Елена Михалкова - Дом одиноких сердец

При последних словах его голос зазвучал с каким-то напряжением, и Даша с тревогой взглянула Боровицкому в лицо. Старик побледнел, на лбу у него выступили капельки пота.

— Петр Васильевич, что с вами? — испугалась Даша. — Вам плохо?

Боровицкий молча остановился и оперся на ее руку.

— Господи, я сейчас врача позову… — выдохнула она, но морщинистая рука крепко сжала ей пальцы.

Старик еле-еле качнул головой, и, повинуясь его настойчивому взгляду, Даша довела своего знакомого до скамейки, усадила в тени. Боровицкий ослабил узел галстука на шее, расстегнул верхние пуговицы взмокшей рубашки, и Даша заметила, что пальцы у него чуть дрожат.

— Петр Васильевич, — взмолилась она, — давайте я до врача добегу!

— Ерунда, — тихо, но твердо проговорил старик. — Ничего страшного, просто жарко… Да чего уж там — старческое это, Дарья Андреевна, старческое. И никакой врач тут не поможет. Посидим вот пару минут, отдохнем и дальше пойдем.

— Перестаньте геройствовать! — вдруг рассердилась Даша. — Никуда мы с вами не пойдем через пару минут. Будете сидеть здесь, пока окончательно в себя не придете, а потом я вас домой отвезу.

— Ишь вы какая, — усмехнулся Боровицкий. — И на чем же вы меня отвезете? На Проше вашем, что ли?

— Такси вызову и с вами доеду, — отрезала Даша. — Давайте не будем проблему на пустом месте создавать.

— Давайте, — согласился старик. — Тогда лучше всего будет, если вы со мной дойдете до корпуса, потому что у меня там внутри свой уголок имеется.

— Какой уголок? — подозрительно спросила Даша.

— Ма-аленький такой закуточек, — протянул Петр Васильевич. — Управляющая пансионатом, добрейшей души женщина, разрешила мне его для своих нужд приспособить. Там, во-первых, прохладно, а во-вторых, можно полежать.

Даша нехотя согласилась. Медленно, останавливаясь у каждой клумбы, они пошли к дверям пансионата. Солнце поднялось высоко, и Даша с опаской поглядывала на Боровицкого, но тот шел как ни в чем не бывало.

— Кстати, а вот и еще один любопытнейший человек, — обронил старик, наклоняясь над крупными пахучими цветами. — Ради него нам с вами стоит подойти к пруду.

— А далеко идти? — насторожилась Даша.

— Да мы уже почти около него. Вон, смотрите…

Приглядевшись, она заметила ровный круг воды невдалеке. Подошли поближе, и Даша разглядела крохотный искусственный прудик, обложенный по периметру крупной галькой. В прудике плавали маленькие разноцветные рыбешки, а на поверхности колыхались белые цветы.

— Настоящий японский сад! — восхитилась Даша. — Кто за ним ухаживает, интересно?

— Я и ухаживаю, — раздалось из кустов, растущих с другой стороны водоема.

От неожиданности Даша вздрогнула, а Боровицкий довольно ухмыльнулся в усы.

— Добрый день, Виконт, — поздоровался он. — Вы все совершенствуетесь?

— Да уж приходится…

Раздалось кряхтение, и из кустов вылез худой высокий старик лет семидесяти. Вид у него был, по мнению Даши, исключительный: зеленая отглаженная рубашка с короткими рукавами, щегольские светлые брюки, лакированные ботинки… Он отряхнулся, провел рукой по чуть смявшимся брюкам и слегка поклонился Даше.

— Иван Сергеевич, — прогудел старик. — Яковлев. Для друзей и близких — Виконт.

— Дарья Андреевна, — пробормотала Даша, стараясь не думать о том, что Иван Сергеевич делал в кустах.

— Иван Сергеевич, — повернулся к ней Боровицкий, — изучает поведение рыбок. А они, как вы можете заметить, очень пугливы.

— Пока пугливы, — поправил его Виконт. — Просто их недавно привезли, и они еще не успели к нам привыкнуть.

Действительно, при появлении людей рыбки молниеносно исчезли на дне пруда. Даша попыталась понять, что интересного может быть в том, чтобы наблюдать за рыбками, но промолчала. Пока она рассматривала пруд, Яковлев и Боровицкий обсуждали какую-то статью, написанную, как она поняла, известным журналистом в соавторстве с Петром Васильевичем. Прислушиваясь к их разговору, Даша подумала, что они похожи — те же выражения, та же легкость и непринужденность общения, не имеющая ничего общего с фамильярностью, тот же налет времени, придававший старикам сходство с ценными антикварными предметами, а не с рухлядью, у которой давно вышел срок службы.

