Элизабет Питерс - Седьмой грешник

— Кто это Альберт? — спросила Жаклин. — Он тоже из вашей компании?

— Нет, я уже говорил вам о мистических числах. Нас — семь, Семь Грешников.

— Почему грешников?

— Такое название придумал Энди, — объяснил Тед. — Он считает, что это смешно. У него примитивное чувство юмора.

— Но мы же все грешники, — заявил Энди. — Все мы — несчастные грешники в греховном мире. Правда, Хосе?

Священник поднял глаза к небу и громко вздохнул. А Энди продолжал:

— Альберт — наш крест. Мы его терпим, ибо стремимся к самосовершенствованию. Альберт послан нам, дабы мы могли на нем практиковаться. Если мы когда-нибудь научимся любить Альберта, мы сможем полюбить все, что угодно.

Жаклин поправила очки, которые все время сползали на нос, и вгляделась в человека, тяжело поднимавшегося на холм.

— А что в нем плохого? Или вы просто против мусульман?

— Он вовсе не мусульманин, — спокойно поправил ее Тед. — Энди неточен, как всегда. Альберт — маронит, ливанский христианин. И за его приятное присутствие среди нас надо благодарить Энди — это еще один грех в его обширном списке прегрешений. Они дружили с детства в Бейруте.

— Да какое там дружили, черт побери, — возразил Энди. — Просто в Бейруте наши старики вместе преподавали в Американском университете, и мы пошли учиться туда же. Не изводи меня, Тед, Альберт втерся бы в нашу компанию, даже если бы никого из нас никогда не знал. Он же пронырливый как угорь.

Никто ему не ответил. Вновь пришедший уже приблизился к столикам. Джин не могла не подумать, что Альберт не только уродлив, но еще и не располагает к себе. Эти два качества вовсе не обязательно синонимы. Физическое уродство может быть трогательным, даже привлекательным. Ей встречались люди куда более некрасивые, чем Альберт, хотя таких и было не много. Но у него не было ни одной подкупающей черты.

На низкий лоб падали пряди черных сальных волос. Все лицо было испещрено следами от прыщей. Невероятно длинная верхняя губа скрывала выступающие передние зубы; в профиль он напоминал антропоида с отвислыми губами и без подбородка. К тому же он был жирный — не полный, не пухлый, а какой-то рыхлый, тучный и заплывший жиром. Как и у Майкла, ремень джинсов держался у него не на талии, а на бедрах, но если джинсы Майкла просто сползали с его тощего тела, то у Альберта из-за его толстого живота о талии и говорить не приходилось. Когда он улыбался, его маленькие косящие глазки прятались между жирными щеками и нависшими бровями. Он повсюду таскал с собой потертый кожаный портфель, и, возможно, из-за этого одно плечо у него было выше другого, так что он ходил как-то странно накренившись.

И все же отталкивающим Альберта делал не его вид, а манеры. Он источал духовное нездоровье, словно дурной запах. Джин жалела его, но, когда он придвигал к ней свой стул и начинал похлопывать ее по коленке пухлой лапой, она делала над собой усилие, чтобы не отшатнуться от него, как от прокаженного, с натугой улыбалась в ответ.

Одним из нестерпимых, но и поистине трогательных качеств Альберта было то, что он совершенно не сознавал, какое впечатление производит на окружающих. Когда он, подойдя, стал здороваться с компанией, его лоснящееся лицо сияло. Он осторожно поставил портфель под стул. Оглядел всех косящим взглядом, задержал глаза на Джин и Дейне — у той скривились губы — и, наконец, увидел Жаклин.

— Альбер Гебара, — представился он, произнеся свое имя по-французски.

— Здравствуйте. Я — Жаклин Кирби.

— Не студентка, — сказал Альберт, уставившись на нее. — Слишком стара для этого, правда? Madam ou mademoisell Kirby? Docteur, peut-etre?[9]

— Просто Жаклин.

— Mais non, ce n'est pas bien de parlera une dame d'un certain age...[10]

Энди застонал.

— Ох уж наш тактичный Альберт. Слушай, кретин, ты что, не знаешь, что невежливо говорить с леди о ее возрасте? И ради Бога, перейди на английский. Ты же можешь, если захочешь... Вот уж... Ведь неприлично говорить на языке, который не все понимают.

Но глаза-бусинки Альберта не отрывались от Жаклин.

— Mais vous compenez francais, vous comprenez fort bien ce que je vous dis...[11]

— Un peu[12], — осторожно согласилась Жаклин.

— Alors, madame Kirby? Madame la professeur? Madame la...[13]

— Нет, — ответила Жаклин. — Я не преподаватель. Я библиотекарь.

