Элизабет Хейнс - Ласковый голос смерти

— Он хочет с ней увидеться. Но у нее нет никакого желания.

Сегодня утром Одри оделась в джинсы и безразмерную футболку, что куда лучше, чем грязный халат. Она даже вымыла волосы.

— Ух ты! — сказала я Одри. — Куда собралась?

В ее взгляде промелькнула паника, а потом она улыбнулась. Улыбка делала ее совершенно другой, похожей на тех девушек, которые считали себя чересчур крутыми, чтобы общаться со мной в школе или на работе. Одри могла бы подружиться с Кейт и остальными и не обращать на меня никакого внимания. Я даже спросила ее мать, в самом ли деле Одри хочет, чтобы я к ним заходила, или ей просто меня жаль.

— Нет, конечно, — ответила та. — Приходите, пожалуйста. Одри вами просто восхищается. Она говорит, что вы самая смелая и сильная из всех, кого она знает.

— С Одри все хорошо, — сказала я Сэму. — Сегодня она даже оделась. Надеюсь, ей скоро захочется выйти из дому.

— Рад слышать. Она что-нибудь еще рассказала о случившемся?

Кое-что она мне рассказала. Я знала, что Сэм ничего не станет об этом писать без разрешения, хотя ему очень бы хотелось. Казалось, он стремится отомстить Колину, используя лучший из имеющихся в его распоряжении способов, но ему запрещает его собственный моральный кодекс. К тому же подробности пребывания Одри в плену могли помешать суду.

— Расскажет со временем. Не стоит спешить.

Колин пытался проделать с ней то же самое, что и со мной, — загипнотизировать, промыть мозги и прочее, — но у него ничего не получилось. Он не смог подчинить ее себе и в итоге посадил под замок. Одри казалось, будто он решил от нее избавиться. Она боялась закрыть глаза и заснуть, опасаясь, что, проснувшись, обнаружит его рядом с собой. Или — что вообще не проснется.

Сэм потягивал капучино, поняв, что больше я ничего не скажу.

— Значит, когда вам позвонят, все закончится?

— Думаю, да. Либо дадут пинка под зад, либо я вернусь на работу.

— Что ж, по крайней мере, вы можете поехать с нами отдохнуть. Если завтра вернетесь на работу, сможете ведь подать заявление на отпуск?

Об этом он постоянно твердил последние две недели. Они планировали провести рождественскую неделю в коттедже в Девоне, который забронировали в прошлом году. Там было всего две спальни, но Сэм собирался спать на диване, если я поеду с ними. Айрин настаивала на том, что мне нужен отдых.

«На самом деле мне нужно только одно — вернуться домой, к нормальной жизни», — подумала я.

— Вряд ли я смогу поехать, — сказала я. — Весьма любезно с вашей стороны, но у меня слишком много дел. И я не могу оставить Одри.

— Вы же сами говорили, что ей лучше. Одна неделя ничего не изменит. И все ваши дела подождут.

Рано или поздно этот разговор должен был состояться — он висел в воздухе с тех пор, как Сэм предложил мне переехать к ним в свободную комнату. Я постоянно его откладывала, надеясь, что проблема разрешится сама собой, но становилось лишь хуже.

— Сэм, — заговорила я, испытывая неловкость, — и все-таки я не понимаю… Чего вы от меня хотите?

— Я ничего не хочу, — весело ответил он.

— В смысле, мы ведь друзья?

— Да, конечно.

— И ничего больше? Мне просто кажется странным, что я переехала в ваш дом. А теперь еще и еду с вами отдыхать. Честно говоря, я совсем не разбираюсь в людях, и мне не хочется дать вам повод… Как бы это… Ожидать…

— Я ничего не ожидаю, — сказал он. — И в том, что вы к нам переехали, нет ничего странного. Мы ведь вас пригласили? И разве друзья не помогают друг другу?

— Извините, — ответила я, чувствуя, как к щекам приливает жар.

Из-за его обезоруживающе расслабленного вида все казалось намного сложнее, чем я могла представить.

— Вам не за что извиняться, — сказал он.

— Вы что, гей? — выпалила я. — Не в том смысле, что нужно быть геем, чтобы мной не интересоваться, вовсе нет… Я просто имела в виду — чем я вам вообще интересна? Я по крайней мере на двенадцать лет вас старше, и… В общем…

Я оглядела себя, словно все было ясно без слов.

Сэм поперхнулся капучино. Откашлявшись, он уставился на дно чашки, словно ответ крылся в кофейной гуще.

— Я не гей, — улыбнулся он, сдерживая смех. — Меня просто устраивает холостяцкая жизнь. Так подойдет?

Я молча отхлебнула чая. Разговор зашел не в то русло. Я уже сочинила очередное извинение, когда он меня вдруг удивил:

— Дело вовсе не во внешней привлекательности. Вы приятная и умная женщина, и с вами очень интересно разговаривать, хотя, похоже, вы сами этого не понимаете. Но… — Он глубоко вздохнул. — Давайте мы просто останемся друзьями?