— В другой раз, друг мой, в другой раз, — прозвучал у нее над ухом голос Боровицкого, и они распрощались с Яковлевым, который тут же полез обратно в кусты.

— Как вы его нашли? — поинтересовался Боровицкий, когда они почти дошли до дверей в здание пансионата.

— Со странностями, — честно призналась Даша. — Но держится с таким достоинством, что просто завидно. А он кто?

— Бывший ректор политеха. Кстати сказать, блестящий математик. Если вы подумали, что он сидит в кустах для своего развлечения, то ошиблись — он записывает траекторию движения рыбок, а затем выводит какие-то закономерности и что-то там доказывает на их основании. Причем ему нужно, чтобы траектория была свободна от воздействия посторонних объектов. Он мне объяснял, но я, признаюсь откровенно, не математик, и способностей моих не хватает на то, чтобы осмыслить его идеи.

— А почему он живет здесь? — удивилась Даша. — Тоже невыносим для своих близких? Мне ваш математик показался приятным человеком.

— Так оно и есть, — кивнул Боровицкий. — Но, видите ли, какая насмешка судьбы: у него, весьма неплохого и, безусловно, интеллигентного человека, есть сын. А тот — вор в законе. Судя по вашему лицу, вы знаете, что сие означает.

Даша ошеломленно кивнула.

— Так сын его сюда и отправил? — едва выговорила она через минуту.

— Ну что вы! — возразил Боровицкий. — Если я правильно понимаю, в тех, скажем так, кругах подобное не принято. Скорее наоборот, там… — старый журналист неопределенно махнул рукой куда-то в сторону ограды. — …Виконт был бы окружен почетом и уважением. Но вот он сам в силу определенных причин почет и уважение от тех кругов принимать совершенно не хочет. Поэтому определил себя сюда и уже много лет не видел своего родного сына. Вообще-то говоря, если вы вздумаете с ним беседовать, не советую поднимать данную тему — она для него до крайности болезненна. Если я правильно понимаю, он представил себе — и вполне вжился в роль, — что сына у него никогда не было и что на старости лет он остался в одиночестве. Вот, собственно, отсюда и его решение обосноваться в пансионате. В обычной жизни у него ничего не осталось, потому что все свое имущество он распродал и внес в качестве платы на много лет вперед, а здесь у него… — Боровицкий задумался на пару секунд, потом закончил фразу: — А здесь у него есть хотя бы рыбки.

— Петр Васильевич, — поразмыслив, спросила Даша, — а как так получается, что люди столько вам рассказывают о себе? Ведь это такая… личная информация… не знаю… интимная, что ли… А вы ее знаете.

— Эх, Дарья Андреевна! — искренне рассмеялся Боровицкий. — До чего же вы наивны, друг мой. Уверяю вас, стоит только мне упомянуть о своем ремесле, и люди сами начинают рассказывать такие подробности своей и чужой жизни, что мне иной раз неловко становится. Каждый хочет, чтобы его увековечили если не в романе, то хотя бы в рассказе. Я, признаться, иной раз устаю от откровений, а иной раз они меня просто пугают.

— В каком смысле? — не поняла Даша.

Старик немного помолчал.

— Как-то раз, — нахмурившись, продолжал он, — я выслушал признание в соучастии в убийстве. Убийство было совершено давно, однако соучастник так боялся — уж не знаю чего, — что его страх передался и мне.

— Убийство? — изумленно переспросила Даша. — А кого он убил?

— Не он сам, — поправил ее Боровицкий. — Как я понял, собственная роль того человека была довольно незначительной — ему нужно было только отвлечь жертву. Он даже не знал, отвлекая, что произойдет потом! Так что ни по каким законам признать его виновным нельзя. Уже после убийства он догадался, в чем дело, но признаться побоялся. Так и носил в себе этот страх — перед убийцей, перед правосудием, перед самим собой. И вот когда тот человек, Дарья Андреевна, вылил весь свой страх на меня, как на исповедника, я пожалел о том, что я писатель, можете мне поверить. Между прочим, — прибавил он, чуть подумав, — несчастный панически боялся собак. От вашего Проши мог бы безо всяких шуток упасть в обморок, я такую картину один раз своими глазами наблюдал.

— Его, наверное, пес покусал в детстве, — предположила Даша. — Обычно такие люди потом всю жизнь собак боятся.

— Покусал, — согласился Боровицкий. — Чуть полруки не оттяпал. Да бог с ним, с сердечным, не о нем речь. А о том, что историй разных я знаю и в самом деле очень много, но далеко не все я хотел бы знать. Виконт — не исключение.

Даша обернулась к пруду, но сморщенного старичка было не разглядеть за кустами. Она хотела что-то спросить, но тут за ее спиной проскрипела дверь, и женский голос произнес: