Джесси Келлерман - Гений

Постепенно Тони взял на себя все обязанности, которые Дэвиду особенно не нравились. Так оно и пошло дальше до конца жизни. Тони нанимал и увольнял сотрудников. Тони общался с прессой. Тони выбирал подарок Берте на ее шестьдесят пятый день рождения. Тони стоял у могилы, когда Дэвид хоронил мать. И когда Дэвид узнал страшную правду, именно Тони поехал в Олбани, чтобы выяснить, как обстоят дела.

Дэвид настаивал на автономной жизни. В этом-то, сказал он Тони, и заключалась главная ошибка родителей: они полагали, будто Виктор не в состоянии сам о себе позаботиться, в то время как именно постоянная опека сделала его таким беспомощным. Виктору необходимо научиться полагаться на самого себя, принимать собственные решения, покупать еду и убирать квартиру. Разумеется, поначалу его надо будет навещать. Однако их задача — сделать так, чтобы Виктор в них больше не нуждался. Сам себе Дэвид казался этаким освободителем. Прогремевший тогда роман «Полет над гнездом кукушки» Кена Кизи произвел на Дэвида неизгладимое впечатление. Он проповедовал свободу выбора жить или умереть. Печальный опыт одинокого детства он перенес на того, кто, как понял под конец жизни Дэвид, был не готов справиться с этим одиночеством. Он закрывал глаза на очевидное противоречие в своих действиях. С одной стороны, Дэвид объявил, что предоставляет Виктору полную свободу, с другой — платил за аренду его квартиры, давал ему деньги и даже дополнительной соломы подстелил, попросив Тони Векслера приглядывать за парнем, убедиться в том, что Виктор не умрет с голоду и не будет бегать голым по улицам, и лишь после этого оставить его в покое.

Было тут и другое противоречие: зачем Дэвиду понадобилось вытаскивать Виктора из заведения, в котором тот спокойно жил? Ведь, по сути, он снова просто спрятал его от людских глаз. Дэвид старался искупить грехи родителей, совершая в действительности ту же самую ошибку. Четверть века его семья хранила позорную тайну, ложь стала постоянным спутником их жизни, так неужели же Дэвид и правда полагал, что разорвет этот порочный круг, поселив Виктора в Квинсе? К чему же он стремился на самом деле? Хотел ли он сохранить все в секрете или, напротив, вытащить этот скелет из шкафа?

Попроси Дэвида описать себя в 1965 году, он сказал бы: спокойный, последовательный человек. Он описал бы себя как прямую противоположность резкой и категоричной в суждениях матери. Дэвид ненавидел и презирал эти качества, однако к сорока годам с ним случилось то, что обычно и происходит с очень богатыми людьми. Дэвид уже не мог признать собственную неправоту. Он срывался, осуждал, стал столь же непримиримым, какой когда-то была его мать, выносил приговор и предоставлял другим приводить его в исполнение; он требовал и ожидал от окружающих полного подчинения. Больше всего на свете он ненавидел заниматься тем, что считал «мелочами», секретарской работой, и построил свою жизнь таким образом, чтобы переложить эту работу на других. Не хотелось ему говорить в глаза своему подчиненному, что тот уволен, — ну так Дэвид и не говорил. Не хотелось ему из штанов выпрыгивать, скрывая от всех, и тем более от служащих Мюллер-Кортс, кто такой Виктор, — он и не утруждался. А кто его заставит? Тони занимался всем и никогда не жаловался. Дэвид привык к такому порядку вещей и превратился вдруг в мини-деспота. И хотя ему многое сходило с рук, никогда он не совершал такой ужасной ошибки, какую совершил, бросив Виктора на произвол судьбы. Никогда, если не считать отношений с младшим сыном, который ну никак не желал соответствовать своей фамилии.

Первые три раза Дэвид женился неудачно. Семейная жизнь мгновенно превращалась в кошмар. Он решил, что уж в четвертый не женится никогда, и тут в 1968 году встретил Надин на благотворительном праздничном балу. Дэвид был старше ее на двадцать два года, и был он сухарь и мизантроп. Женщины опасались его, поскольку он обращался с ними, как сатрап. Надин была очаровательна и умна, а значит, совершенно ему не подходила. Она напугала Дэвида своей обворожительностью, и оттого он держался подчеркнуто холодно, когда их знакомили. Она сказала что-то смешное про повод для празднования, сняла ниточку с лацкана его пиджака и зажгла в его душе огонь желания, погасить который смог лишь приговор онколога.

Дэвид не привык проигрывать, а потому таскал ее по всему миру и показывал всем возможным специалистам. Надин не противилась, но, когда она умерла, Дэвид страшно казнил себя за то, как мучил ее перед смертью. Если б только он позволил ей уйти спокойно… Он замкнулся, озлобился, а утешения и уверения в том, что время лечит, воспринимал как оскорбление. Разве могут они понять, какая она была, его Надин. Не такая, как все. Этого не объяснишь. Не выразишь словами. Дэвид вообще не умел выражать свои чувства. Не умел и не хотел. И единственным доказательством того, что Надин для него значила, был сын.

