Ольга Тарасевич - Проклятие Эдварда Мунка

В постель Лика забиралась с твердым намерением прочитать последний роман писательницы. Но в первый раз сюжет то и дело ускользал от внимания.

Это книга женщины, которой больше нет. Марина никогда не увидит свой роман напечатанным, со склеенными страничками, пахнущими типографской краской. Какая нелепая, страшная смерть…

Смерть всегда нелепа и страшна. Кто может перейти черту, за которой заканчивается жизнь, с радостью и спокойным сердцем? Даже самоубийца делает этот шаг с отчаянием… Инесса и Карина так и не стали счастливыми. Марина не напишет новых романов. Михаил больше не будет рисовать церкви.

По щекам Лики заструились слезы. Бедный, бедный художник. Он столько пережил, только нашел себя, стал известным, и вот…

«Просили ли вы бога о помощи?» Именно это спросил священник у Сомова. И после этой фразы все изменилось…

– Господи, – зашептала Лика, перекрестившись. – Пожалуйста, помоги нам. Дай сил мне и Володе во всем разобраться. Ты ведь справедливый, господи. А когда умирают женщины, умирают в страшных муках – это несправедливо…

Заснеженные деревья выстроились, как часовые, вдоль узкой ленты дороги. Машина мчится вперед, через деревеньки и небольшие городки. И резко тормозит перед указателем. На белой пластинке знака черные буквы: «Перово».

Лика подскочила на постели и протерла глаза. Она заснула? Сон помнится совершенно отчетливо, и эти мелькающие деревья, и нога, вжимающая педаль газа, и указатель. «Перово»? Не может быть…

Она набрала номер Седова.

– Володя, ты на работе? Можешь пробить по базе, жила ли Наталья Перова в населенном пункте, называющемся «Перово»? Нет, области не знаю. Возможно, Подмосковье, по виду вроде похоже. Я тебе потом все объясню…

В папином лице ни кровинки. Игла капельницы вонзилась в вену более часа назад. Почему же Иван Андреевич не приходит в сознание?

Антон Зарицкий поднялся со стула у постели отца и, стараясь не шуметь, вышел из палаты.

В ординаторской врачи пили чай с бутербродами. Их беззаботный вид вызвал у Антона прилив жгучей ненависти. Они пьют чай, а папа умирает! Худое тело вытянулось на постели, волосы седые, лицо как мел, едва дышит, со свистом, с хрипами. А тут веселье, чуть ли, дым коромыслом.

– Сделайте же хоть что-нибудь! – заорал Антон. – Моему отцу плохо! Если у вас нет сочувствия к пожилому человеку, то вы хотя бы художнику гениальному помогите!

Тот самый врач, который осматривал привезенного на «Скорой» папу, рыжеволосый и невысокий, тихо сказал:

– С вашим отцом все в порядке. Давление уже понизилось. Сердце работает нормально. Сейчас вводятся седативные препараты. Вечером сможете его домой забрать. Вот, возьмите. И успокойтесь.

Антон засунул под язык таблетку валидола и вернулся в палату отца.

«Прости, не уберег тебя, папка. Руки бы поотрывать этим журналистам», – подумал он, поправляя укрывающее отца одеяло.

Заголовки на новостных сайтах появились ранним утром. «Маньяк свирепствует». «С известной писательницей расправился убийца». «Новая жертва изрезана на кусочки».

Сердце Антона сжалось. Без Марины ему будет плохо. Но сейчас самое главное – уберечь Ивана Андреевича от всех этих подробностей. Не в его годы и не с его давлением узнавать, что именно сделали с потенциальной невесткой.

Прямо отец никогда не говорил о том, что хочет и поднять бокал с шампанским в честь свадьбы, и внуков понянчить. Но когда Марина приезжала к Антону, папа просто расцветал от удовольствия. Скрипела коляска. Иван Андреевич суетился, все спрашивал:

– Марина, хотите, я вам покажу свои работы? Чай, кофе?

Не давал Антону даже на кухню пройти. Поднос на папиных безвольных коленях и такое ожидание в глазах…

Марина с отцом всегда долго разговаривала. Иван Андреевич рассказчик – заслушаешься. А уж перед возможной супругой сына и вовсе соловьем заливался. Антон знал, что напрасно все это, да и устраивали его свободные отношения с Мариной. Но все равно приятно было. Марина – единственная женщина, покорившая не только его сердце, но и очаровавшая Ивана Андреевича. Папа молодел в ее обществе, шутил, становился как-то бодрее…

Антон предусмотрел все. Замотав шею шарфом и натужно кашляя, объяснил:

– За газетами не поеду, простудился сильно.