— Une bibliothecaire. — Альберт удовлетворенно кивнул. Он встал, взял стул, подхватил свой портфель и двинулся вокруг стола, намереваясь устроиться рядом с Жаклин. Под шум возобновившейся беседы Энди пробормотал:

— Слава Богу, кто-то еще говорит по-французски. Я уже устал быть единственным адресатом Альбертовых откровений. Впрочем, он не зря усвоил подобный стиль беседы — он получает информацию. Библиотекарь! Мне бы это и в голову не пришло!

— Неужели? — Дейна и не думала понижать голос. — Мужчины так ненаблюдательны. Я это сразу поняла. Унылая, скучная, средний класс.

— В отличие от тебя, — отрезал Энди. — Ты у нас образец любезности.

Дейна сникла. Только Энди и удавалось поставить ее на место.

Зато Альберт вошел в раж. Он перешел на английский — видно, Жаклин уже не хватало ее скудных познаний во французском. В присутствии Альберта разговор замер. Его громкий голос заглушал другие голоса, а его высказывания были настолько возмутительны, что у слушателей захватывало дух.

— Понимаете, я христианин, — объяснил он скептически слушающей его Жаклин. — Вы, наверное, думаете, что я грязный мусульманин.

— Нет, — прервала его Жаклин. — Почему же?

Но Альберт не заметил сарказма.

— Нет, я не грязный мусульманин, — повторил он и с удовольствием сделал паузу. — Я добрый христианин, истинный христианин. Я обожаю Святую Матерь Божью и всех святых. Я приехал сюда, работаю, учусь — и все ради благословенных святых. В Церкви мало хороших христиан. Сейчас мало. И нужны истинные христиане, такие, как я, чтобы Церковь стала лучше.

Жаклин взглянула на Хосе, но поддержки не получила, глаза священника ничего не выражали.

— Вы намереваетесь улучшить Церковь? — спросила Жаклин. — Каким же образом?

Альберт одобрительно похлопал ее по колену. Он явно был неравнодушен к этой части женского тела.

— Спасу святых, — объявил Альберт. — Церковь не говорит... она считает... a rennoncer les saints. Mais les historiess des saints sont incontetables. Les saints...[14]

— Ну, сел на любимого конька! — воскликнул Хосе, который не мог больше сдерживаться. Он обращался непосредственно к Жаклин, словно не замечал присутствия Альберта. — Он имеет в виду, что несколько лет назад пересмотрели святцы; и я не могу ему втолковать, что исключенные из святцев святые вовсе не отвергаются. Им по-прежнему можно поклоняться, почитать их. Но вот их жития...

— Нет, нет, ты ошибаешься, — возразил Альберт и со своим обычным тактом добавил на английском, который, как ни странно, становился более правильным всякий раз, когда он хотел возразить или нанести оскорбление. — Ты просто дурак. Церковь отреклась — вот это самое правильное слово — отреклась от старых святых. От святого Христофора, святой Варвары, les autres[15]. А они святые, это точно. Я докажу. А Римский Папа не прав, он так же глуп, как и ты.

— Мне тошно с ним соглашаться, но я никогда не прощу святому отцу, что он развенчал Христофора, — заявил Майкл, подняв глаза от своего рисунка. У него была обескураживающая привычка вмешиваться в разговор после долгого молчания и делать замечания, доказывавшие, что он внимательно прислушивался к беседе. — Через неделю после того, как он развенчал Христофора, я на своем мотоцикле врезался в дерево.

Его высказывание исправило положение. Хосе невольно улыбнулся, напряжение спало.

— Я согласен, Майкл, ты на своем мотоцикле нуждаешься в помощи всех святых. Но пересмотр некоторых житий сильно опоздал. В том, что легенды подвергли сомнению, нет ничего еретического, ведь это сделала сама Церковь. Древние богословы не знали исторического метода; они неправильно интерпретировали...

— Нет, нет и нет, — воскликнул Альберт. — Не было плохих интерпретаций. Все правда. Правда исходит от Бога, и только от Бога. Мы уже знаем правду. А еретикам нужны доказательства. Я нашел...

— Альберт, — вмешался Энди, — ну почему бы тебе не заткнуться?

Альберт расплылся в улыбке.

— Я нашел доказательства. Семь святых девственниц...

Хосе положил обе руки на стол, словно хотел, чтобы они были на виду и не вздумали против его воли совершить насилие.

— Нет никаких семи святых девственниц, — сказал он, стиснув красивые белоснежные зубы. — Есть сотни святых девственниц. Или сорок две, или девять, или вообще ни одной. Но не семь. Семь — магическое число, пережиток язычества...

— Нет, семь, — упорствовал Альберт. — Сейчас докажу.

Он вытащил из-под стула распухший портфель и начал рыться в нем.

Энди встал.

— Я смываюсь, — объявил он. — С меня хватит. Пока, ребята.