— Да, — облегченно вздохнула я. — Будет просто здорово.

— И значит, можно вместе поехать отдыхать?

Я поняла, что отказаться уже не смогу.

— Ладно. По-дружески.

В сумочке запищал телефон. Номер на дисплее был скрыт, — вероятно, звонили из полицейского управления. Глубоко вздохнув, я ответила.

Я всегда гордился своим умением находить лучший выход из любой ситуации. Даже если я иногда жалуюсь, это лишь здоровое проявление возмущения тем, что нарушаются мои основные права.

В данном случае — право на свободу.

Адвокат (они прислали какого-то юнца в плохо подогнанном костюме, с прыщами на лбу, но свое дело он, похоже, знает) не смог в точности мне сказать, сколько я здесь пробуду. Меня держат в следственном изоляторе по обвинению в похищении человека и угрозе насилием, что, конечно, ужасно, но это я еще могу выдержать. Я уже добился определенной известности, а когда сокамерники подтрунивают надо мной, мне достаточно лишь взглянуть на них определенным образом, пробормотать несколько заклинаний, и они немедленно затыкаются. Выглядит это довольно забавно, а заодно позволяет скоротать время.

Обратная сторона моей известности состоит в том, что это уже третий следственный изолятор после второго ареста. Каждый раз, когда в заведении, где я нахожусь, случается самоубийство, они считают, что виноват я, и отсылают меня подальше.

Я много раз говорил, что это просто смешно, — я не интересуюсь смертью как таковой. Зачем мне это? Постоянные перемещения доставляют массу неудобств. Не знаю, почему такого опасного парня попросту не поместят в одиночную камеру, — меня это устроило бы куда больше. Если меня опять куда-нибудь переведут, надо будет предложить.

Мне пишут люди, оказавшиеся в ужасающих обстоятельствах, — парализованные после несчастных случаев, смертельно больные, те, кто хочет «умереть достойно», но не может позволить себе поездку в Швейцарию и не желает возлагать вину на близких.

Естественно, я не в силах им помочь. Возможно, мог бы — в ответ на одно особо трогательное письмо я посоветовал поискать в Интернете информацию о добровольном отказе от пищи, — но зачем, черт побери? Их смерть все равно ничего мне не даст. Мне нечего будет наблюдать.

Я перестал читать газеты — они только бесят. Сперва вызванные моей деятельностью дебаты на тему эвтаназии показались занятными, но после того, как «семьи, потерявшие близких» образовали группу взаимной поддержки, я вынужден был оставить чтение. Вот уж действительно — «потерявшие близких»! Где они были, когда страдали их так называемые близкие? Как они поддерживали одиноких, измученных депрессией, склонных к самоубийству? Никак. А теперь хотят некой справедливости. Я в отчаянии от этой страны и глубины ее падения.

В порядке подготовки к рассмотрению дела в суде мне устроили психологическую экспертизу, которая оказалась весьма увлекательной. Собственно, она таковой и остается, поскольку процесс, похоже, бесконечен: как только со мной заканчивает один, присылают кого-то еще. Так что, похоже, я для них весьма интригующий случай. Они правда пытаются решить, вменяем я или нет?

После особо интересной дискуссии с одним психологом на тему порицания и чувства вины я отправил Одри письмо с формальными извинениями. Случившееся с ней — чудовищное недоразумение, о котором я глубоко сожалею. Передали ли ей письмо — не моя забота.

Вон, с другой стороны, может катиться ко всем чертям. У меня нет больше никакого желания с ним общаться.

Порой я думаю обо всех тех, кто до сих пор остается в тишине и покое собственных домов. Я думаю о том, что от них осталось. У меня возникали мысли и о Лее — где она сейчас, идет ли по избранному пути без моей поддержки? Она не была совсем уверена, но кто знает, что с тех пор случилось с ней и ее несчастным женатым любовником. Если она вернулась из подземного мира, последовав в мир живых за своим равнодушным Орфеем, возможно, у нее остались воспоминания о нашей встрече, которые могут всплыть. Выступит ли она против меня? Или за? Зависит от ее настроения. Всем известно, что я не причинял им никакого вреда. Все знают, что я был на их стороне.

Никто ни разу не упоминал фотографии или заметки к ним, и из этого я делаю вывод, что они всё так же покоятся в тайнике. Не сомневаюсь — обнаружение снимков, пусть на них и нет ничего, кроме человеческих останков, может повлиять на исход дела. Если, конечно, суд когда-нибудь состоится. Меня не в чем обвинить, но если обвинение предъявит фотографии на суде — это вполне может склонить присяжных не в ту сторону. Без них же весь этот печальный фарс, скорее всего, завершится коротким тюремным сроком, вероятно даже условным, с учетом предварительного заключения.