Дэвид больше не хотел детей, они казались ему причиной неудачи первых трех браков. Предполагается, что ребенок дает тебе новое представление о счастье. Дэвид же считал, что в этой игре выиграть невозможно. Дети для него были дестабилизирующим элементом, и самое ужасное — жены уходили, а дети никуда не девались. Они поглощали его время, деньги и душевные силы. Дэвид понятия не имел, как с ними разговаривать, ему казалось глупым присаживаться перед ними на корточки и задавать вопросы, ответы на которые он и так знал. Дэвид рос сам по себе, так почему же они требуют столько внимания? Когда Амелия, или Эдгар, или Ларри чего-то хотели, он велел им подать прошение в письменном виде.

Как Дэвид ни старался, они выросли слабаками.

Матери их избаловали, а к тому времени, как за дело взялся Дэвид, было уже поздно. Мальчики только и умели, что со всем соглашаться. Воображением природа их обделила, и общаться с ними можно было исключительно в приказном порядке. Дэвид поставил их вице-президентами. Амелия вообще ничем кроме собственного сада не интересовалась. Слава богу, она жила далеко, по другую сторону океана.

У Дэвида и с уже имевшимися детьми проблем хватало. Зачем же добавлять к ним новые?

— Я уже старый для этого.

— А я нет.

— И отец из меня никакой.

— Ничего, в этот раз у тебя лучше получится.

— С чего бы вдруг?

— Я тебя научу.

— Да не хочу я учиться! Мне и так неплохо.

— Неправда.

— Нет, правда.

— Нет, неправда.

— Надин, ну поверь мне! У меня достаточно опыта. Я точно знаю: хороший отец из меня не выйдет.

— Чего ты боишься?

Да ничего он не боялся! Бояться надо тогда, когда знаешь, что может случиться нечто плохое. Может. А может и не случиться. А Дэвид точно знал, что оно случится. Несчастье неотвратимо. Дэвид уже это проходил.

— Я тебя люблю. И я хочу ребенка. Ну пожалуйста, не спорь со мной, — попросила Надин.

Дэвид промолчал.

— Пожалуйста!

Ну не мог же он ей отказать! Он сдался, как только Надин перестала просить.

Она хотела, чтобы Дэвид стал хорошим отцом, и он постарался. «Пойди погуляй с ним, — говорила Надин. — Сходите куда-нибудь развлекитесь». Дэвид не знал, куда идти, а Надин не желала ему подсказывать. Велела думать своей головой. В три года Дэвид играл один в своей комнате. В три года он научился читать.

И на скрипке играть тоже. Поэтому он понятия не имел, что должны делать в три года нормальные дети.

Дэвид взял сына с собой в офис и попытался убедить его, что играть с пластмассовыми модельками будущих домов ужасно интересно. Показал макет торгового центра в Торонто. И еще двух центров, которые строились в Джерси. Дэвиду казалось, что он отлично справляется с ролью отца, пока секретарша не сказала: «Он сейчас уснет со скуки». И посоветовала сводить ребенка в Музей естествознания. Вообще-то Дэвид был членом совета директоров музея, но он честно встал в очередь, как сделал бы всякий нормальный отец, и купил три билета: себе, сыну и няне, которая все утро следовала за ними молчаливой тенью. «Смотри!» Дэвид показал сыну скелет динозавра. Мальчик заревел. Дэвид попытался отвлечь его, показать другие экспонаты, но дамбу уже прорвало. Мальчик безутешно плакал и не замолчал, пока они не вернулись домой и Дэвид не передал его с рук на руки матери, сказав: «Забери его, пожалуйста».

Больше Дэвид стать хорошим отцом не пытался.

А вот Надин с головой погрузилась в материнство. Она слишком увлеклась, и все, чего Дэвид так боялся, начало сбываться. Надин отдалялась от него, а он не в силах был ее удержать. Да ведь он же ей говорил! Он предупреждал, что так и будет. У нее-то опыта не было, а у него был, и еще какой. Надо было стоять на своем. Сказать, чтобы подождала лет пять, а вдруг за это время она бы передумала? Вдруг она не решилась бы тогда рисковать всем самым для него дорогим?

Надин принесла в его дом свет. А когда ушла, забрала его с собой. В доме снова стало темно. Дэвид привык к темноте, он вырос в ней и никогда не жаловался. Но теперь, после света, эта тьма его душила. По малейшему поводу он срывался, страдал от жесточайших приступов мигрени, которые приходилось пережидать в постели, занавесив окна и поплотнее прикрыв двери. Мигрень могла начаться от чего угодно. Неожиданный шум, плохие новости. Грустные мысли.