три выживших из ума старика», — добавил он про себя.

— Только не этого. Мы не убийцы. Антон распорядился, чтобы ее отправили в Прагу, установили за ней наблюдение, проследили ее контакты и, в конечном итоге, реабилитировали.

— Эти приказы были перехвачены и изменены.

— К тому времени он уже ничего не мог сделать. Ты исчез, и он окончательно утратил разум, превратился в полного безумца.

— Исчез? Я исчез?

— Так ему сказали. Как только он услышал это, с ним все было кончено. Он сошел с ума. Он решил, что и тебя убили. Этот удар он уже не выдержал.

— Как вам удалось это узнать? — спросил Майкл. Калязин поморгал слезящимися глазами и после некоторого колебания произнес:

— Был еще один человек. У него оказался свой источник информации — доктор.

— Раймонд Александер, — сказал Хейвелок.

— Значит, Антон тебе сказал?

— Босуэлл.

— Да, наш Босуэлл.

— Вы упомянули о нем, когда я звонил из Европы.

— Я испугался. Я решил, что ты сможешь встретиться с кем-то, кто видел его в доме Антона. Ведь он бывал там очень часто. Я хотел дать тебе понять, что у него были вполне обоснованные причины навещать Мэттиаса, и таким образом удержать тебя подальше от Раймонда.

— Но почему?

— Потому что Александр Великий превратился в Александра Бессильного. Ты был в отъезде и ничего не знаешь. Теперь он пишет очень редко. Пьет. Пьет почти круглые сутки. Этот груз оказался ему не по плечу. К счастью, те, кто его знает, объясняют это смертью его супруги.

— Мэттиас сказал мне, что у вас была жена, — сказал Майкл, уловив какую-то странную нотку в голосе собеседника. — В Калифорнии. Когда она умерла, Антон убедил вас перебраться в Шенандоа.

— У меня была жена, Михаил, но не в Калифорнии, а в Москве. Она погибла от рук солдат Сталина. От рук человека, которого я позже помог уничтожить. Он был из Военной контрразведки.

В маленьком доме внезапно что-то стукнуло. Дженна посмотрела на Хейвелока.

— Все в порядке, — успокоил их Калязин, — Это деревяшка, палка, на которую запираю мою старую дверь по ночам в ветреную погоду. Из-за вас я совсем забыл о ней. — Старик откинулся на спинку кресла и поднес пергаментные, покрытые сетью жил руки к лицу. — Ты должен быть совершенно откровенным со мной, Михаил, и должен дать мне время подумать. Поэтому я не ответил тебе сразу.

— Откровенным в отношении Антона?

— Да. Действительно ли он осознал, зачем я все это сделал? Зачем я устроил ему все эти ночные кошмары? Зачем я столь тщательно внушал ему мысль о его гениальности, пока он сам не поверил в это и не начал вести дискуссии с призраками? Действительно ли он все осознал?

— Да. Осознал. Он все понял.

Майкл вдруг буквально физически ощутил груз страшной ответственности, которую он взвалил на себя. Он уже в одном шаге от цели, но малейшее неверное движение — и Парсифаль вновь замкнется в своем непрошибаемом молчании. Александер оказался в конечном итоге прав — у Калязина был комплекс Христа. За мягкой манерой речи русского крылась стальная убежденность в своей правоте.

— Ни один человек, — продолжил Майкл, — не должен в будущем получать такую власть и связанные с ней возможности уничтожить мир, какую получил он. Теперь Антон просит вас, умоляет, исходя из всех ваших бесед накануне его болезни, отдать мне эти немыслимые договоры, которые вы сочинили, и все их копии, чтобы я мог их сжечь.

— Ладно, он понял. А остальные? Они хорошо усвоили урок?

— Кто?

— Люди, которые способны наделить кого-то подобной властью. Кто позволяет объявлять святым человека при жизни, чтобы потом убедиться: их герои — простые смертные, неспособные вынести груз непомерно раздутого собственного величия и непомерных требований, которые к ним предъявляют.

— Они в ужасе. Чего же еще вам надо?

— Мне надо, чтобы они поняли, что натворили. Поняли, что все человечество может быть испепелено в результате деятельности одного-единственного даже гениального человека, чей мозг не выдержал непосильного груза. Безумие заразительно. Его не остановит один падший святой.

— Они все понимают. И прежде всего это понял тот человек, которого многие считают самым могущественным на земном шаре. Он сам сказал мне, что они создали императора, божество, на что не имели никакого права. Его воздвигали слишком высоко, слишком близко к солнцу, и он ослеп.

— Икар рухнул в море, — произнес Калязин. — Беркуист — порядочный человек, жесткий, но порядочный. И у него тяжелейшая, невозможная работа. Хотя он справляется с ней лучше других.