Наталья Медведская - Горькая брусника

   - Тонечка, я пришла жаловаться на потраву. Без твоей Насти точно не обошлось. Всю ягоду мне испортили. Или заплати, или участковому пожалуюсь.

   - Настя, немедленно иди сюда! - услышала я сердитый голос мамы.

   Я, нехотя отложила игрушки, и вышла из комнаты. Увидев бабу Феню, поняла: настал час расплаты.

   - Настя, первое - ты не послушалась нас с папой и отправилась ночью гулять, второе - залезла в сад к соседке. Два серьезных нарушения за один вечер. Моя дочь воровка! Как тебе вообще это пришло в голову?

   Я покраснела от стыда, хотелось провалиться сквозь землю. Признаваться в содеянном, не собиралась.

   - Не рвала я вашу клубнику, - мой голос дрогнул. Краска залила не только лицо, но и шею.

   - Рвала и скорее всего не одна. С кем? - поинтересовалась мама.

   - Одна, - вырвалось у меня.

   - На месяц никаких гулянок, друзей и сладкого. Иди в свою комнату. Я с тобой после поговорю, - вынесла мама свой приговор и спросила у бабы Фени: - Сколько вы хотите за испорченную ягоду? Мы заплатим.

   С тех пор не люблю клубнику. Тридцать июньских дней я пробыла в доме, читая книги, рисуя бумажных кукол, которыми не с кем было гулять, но друзей не выдала. Я изучила все трещинки на потолке, от скуки пересчитала завилюшки и цветочки на обоях. Алена называла меня идиоткой.

   "Вы вместе шкодили, вот и отвечать должны вместе. Тебе необидно, что они гуляют, а ты сидишь взаперти. По-хорошему твои друзья должны сами признаться и разделить наказание с тобой".

   Я понимала, в ее словах была доля истины, но рассказать о друзьях не могла. В другой раз я без разрешения взяла из шифоньера небольшой кусок голубого шелка. Мы с Кирой пошили новые платья куклам, из остатка материала сделали скатерти на игрушечные столики. Вечером мама обратила внимание на обновку моей куклы.

   - Настя, где ты взяла этот шелк. - Пальцы мамы гладили ткань на кукольном платье, а глаза наполнялись слезами.

   Я тут же сообразила: красивый кусок ткани чем-то дорог ей и мне сейчас здорово попадет.

   - Мам, ну я не знала, что эта тряпочка тебе нужна. Она давно лежит без дела. - Мое оправдание получилось жалким и неудачным.

   - Эту, тряпочку, как ты ее называешь, папа подарил на мое совершеннолетие. Я собиралась сшить блузку, как только нашла бы подходящие кружева.

   - Мама, но с тех пор почти двадцать лет прошло! - поразилась я.

   - Настя, дело не в том, сколько прошло лет, а в том, что ты без спроса полезла в мой шкаф. Нехорошо трогать чужие вещи. Ты должна понять: у каждого человека существует личное неприкосновенное пространство. Это касается и его вещей. Иди в кладовку и все обдумай, а после я жду твоего извинения. - Мама отвернулась от меня и направилась в свою спальню.

   Кладовка, маленькая комнатка рядом с моей спальней, имела единственное крохотное окошко. Раньше в кладовке хранились детские вещи, мои и Алены, но недавно ее освободили для следующей партии ненужных вещей. На данный момент она пустовала. Света в этой комнате не было, а я с недавних пор стала панически бояться темноты.

   - Только не туда! Можно, я постою в углу спальни? - взмолилась я.

   Мама вернулась, взяла меня за плечо недрогнувшей рукой и повела отбывать наказание в кладовую. Я слышала, как с работы пришел папа. Мамин звонкий голос долетал до меня без искажений, а негромкий басок папы доносился в комнату лишь обрывками фраз. Я не знала, сколько прошло времени, но за окном стало темнеть. Ото всех углов ко мне поползли тени, и только крохотный светлый квадратик еще белел на стене. Я зажмурила глаза, вся обратившись в слух. Чьи-то коготки заскребли по полу. Обеими руками я закрыла рот, удерживая крик.

   - Ты подумала? - услышала я голос мамы за дверью. - Готова попросить прощения?

   До сих пор не знаю, что заставило меня молчать, тем более, что я чувствовала свою вину.

   - Не хочешь разговаривать? Посиди еще, это пойдет тебе на пользу.

   Я казнила себя, не понимая собственного поведения. От страха сидела ни жива, ни мертва. Царапающий и грызущий звук раздался ближе. Я подобрала ноги и обхватила руками колени, сжимаясь в комок. Сквозь тонкую ткань футболки ощущалась шероховатая стена, и спине было немного больно. Я напряженно всматривалась в темный комочек на полу. Мышь! Пересохшее горло издало еле слышное сипение. Рефлекторно поджала ноги еще сильнее. В окно заглянула луна, осветила крохотного зверька. Любопытная мордочка, сверкая бусинками глаз, смотрела на меня. Я шевельнулась, мышка испуганно метнулась в угол. Мне стало смешно. Страх испарился. Зверек боялся намного больше, и это почему-то обидело меня. Я порылась в кармане шорт, высыпала на ладонь крошки печенья и кусочек конфеты, любовно завернутый в бумажку. Развернула конфету и, медленно двигаясь, высыпала крошки и конфету на середину каморки. Осторожно вернулась в угол и замерла. Минут десять ничего не происходило. Тени ложились на пол гуще, луна двигалась дальше. Скоро я не смогу увидеть, возьмет ли мышка мое угощение. Послышалось еле слышное шуршание, зверек вышел в центр комнаты. Стало совсем темно, но я успела заметить, как мышка принялась подбирать крошки.

