Фаина Раневская - Как я была Пинкертоном. Театральный детектив

Любовь Петровна использовала последний козырь:

– Но ты никто! Нарядиться можно, а петь, играть?

Усмешку Лизы оценил бы сам Станиславский. Она окинула Любовь Петровну непередаваемым взглядом с ног до головы (именно в таком порядке) и полупрезрительно произнесла:

– САМ сказал, что пою я лучше вас. И чтобы продолжала.

– Как САМ? – Похоже, Павлинова растерялась впервые в жизни. – Как это САМ? – В голосе послышалась паника. – Мы же должны выступать послезавтра?

– А выступали сегодня!

Это добило Любовь Петровну, которая начала осознавать, что она больше никакая не Прима.

Одарив онемевшую соперницу презрительной улыбкой, Лиза направилась в гостиницу. Строгачев сделал вид, что ему срочно нужно разобраться с водителем авто, Тютелькин несколько секунд метался между оставшейся стоять Любовью Петровной и гордо прошествовавшей в вестибюль гостиницы Лизой, и только Суетилов уверенно шел на полшага впереди новой Примы – чтобы открыть перед ней дверь.

Открывать не пришлось – навстречу им вылетел Гваделупов, но приветствовать не стал, наоборот, ловко миновав, направился к Любови Петровне. Вовремя, потому что к стоявшей столбом свергнутой Приме подошел с ее знаменитым чемоданом в руках извозчик:

– Гражданка, платить будем?

Гваделупов поинтересовался:

– Сколько?

Я не слышала, какую сумму назвал водитель кобылы, но актер крякнул:

– Однако…

На что получил ответ:

– Так ведь от самого Симферополя. И обратно надоть.

Перегнувшись через перила, я позвала:

– Николай Георгиевич, Любовь Петровна, поднимайтесь ко мне, у меня пирожные есть и чай хороший.

Через пять минут Любовь Петровна принимала ванну в моем номере, а улизнувший к нам от новой Примы Тютелькин, делая круглые глаза, шепотом поведал о концерте у САМОГО.

Еще через полчаса Любовь Петровна рыдала в кресле, рассказывая о своем неудавшемся любовном приключении:

– Как я могла так ошибиться?! Ради него я решилась бросить своего Вадима Сергеевича, этого благороднейшего человека! Бельведерский казался ангелом, а оказался подлецом!

– Ты хоть Вадиму Сергеевичу не сообщила? – От необычности ситуации Гваделупов даже перешел на «ты».

Любовь Петровна, снова ставшая Любой, бросила на него недоуменный взгляд:

– Я что, дура, по-вашему?

Хотелось ответить, что да, но мы только вздохнули. Она поняла, снова жалостно всхлипнула:

– Что делать-то?

Я смотрела на нее, недавно такую заносчивую, и видела перед собой несчастную бабу, у которой вдруг отобрали все. Ее жизнь давно зиждилась на этой всенародной любви, на популярности, на славе. Поверив болтовне ничтожного Бельведерского, Люба совершила опрометчивый поступок и дорого за него заплатила. Пережить свою славу – что может быть для артиста тяжелей?

Честно говоря, эта несчастная, заплаканная Любочка нравилась мне куда больше прежней надменной Павлиновой, потому что вдруг стала человеком. Мы с Гваделуповым переглянулись. Мне показалось, что он испытывает похожее чувство.

– Люба, пусть Лиза поет. Она действительно поет лучше тебя. Но на сцене… Сцена твоя, Люба. Играй, ты можешь!

– Правда? – Павлинова высморкалась в кружевной платочек с запахом французских духов и снова всхлипнула.

– Да, – горячо поддержал меня режиссер. – Лиза – никчемная актриса. А тебе я дам заглавную роль в «Клеопатре».

– И вообще, зачем тебе эта дешевая киношная слава? Сколько ты могла бы играть деревенских дурех? Не лучше ли Чехов или Гоголь?

– Лучше, – счастливо блестя полными слез глазами, согласилась Любовь Петровна.

– Это следует отметить! – объявил Гваделупов, принес бутылку шампанского и, открывая ее, разбил светильник на стене, а также залил напитком ковер на полу.

Хороший финал… Или продолжение? По мне, лучше вообще начало новой жизни.

Они так и выступали целую неделю: Лиза пела и плясала в роскошных костюмах с множеством перьев, блесток и прочей мишуры, а Любовь Петровна выходила в сценах из спектаклей. При этом обе Примы старательно делали вид, что не подозревают о существовании друг друга. Зрители в Ялте разительно отличались и от гадюкинских, и от малозаседателевских, они предпочли Павлинову умную, театральную, а не туповатую киношную. И были правы – кино можно посмотреть и дома, глупые комедии с Любовью Петровной привозили в кинотеатры и Клубы регулярно, а вот спектакли знаменитого театра нигде, кроме самого театра, не посмотришь.