Антенну телевизионную отсоединил и даже якобы поговорил с кем-то по телефону. В ближайшее время не починят, поломка серьезная.

Отец два дня стойко переносил информационный голод, и Антон уже решил, что все, обошлось…

Как он мог забыть про старый приемник, по которому Иван Андреевич еще «Радио Свобода» слушал. Глушили станцию постоянно, хрипела и взвизгивала пластмассовая запыленная коробка…

Звука работающего приемника Антон не слышал. Закрылся в своей комнате с кружкой малинового чаю, листал каталог приятеля, недавно организовавшего первую персональную выставку.

И так вдруг тревожно стало.

– Иван Андреевич! Иван Андреевич, ты где? С тобой все в порядке?

Дом большой, комнат много.

Антон заглянул в мастерскую, в гостиную, папину спальню.

Отец был на кухне. Голова бессильно склонилась набок, из носа течет узкая струйка крови. Хрипит приемник на столе:

– От комментариев представители органов следствия пока воздерживаются…

Коротенький номер «Скорой» так сложно набирать, когда в глазах туман и руки трясутся.

До приезда врачей Антон перенес почти невесомое тело отца на кровать, раз двадцать находил пульс на его руке, распахивал окна, закрывал, сходил с ума…

Веки отца дрогнули.

– Антон Иванович, – папа говорил медленно, с трудом. – Горе-то какое. Марину убили…

Антон кивнул и попросил:

– Иван Андреевич, ты только не волнуйся. Поправляйся. Врачи говорят, что скоро можно будет поехать домой…

– Граждане понятые, вы присутствуете на следственном эксперименте. Он производится в соответствии с нормами Уголовно-процессуального кодекса. Его целью является уточнение данных, имеющих значение для уголовного дела, путем воспроизведения действий, а также обстановки и иных обстоятельств определенного события.

Разъяснив понятым, двум перепуганным девчушкам, их обязанности, Володя Седов повернулся к милиционеру. Тот отщелкнул наручники, соединявшие его запястье с рукой Василия Бубнова.

Судмедэксперт Дмитрий Николаевич Ярцев нагнулся к следователю и тихо сказал:

– Присматривайте за ним. Я, конечно, не психиатр, но мне его состояние не нравится.

Седов поморщился. Ему тоже многое не нравится. И Василий Михайлович, с трясущимися губами и противоречивыми показаниями. И другие подозреваемые, которые в один голос твердят, что это они убийцы. Седов во всем запутался и никому не верит. Карп постоянно намекает: «Нас, конечно, радует, что у вас такое количество потенциальных преступников. Но вы уж выясните, кто из них на самом деле виновен». Вот сейчас все и выяснится. Обстановка жилища Инессы Моровой в этой квартире реконструирована полностью. На место происшествия Бубнова вести нельзя. Пятна крови в прихожей указывают конкретное место совершения преступления. Пусть сейчас Василий Михайлович без лишних подсказок воспроизводит события того самого вечера…

Володя достал из пластикового пакета картонные муляжи различных ножей и разложил их на столе.

– Василий Михайлович, выберите предмет, который, по вашему мнению, напоминает собственное орудие убийства. На полу вы видите манекен фигуры человека. Выбрав нож, перенесите манекен на то место, где вы наносили удары гражданке Моровой. И постарайтесь воспроизвести их именно в том порядке, в котором они были нанесены. Постарайтесь вспомнить все до мельчайших подробностей.

Бубнов не двигался, и Седов раздраженно повторил:

– Подойдите же к столу и выберете нож, похожий на тот, которым вы наносили удары.

Выбор Бубнова заставил следователя и судмедэксперта переглянуться. Василий Михайлович взял муляж, клинок которого в точности напоминал извлеченное из грудной клетки Карины Макеенко лезвие.

– Она стояла, – тихо сказал Бубнов.

Володя поднял манекен.

– Где именно стояла?

– Не помню…

– Она могла стоять в этой комнате? Или на кухне? В коридорчике? В прихожей? Хорошо. Вы не помните, где именно она стояла. Как наносили удары, вы тоже не помните?

Бубнов затравленно осмотрелся по сторонам. Его руки впились в шею манекена. Через минуту он замахнулся муляжом, вспорол ткань в нескольких местах. Потом, опустив манекен на пол, нанес пару быстрых коротких ударов в спину. Порезы на ткани соединились в какой-то геометрический узор.

– Герань, – сказал Василий Михайлович и, отшвырнув муляж, бросился в коридор.

Оттолкнув стоящего в дверном проеме оператора с кинокамерой, он добежал до кухни, вскочил на подоконник.