   Проснулась я от звука открываемой двери. Протерла сонные глаза кулаками. Комнату освещало солнце. Я не заметила, как заснула, лежа на полу.

   - Настя, прости нас, малышка, мы забыли про тебя, - воскликнул папа.

   Я зевнула и потянулась, расправляя затекшие мышцы от непривычно твердого ложа.

   - Ты готова просидеть всю ночь, лишь бы не просить прощения. - Мама сокрушенно покачала головой.

   Я еще раз зевнула и впервые легко произнесла:

   - Прости, мама, больше не буду трогать твои вещи без спроса.

   - Неужели так трудно было сказать это раньше, - улыбнулась она и обняла меня.

   В ту ночь я полностью излечилась от страха темноты. Спустя три года подбила друзей, проверить есть ли блуждающие огоньки на кладбище? Огоньков мы не обнаружили, но пару тройку алкоголиков напугали. А уж они распустили по станице слух о ходячих мертвецах. Что окончательно убедило меня: большинство страшилок - плод воображения слишком эмоциональных и трусоватых личностей. До двенадцати лет во всех наших с Кирой приключениях участвовали и двое закадычных друзей Юра и Андрей. Мальчишки жили на соседней улице и частенько наведывались к нам в гости. Мы все учились в одном классе, и наша дружба основывалась еще и на взаимопомощи. Я хорошо соображала по алгебре и геометрии, Кира замечательно писала сочинения, Андрей любил физику и географию, а Юра увлекался химией и биологией. Мы быстро приноровились списывать друг у друга и этим сильно облегчали себе жизнь. Родители Юры часто бывали в гостях у моих родителей, и однажды я услышала, как мать Юры, моя крестная, сказала:

   - Вот бы наши дети поженились, тогда бы мы породнились и вместе воспитывали внуков.

   Я потрогала враз заполыхавшие уши.

   - Рая, не боишься заполучить в невестки такую упертую особу? - поинтересовалась мама.

   - Нет. Моему Юрке такая бойкая и нужна. Он же телок на веревочке, ему же любая кто подставит себя, та и окрутит.

   Взрослые засмеялись. А мне стало противно. Юрку действительно легко уговорить на любые проделки. С детсадовского возраста у нас попеременно были, то периоды дружбы, то вражды. Он никогда не ябедничал и по мере сил отбивался со мной от общих врагов. С Кирой я познакомилась позже в первом классе, ее родители купили дом на нашей улице. Этот разговор положил конец легкости в наших отношениях. Постепенно сначала я, а потом и Кира перестали находить время для общения с мальчишками.

   Повзрослев, я поняла: моя мама из той породы женщин, которые привыкли находиться под надежной защитой мужчины. Таких, как она, опекают, любят, оберегают от грубой действительности. Они нежные, слабые. Боятся всего: пауков, змей, темноты, высоты, плохих людей. Поэтому меня мама воспринимала существом из другого мира. Она не понимала, как можно драться - это так ужасно. Лазать по деревьям, царапая колени, добровольно искать неприятности на свою голову - это неумно. Старшая дочь была ей ближе и понятней. Не зная настоящий характер Алены, мама считала ее отрадой своей души. И вот теперь эта "отрада" сознательно вычеркивала нас из своей жизни. Ради денег и мужчины она поставила на карту все: прежнюю жизнь, родителей, дом, работу, друзей.

   Я лежала на кровати, смотрела в темноту за окном и мысленно перебирала прошлое. Алена поступала неправильно, более того, ужасно, но это был ее выбор. А мне предстояло решить, что делать дальше. Понимала: донести на сестру не могу. Меня мучила совесть. Из-за Алены и Вадим выйдет сухим из воды. А вот по нему давно тюрьма плачет. Вряд ли когда-нибудь еще я увижу сестру. Но я не ощущала боли от расставания с Аленой, испытывала только досаду и злость. Именно теперь навсегда сестра исчезала из моей жизни и души. Что-то во мне сломалось. Может, я и правда неправильная, с поврежденными генами? Недаром Кира обижалась, называя меня сухарем. Подруга делилась своими тайнами а в старших классах подробностями отношений с мальчишками, того же ожидала и от меня. Я молчала, не умея делиться переживаниями и личными чувствами даже с близкой, верной подругой. Да я просто не могла об этом говорить. Все попытки Киры ограничить круг друзей, встречали яростный протест с моей стороны. По мнению Киры, если мы настоящие подруги, то должны ходить только вдвоем и желательно общаться друг с другом. Поначалу она обижалась, высказывала обиды, но постепенно привыкла и смирилась с присутствием в нашей теплой кампании и других людей. В девятом классе наша дружба подверглась испытанию: мы обе влюбились в одного мальчика. О ее чувствах я слышала ежедневно, о моих она не знала ничего. Впервые в жизни я испытывала жгучую ревность, и это мне не понравилось. Ревность кислотой разъедала нашу дружбу. На мое счастье эта влюбленность оказалась недолговечной, я быстро разочаровалась в "прекрасном принце". Теперь без эмоций, с облегчением могла выслушивать рассказы Киры. В отличие от меня подруга долго страдала за этим мальчиком, он оказался ее первой, неразделенной любовью. Глядя на ее страдания, я ощущала себя неполноценной, неумеющей любить. После наши пути разошлись. Вначале мы часто перезванивались, потом все реже и реже. У меня появились новые друзья, у нее, видимо, тоже.