Лиза выходила на сцену разряженной, а потом стояла за кулисами, кусая губы и комкая платочек, не в силах что-либо изменить. Хитрый Тютелькин составлял программу так, что заканчивался концерт сценой из того или иного спектакля, и на поклоны выходили Павлинова и актеры, а двойник оставался за сценой.

Лиза попыталась устроить скандал, она кричала, что САМ признал ее исполнение песен лучшим и приказал продолжать. Тютелькин впервые не стал сглаживать углы, а лишь развел руками:

– Вы и продолжаете. Любовь Петровна песен не поет, а про сцены из спектаклей у САМОГО речи не было.

Такую красоту распускать ради серенькой курицы!..

А я даже предложила:

– Может, дать ей молока со льда, чтобы осипла? Тоня вон тоже поет не хуже.

Тютелькин только замахал на меня руками:

– Хватит одной лже-Павлиновой!

Закончилась бенефисная неделя, Любовь Петровна отказалась отдыхать дальше, предпочитая вернуться к своему Вадиму Сергеевичу в Москву. Я тоже решила, что с меня достаточно приключений.

Мы ехали в купе СВ вдвоем, потому я решилась спросить, во-первых, знала ли Лиза о предстоящем побеге. Любовь Петровна вздохнула:

– Да. Она собирала чемодан и несла его в Клуб.

Я с трудом удержалась, чтобы не обозвать нью-Павлинову дрянью – она все знала, когда мы с Проницаловым ломали копья и обвиняли всех подряд! И вдруг сообразила:

– А телеграмму из Тарасюков в Касилов кто давал?

Любовь Петровна заразительно рассмеялась:

– Вам бы в сыске служить! Вы правы – Лиза. В моем платье, в косынке и очках, якобы чтобы не узнали местные. Но попался этот идиот Меняйлов и чуть все не испортил. Тоне даже пришлось закрутить с ним роман, чтобы отвлечь.

– Тоне?! Тоня с Меняйловым любезничала нарочно?

– Наверное, да. Едва ли ей нравился этот…

Я не знаю, чего испытала по отношению к Тоне Скамейкиной больше – злости или облегчения. Наверное, первого, ведь мы подозревали всех, труппа едва не перессорилась, в то время как эти две девицы все знали и спокойно наблюдали за расследованием.

Но почти сразу сообразила:

– Любовь Петровна, но, если Лиза знала о вашем побеге, почему ужаснулась, когда увидела в Ялте?

Павлинова стала серьезной:

– Боюсь, что меня должен был убить Бельведерский. Даже пытался, когда мы ездили в Бахчисарай, столкнуть со скалы, но… кишка тонка! Тогда мне показалось, что это простая неловкость, но теперь понимаю, что нет.

Я схватилась за голову:

– Ему-то зачем?!

– Знаете, – Павлинова села, задумчиво глядя в окно на пробегающие мимо деревья, – Бельведерский ведь был любовником Лизы до того, как стать моим.

Я вспомнила появление Бельведерского в театре. Да, пожалуй, так и есть.

– Но ведь Лиза влюблена в Распутного.

– А он в нее нет. Думаю, Лиза металась между Бельведерским и Распутным, но тут вы предложили ей заменить меня. Девушке понравилось, и остановиться она уже не смогла.

– Любовь Петровна, на что он рассчитывал?

– На мои бриллианты. Бельведерский не зря интересовался, все ли я взяла с собой, и настоял, чтобы сдала в камеру хранения, но ключ не отдал.

Я снова схватилась за голову:

– И вы, понимая все это, решились бежать с ним?

Она грустно покачала головой:

– Нет, я поняла, только когда он положил драгоценности под замок. Глупец не подумал, что в поездки я никогда не надеваю настоящее. Это, – она тронула свои серьги, – подделка.

Для меня оставалось неясным одно – что заставило Любовь Петровну примчаться из Симферополя в Ялту. Я спросила и в ответ услышала поучительную историю. Я стара, чтобы извлекать из нее уроки, но молодым пригодилось бы, потому пересказываю.

Бельведерский действительно появился в Тарасюках и похитил Любовь Петровну у труппы, «словно у ревнивого мужа». Чтобы не быть узнанной, ей пришлось надеть темные очки и одеться соответственно возрасту. Очень скоро это вышло Любе боком. Она надеялась, что исчезновение вынудит Суетилова и Тютелькина искать ее и пойти на выполнение любых требований. Хотела доказать, что без нее, Павлиновой, существование театра невозможно. И хотелось, чтобы Бельведерский оценил ее романтичность.

Вышло все не так.

Сначала никто не заметил исчезновения Примы, потом искать стали не там, не подумав о Касилове. Но хуже всего – нашли замену и почти успокоились.